«Бар „Эдди“»: Опять Шазелл. Опять про джаз. Опять круто

«Бар „Эдди“» начинается там, где заканчивается «Ла-Ла Ленд», — Франция сменила США, а минорная музыкальная партитура сериала пришла на замену бодрым композиции мюзикла. Эллиот Удо (Андре Холланд) — джаз-икона и Чарли Паркер ютьюб-эпохи — бежит из Нью-Йорка в Париж после гибели одного ребенка, ищет контакт с другим (Амандла Стенберг) и хандрит на камеру. Удо, никогда не позволявший себе выйти к снобистской публике в нечищеных ботинках, вынужден открыть джазовый клуб в чумазом 13-м округе на пару с жуликоватым Фаридом (Тахар Рахим со свойственным ему реноме пройдохи). Там при помощи редкой рюмки, сочинения музыки и романа с польской певицей Майей (Иоанна Кулиг из «Холодной войны») он пытается оседлать эмоциональный кризис. Как бы не так: Фарида убивают, а занимающийся только художественной частью Удо обнаруживает в гроссбухах партнера непроходимую финансовую тьму, задолженности и привет от мафии.

Сотрудничество самого молодого обладателя «Оскара» Дэмьена Шазелла и главного островного сценариста Джека Торна — вполне себе привлекательный маркетинг. Первый превратил любовь к джазу в бойкие свингующие хиты и многозначные суммы, ко второму стараниями The Guardian прикрепилось звание «главного британского трудоголика» (диапазон работ от «Молокососов» и «Отбросов» до сложносочиненных театральных пьес). В этом смысле «Бар „Эдди“» — сериал с предзаданными параметрами: история о порою мазохистских стремлениях ворваться в джазовый пантеон, спаянная с обязательным торновским интересом к криминальной прослойке Европы. Здесь самое время сказать: в этом шоу музыкальная феерия «Ла-Ла Ленда» настраивается на более серьезную, «не в моем, с*ука, темпе», частоту «Одержимости». Выходит нечто среднее между расхожей присказкой «джаз — это Париж, а Париж — это джаз» Малкольма Макларена, кровью и потом за барабанной установкой (опять!) и мафиозным флером фильмов Соррентино. Такая часть аудитории, вероятно, с придыханием смотрит, как вязкое, неспешное повествование с одинаковым рвением оркестрирует сюжетными линиями о клубе и о его причастности к парижской гопоте: на три-четыре джазовые композиции здесь приходится пару трупов, похороны и несколько эмоциональных срывов.

Феерия «Ла-Ла Ленда» настраивается на более серьезную частоту «Одержимости».

Справедливости ради надо отметить, что Шазелл снял только первые две серии, задав ритм следующим режиссерам Лайле Марракчи, Алану Полу и Уде Беньямина (чей лучший дебют Канн-2016 «Божественные» о парижских босяках интонационно очень напоминает «Эдди»). Впервые в истории Netflix было принято решение снимать на 16-миллиметровую пленку, кроме того — совсем не по шаблону премиального телевидения, а скорее в духе новой волны и неряшливых фильмов Ника Кассаветиса. Оператор всех серий Эрик Готье сшивает вместе разные режиссерские подходы любимым приемом Шазелла whip pan. Все восемь серий хаотичные скитания камеры будут резко и нервно перепрыгивать с одного инструмента на другой, от одного лица к другому.

Тот же прием применим и к сценарию. Торн — большой любитель многоголосия — выстраивает его по принципу расемона: каждая серия названа именем одного члена клуба или близких Эллиота. Меняется не только протагонист и взгляд на историю клуба, но и неспешно всплывают подробности смерти Фарида. Как в «Вавилоне» Иньярриту, с героем меняется и язык. Здесь говорят на четырех: основной Frenglish (Эллиот и его дочь то и дело переходят с английского на французский), польский и арабский — нет таких субтитров, которые способны угнаться сразу за всеми.

Впрочем, ни один язык не помогает героям объединиться, сплотиться вокруг утраты плутоватого, но харизматичного музыканта и отвоевать клуб. В сущности, «Эдди» не только о джазе и кастетах, он регистрирует провал коммуникации и все восемь часов пытается наладить сообщение между отцами и детьми, полами, нациями, языками и — прежде всего — между людьми. Каждый, вглядываясь в свою собственную внутреннюю черноту, не в силах открыться другому. Эллиот не может рассказать музыкантам о задолженности мафии, а его дочь ведет себя как героиня французского экзистенциального романа — посторонняя, которая любит пыхнуть за школой и послать отца на три буквы. Как мы помним по заветам «Одержимости», объединить самые полярные взгляды может другой язык. Да, весь этот джаз.

Фото на обложке: Everett Collection