Российский доброволец об украинских тюрьмах: «Чем дальше на запад, тем хуже отношение»

Андрей Соколов родился в Москве, но после развода родителей переехал в село Запорожской области, где жил его отчим. После окончания школы и возвращения в Россию увлёкся марксистским учением, стал комсомольцем. В 90-е «за предательство коммунистических идеалов» Андрей забросал тухлыми помидорами лидера КПРФ Геннадия Зюганова, затем из мести подорвал мемориальную плиту династии Романовых на Ваганьковском кладбище. В 2001 году был осуждён на 5,5 лет за незаконное хранение боеприпасов. После освобождения открыл оружейную мастерскую, где изготавливал макеты оружия для киносъёмок. В 2007 и в 2012 годах снова задерживался по обвинению в хранении боеприпасов и оружия.

16 декабря 2014 года Соколов ехал из Донецка в Горловку, но ошибся дорогой и на «Дэу Матизе» с московскими номерами и георгиевской ленточкой въехал на украинский блокпост. После задержания он признался, что консультировал власти ДНР по вопросам производства оружия на донецких заводах.

Теперь россиянину грозит срок до 15 лет по статье 258-3 Уголовного кодекса Украины (участие в террористической организации). В данном из тюрьмы интервью 37-летний Соколов рассказал про различия в пенитенциарных системах России и Украины, про изменения в тюремной иерархии после Майдана и о том, зачем отправился в Донбасс.

Интервью Андрея Соколова в программе «До 16 и старше», 1999 год.

Как вы оказались среди сторонников ДНР? Как попали в Донбасс?

Границу я пересёк 4 декабря 2014 на погранпункте между Ростовской областью и ДНР. Сказал, что еду к знакомым. Пограничники переписали паспортные данные, внимательно обыскали, все вещи изучили с рентгеном. Процедура заняла не больше 10 минут. Больше, пожалуй, своей очереди ждал. На той стороне границы меня уже ждали. Запомнилась непривычная темнота на дорогах. Боялся частых воронок, которые приходилось постоянно высматривать и объезжать при свете фар, спасая подвеску. Такую езду с недавних пор называют «донбасским стилем».

Провёл в ДНР всего две недели: побывал на пункте распределения гуманитарной помощи в Торезе и в Донецке у моих товарищей. К линии фронта не приближался, только слышал её, как и все жители Донбасса тогда. Кто-то едет в народные республики ради отжимов, из-за нужды. Но к такому у меня отношение негативное, не за деньгами я приехал. Я и не патриот типа Эдуарда Лимонова с его «Россия — всё, остальное — ничто». Я интернационалист, ведь планета у нас одна и всем нужно стремиться построить на ней справедливое общество. Тем более не за счёт соседних стран или народов.

Но почему вы посчитали логичным встать на сторону тех, кого активно поддерживает российская власть, против которой вы ранее боролись?

ФСБ — это спецслужба, это «Калашников» государства. Бывает, он направлен в твою сторону. Но если он направлен против твоих врагов, этим стоит воспользоваться. Кураторы, орлы на гербах, патриотическая риторика — это внешняя сторона ДНР/ЛНР. Внутренняя — военторг, опыт боевой работы, тыл для подпольных групп из Украины, убежище для политических мигрантов. Не забываем, конечно, ни на минуту о том, что ситуация может поменяться и «Калашников» будет вновь стрелять в тебя.

Я уже давно революционер-практик. Война, а тем более гражданская, расстраивает старые формы управления. Вот почему левым нужно было участвовать в этой войне. Титовская Югославия, Ливия Каддафи, асадовская Сирия — всё это были разные режимы и страны, но все они были тылом для городских партизан из Европы.

И ещё: во дворе дома, где я жил, были мусорные баки. Часто видел, как в них рылись пожилые люди с палочками — не бомжи, а вчерашние пенсионеры. Они искали остатки продуктов, ведь с осени 2014 года Украина перестала платить пенсии. Помочь спасти этих людей и завершить войну скорее — это также ответ на вопрос, для чего я приехал.

Теперь вы в украинской тюрьме. Десять лет из ваших 37 лет жизни вы провели в российской. В чем различия?

Если сравнивать обстоятельства моего ареста с российскими реалиями, то здесь было хуже, ведь меня задержали на блокпосте № 37 под Горловкой без всяких понятых, протоколов и звонков адвокату. Маска на голову, прорезями назад, пластиковая стяжка на кисти, руки за спиной — да и уволокли в неизвестном направлении.

В России всегда были понятые и прочие юридические формальности, здесь же откровенный произвол. Не наговори я на себя на видеодопросах в тех подвалах, откажись я от дачи показаний, как в России по 51-й статье Конституции, то вряд ли бы остался жить. Где-то за две недели украинских подвалов я оговорил себя. Они увидели у меня оборудование, прочли в интернете обо мне — вот и назначили «помощь в постройке военно-промышленного комплекса ДНР». Я понимал, что тем, кто меня похитил и пытал, ничего не стоит превратить похищение в исчезновение (Соколов говорит о задержании на блокпосту в зоне АТО. — Прим. ред.). Только потом мне дали дежурного бесплатного адвоката, ради его подписи в протоколах.

Они увидели у меня оборудование, прочли в интернете обо мне — вот и назначили «помощь в постройке военно-промышленного комплекса ДНР».

Вопреки пословице, то, что не убивает, почти не делает тебя сильнее в физическом смысле. В моральном — возможно, хотя от настоящих пыток травма остаётся навсегда. Я сейчас говорю про все эти ложные расстрелы, изнасилования, удушения водой, поджарку электротоком. На самом деле обычное избиение выдержит почти любой. Вот меня на Петровке, 38 (Главное управление МВД России по городу Москве. — Прим. ред.) тоже так били, что ого-го. Но там менты пытали, чтобы выбить показания, сохранив здоровье и жизнь. Здесь же, в Украине времён АТО, за твою жизнь никто не отвечает. Я, например, не сталкивался с пленными, кто полностью молчал на допросах.

В марте 2015 года на сайте forum-msk.org был опубликован рассказ Андрея о его задержании, где он, в частности, писал: «Мне повезло, что при мне были изъяты все „улики“: паспорт РФ, рабочий блокнот, документ с одного из заводов Донбасса с шапкой ДНР, фотокамера со снимками из моей поездки по ДНР и проч. Всё. Обнаружив всё это после первого же обыска моего „Матиза“, погранцы получили всё, что хотели, без избиений и пыток».

Учитывая ваш опыт, что вы находите общего у российских и украинских тюрем при новой власти?

В целом режим здесь слабее, чем в российских тюрьмах. Большая часть камер — на 8–10 человек, они не переполнены — сколько нар, столько и людей. В камерах ремонт не делали много лет: самодельное освещение, пол разбит до дырок в бетоне, грязные некрашеные стены, старая сантехника. Горячей воды и вентиляции нет в принципе, что из-за курения остальных трудно выносить.

Что одинаково в России и Украине — так это сама тюрьма. В обеих странах однотипны стены, решётки, баланда, «дороги», менты и монотонность «Дня сурка». Отличие в том же, что и на свободе, — в уровне жизни людей. Здесь гораздо беднее в тюрьме, хуже быт, ещё отвратительнее еда. Зато дешевле «ноги» (передача сотрудниками тюрьмы заключённым запрещённых предметов с воли. — Прим. ред.). Занос, например, мобильного телефона обойдётся всего лишь в 300–500 гривен, то есть 10–20 долларов. В России это стоит не меньше ста баксов. При этом библиотека — роскошь для украинской тюрьмы, в отличие от анаши, сигарет и браги. Здесь у ментов мизерные зарплаты — около 2 500 гривен, то есть меньше сотни баксов. На это ведь невозможно прожить, вот и берут взятки.

Занос, например, мобильного телефона обойдётся всего лишь в 300–500 гривен, то есть 10–20 долларов. В России это стоит не меньше ста баксов. При этом библиотека — роскошь для украинской тюрьмы, в отличие от анаши, сигарет и браги.

На больницу вывозят только в реанимацию, когда совсем плохо. Стараюсь не болеть, закупать противопростудные лекарства, ходить на прогулку и делать зарядку. Питание здесь плохое, поэтому заключённые делают каждый день себе что-то сами, например суп из продуктов, полученных в передачках. Главный компонент — это сало. В тюрьме нет кастрюль и электроплиток, их заменяют пластиковым ведром и электрокипятильником. Пережарку делают в эмалированной миске, поставив её на самодельную спираль.

В украинских тюрьмах много симпатизантов Новороссии?

Многие мои украинские товарищи были вынуждены эмигрировать в Россию, поскольку им угрожали сроки. В основном за «сепаратизм» в виде умеренной политической поддержки отделения Крыма и Донбасса. Но это всё равно что в годы войны в Чечне выступить за поддержку её независимости от России. Тогда за это не боялись выступать почти все левые России. В Украине за это сажают на срок от 8 до 12 лет. Те, кто не уехал, ушли в подполье — нормальная публичная политическая деятельность стала невозможной. Политических сажают всё больше и больше. Сейчас это около 2–3 тысяч человек. Для 60-тысячного населения украинских тюрем — почти 5 %, что очень немало.

Какое настроение в СИЗО по поводу происходящего на востоке Украины?

Среди зеков мало патриотов. Наоборот, большинство настроено к власти враждебно или нейтрально. Большинство ИВС (изоляторов временного содержания) в Украине — «чёрные», то есть управляются блатными. Там нет того гнёта, как в «красных», находящихся под контролем администрации. Но для арестантов с моей статьёй всё не так хорошо. Чем дальше на запад, тем хуже отношение. До августа 2014 года был сильный пресс от заключённых и ментов как на «непорядочных», ведь лидеры уголовных были настроены враждебно к днровцам.

Как только арестованных за сепаратизм стало сотни, отношение улучшилось. Был соответствующий прогон от авторитетов. Сейчас на многих тюрьмах есть целые продолы (коридоры) с камерами, где сидят только сепаратисты: Артёмовск, Одесса, Харьков. Это облегчает администрации возможность «заморозить» камеры. Они поставили «намордники» на окна, чтобы не было «дорог», делают по 2–3 обыска в день, ищут телефоны. С другой стороны, атмосфера в камерах более человеческая, ведь здесь нет уголовного разделения на касты.

Как только арестованных за сепаратизм стало сотни, отношение улучшилось. Был соответствующий прогон от авторитетов.

Меня обычно держат в камере с уголовниками — это имеет свои плюсы и минусы. Когда живёшь среди уголовных, то полностью от них зависишь. Могут и оскорблять, и требовать денег, могут и отказать в звонке по телефону — такое случалось после конфликта с уголовником-правосеком. Соседство с уголовными позволяет ментам легче контролировать политических, зато есть зелёная дорога для затягивания запрета с воли.

Рассчитываете на обмен между самопровозглашёнными республиками и Украиной? Как вообще работает эта система?

Обмен пленных был широко распространён и работал, когда шли активные боевые действия. Во время перемирия — нет. Единичные случаи обменов в последнее время погоды не делают. Попасть в число избранных сравнимо с выигрышем в лотерею. Только война может ускорить обмен «всех на всех», когда снова появятся сотни новых «украинских заложников», как в СМИ называют пленных по другую сторону фронта. Перемирие затягивает этот процесс.

Кто-либо из украинских правозащитников старается вам помочь? Насколько легко было найти адвоката для себя?

В Украине и раньше не очень церемонились с зеками, сейчас особенно, с «сепарами» тем более. В тюрьме бьют всех, пытают многих. Судя по разговорам с соседями, после Майдана ничего не изменилось. Защитой прав человека и прочими европейскими ценностями тут и не пахнет, особенно в зоне АТО. Единственное, что уменьшает репрессии, — тотальная коррупция всей пенитенциарной системы. При убогой зарплате менты полностью зависят от денег тех, кого стерегут.

В последнее время всё больше людей начинают понимать необходимость защиты своих прав именно как политических заключённых. На свободе начинают появляться группы и волонтёры, кто не боится помогать политзекам. Правозащитники вроде Amnesty International настроены более лояльно, местные же правозащитники давно закрыли глаза на эту новую волну политических репрессий.

Единственное, что уменьшает репрессии, — тотальная коррупция всей пенитенциарной системы. При убогой зарплате менты полностью зависят от денег тех, кого стерегут.

Чего ждёте от суда?

В моем деле нет главных документов любого расследования: протокола осмотра места преступления и протокола задержания. Без них всё изъятое — воздух. Вместо протокола личного обыска — рапорт «спецработника третьей оперативной группы сектора „Б“ ст. лейтенанта Старостюка» и некий акт приёма-передачи. Моих свидетелей с блокпоста так и не нашли. Судьи допросили следака из СБУ, и он признался, что улики получил от третьих лиц без оформления. Это прямой путь к признанию вещдоков не имеющими законной силы. Судья не может ни игнорировать такие нарушения, ни отпустить меня за недоказанностью. Возможно, предложат соглашение со следствием.

Прокомментировать интервью Соколова Bird In Flight попросил представителей украинского отделения Amnesty International и Государственной пенитенциарной службы Украины.

Мария Гурьева, пресс-секретарь Amnesty International в Украине: «Мы собираем и анализируем свидетельства о нарушении прав человека как в так называемых ДНР/ЛНР, так и на другой территории Украины. В частности, на данный момент мы следим за ходом дел Анастасии Леоновой и Руслана Коцабы и пытаемся не допустить нарушения их прав во время содержания под стражей, следствия и судебного разбирательства».

Пресс-служба Государственной пенитенциарной службы Украины подтвердила получение запроса от нас, но не смогла ответить на него даже по истечении оговорённого законом 30-дневного срока.

Очередное заседание по делу Андрея Соколова было назначено на 15 апреля. Днём раньше он передал на волю такое сообщение: «Жду этапа на суд. На нём как раз должно определиться, что будет дальше. Соглашение или срок. Обещают интересные новости. Вплоть до маски на голову и на блокпост». С тех пор связи с Соколовым нет даже у его друзей.

22 апреля источник агентства «Интерфакс» сообщил, что при обмене украинской лётчицы Надежды Савченко на задержанных в Украине россиян может быть применён «пакетный принцип».