За что мир полюбил «Американскую готику» Гранта Вуда

Пыльные боковые дороги. Редкие деревья. Дома — белые, низкие, далеко стоящие друг от друга. Неприбранные участки. Заросшее поле. Американский флаг. Так выглядит Элдон, штат Айова — город в тысячу человек, где в 1930 году никому еще не известный Грант Вуд, приехав на мелкую провинциальную выставку, приметил в отдалении самый обычный сельский дом с неуместным остроконечным готическим окном на втором этаже. 

Этот дом и это окно — единственная константа в набросках к картине, задачей которой было изобразить максимально стереотипных жителей американского Среднего Запада.

Никто не знает, зачем первоначальные владельцы дома решили сделать верхнее окно в стиле церковной архитектуры. Возможно, чтобы вносить через него высокую мебель. Но причина могла быть и сугубо декоративной: «плотницкая готика», как называют провинциальный архитектурный стиль в США второй половины XIX века, имела склонность к простым деревянным домам с парой дешевых бессмысленных украшений. И это именно то, как выглядит большая часть Штатов за городской чертой, куда бы вы ни поехали.

Сама картина незамысловата. Две фигуры — пожилой фермер, сжимающий вилы, и его дочь, старая дева в пуританском платье, доставшемся, по-видимому, от матери. На заднем плане — известный дом и окно. Шторы задернуты — возможно, в честь траура, хотя на тот момент этой традиции уже не было. Символизм вил не выяснен, но Вуд определенно подчеркивает его в линиях швов фермерского комбинезона (к тому же вилы — это перевернутое окно).

Цветы, которых не было в первоначальных эскизах — герань и сансевиерия — традиционно обозначают меланхолию и глупость. Они появляются и в других картинах Вуда.

Все это плюс прямая фронтальная композиция отсылает одновременно и к нарочито плоскому средневековому портрету, и к манере фотографов начала века снимать людей на фоне их домов — примерно с теми же стоическими лицами и немного непрямым взглядом.

В начале 30-х картина воспринималась как пародия на население Среднего Запада. В годы Великой депрессии стала иконой аутентичного духа американских первопроходцев. В 60-е снова стала пародией и продолжает ей быть по сей день. Но пародия — это жанр, изолированный во времени: он цепляется за актуальное и забывается вместе с ним. Почему же картину все еще продолжают вспоминать?

У Штатов сложные взаимоотношения с историей. В крупных метрополиях в исторической памяти существует, как правило, только несколько крупных событий относительно недавнего времени — так, например, в Нью-Йорке это будут прибытие иммигрантов на Ellis Island и 9/11. Даже Гудзона не вспоминают. На фронтире, напротив, история везде — индейские племена, война за независимость, гражданская, этнические колонии, первые гужевые дороги, беглые миссионеры — и это единственные места, действительно насыщенные (пусть и короткой) историей.

В серой области между фронтиром и метрополией нет ни истории, ни культуры. Это второстепенные города, единственная функция которых состоит в том, чтобы быть населенными. Именно таким является и Элдон, штат Айова, — и именно поэтому Вуд изначально там оказался. Выставка, на которую приехал художник, ставила себе целью нести искусство в самые что ни на есть народные массы, и город выбран был соответствующий — пустой, скучный, в стороне от всего, с одной улицей и одной церковью.

И вот тут нужно вспомнить, что же такое готика.

Готика возникла в XII веке из желания одного аббата отреставрировать дорогую его сердцу старую церковь — в частности, наполнить ее дневным светом — и быстро покорила сердца архитекторов, позволяя строить выше, уже и при этом расходовать меньше камня.

С приходом Возрождения готический стиль ушел в тень аж до XIX века, где обрел второе дыхание на подъеме интереса к Средневековью и в пику промышленной революции. Именно тогда мир успешно изобретал новые современные проблемы, последствия которых не решены до сих пор, и взгляд в прошлое пытался найти какую-то альтернативу — дав нам не только неоготику, но также прерафаэлитов, интерес к оккультным практикам и — пуританский консерватизм.

Готика ведь не в камне. Готика — это мировидение. 

В каноне позднего Средневековья она давала нужный повод для вдохновения. Ее мир был все еще не о человеке и не принадлежал человеку, но он все-таки был красив. И все эти витражи, колонны и арки тоже отдавали пусть холодной, пусть нечеловеческой, но все-таки красотой.

Так вот, пуританская мораль и плотницкий стиль как пророк ее — это фактически умаленная готика. Это взгляд на человека в линзе двойного предопределения, когда вопрос его спасения решен изначально, а определить это со стороны можно только по тому, застегивает ли он на себе самую верхнюю пуговицу.

Просто в Старом Свете у него, кроме этой пуговицы, все же была культура. А в Новом не было ничего, кроме картофеля и индейских могил. Только и остается что сделать у себя на втором этаже красивое готическое окно как единственный признак преемственности этой культуры, теперь редуцированной до пары крашеных брусьев, поставленных под прямым углом. 

Появление картины именно в 1930-х следует ровно тому же сценарию: обращение к старому портрету в пику всему происходящему в центральных точках цивилизации. А это и новая индустриализация, и избыточное изобилие 20-х, и движение актуального искусства в сторону абсолютной абстракции.

И в этом смысле Вуду пронзительно повезло. Живописец средней руки, он не написал ничего стоящего ни до «Американской готики», ни после нее. Его хватило ровно на одно открытие, масштабов которого он и сам, скорее всего, не понял. Но которое покрыло такое плотное пересечение культурных давлений, что его сколь угодно местечковая актуальность не исчерпана до сих пор. И не будет исчерпана ни в каком обозримом будущем.