Антон Носик: «Я не бегу. Я не даю следствию меня победить»

Блогера, журналиста и медиаменеджера Антона Носика часто называют отцом Рунета. В России он одним из первых понял, какие возможности даёт Сеть: запустил несколько цифровых СМИ, в числе которых Gazeta.ru и Lenta.ru, управлял проектами холдинга «Рамблер», позже руководил службой блогов в компании SUP, владеющей платформой Livejournal.

Осенью прошлого года Антон Носик опубликовал в своём блоге пост под заголовком «Стереть Сирию с лица земли», где высказался в поддержку бомбардировок Сирии и сравнил эту страну с нацистской Германией. Следственный комитет России усмотрел в этом «действия, направленные на возбуждение ненависти и вражды в отношении группы лиц по признаку национальности», возбудил против Носика уголовное дело, а спустя полгода предъявил ему обвинение в экстремизме.

Находясь на свободе под подпиской о невыезде, Антон Носик встретился с журналистом Игорем Свинаренко и рассказал о том, что общего у России с невыучившим уроки ребёнком, у перестройки — с подобревшим садистом, а у свободолюбивых газет — с очкастым юнцом, воспитывающим пьяного гопника.

— Антон, вот у тебя возникли проблемы из-за Сирии, которую ты призвал упразднить, стереть с лица земли. Статья 282 УК РФ — разжигание межнациональной розни, призыв к войне. Это у тебя личное? Некоторые думают, что ты воевал с сирийцами как резервист ЦАХАЛа и что это у тебя что-то личное.

— Нет, с сирийцами я не воевал. Там с 1974 года действует соглашение о прекращении огня. Я там не то что не воевал, я вообще там не был ни разу.

— Зря. Страна интересная. Я вот бывал там.

— Я не подсуетился вовремя, до начала боевых действий, а теперь уже поздно. Да я не только с сирийцами — я вообще не воевал.

— Как — не воевал? Ты же служил? А там всё время война.

— Когда я служил в израильской армии, войны не было.

— Я-то думал, что ты кровь там проливал. За родину. «Всё дело в том, что, к сожалению, войны для вас пока что нет».

— Да. Очаровательный корнет. И вообще — зачем же кровь проливать, когда я по образованию врач? Правда, на службе я был ефрейтором, спасателем военным.

— О, они тебе не зачли наш медицинский диплом?

— Если бы зачли, то мне пришлось бы три с половиной года трубить там военврачом. А чтобы подтвердить диплом, надо было год готовиться и потом ещё сдавать. Чтобы подтвердить образование, которое я получал шесть лет, в Израиле надо было потратить на это девять с половиной.

— Значит, сирийцы не сожгли твою родную хату. И ты не воевал. Нету пафоса и накала страстей. И ты не герой, а тыловик.

— Сирийцы не сожгли мою хату, но они сожгли её друг у друга. К тому моменту, как приехали россияне, сирийцы уже успели истребить больше сотни тысяч друг друга и сделать несколько миллионов человек беженцами. Они и так неплохо с этим справлялись! И им ещё помогли.

— И вот, значит, тебе вменили Сирию. Начали тебя за неё преследовать.

— Среди людей, причастных ко всему этому балету, нет сирийцев. И нет людей, которые видели живого сирийца хоть раз в жизни.

— А в чём тогда дело?

— В том, что стремительно надвигался предвыборный год и у большого количества людей, входящих во всякие резервы партийной номенклатуры, случилось, как это обычно бывает в таких случаях, предвыборное обострение. Им нужно доказать свою полезность кому-то, и правильность, и преданность делу. А как это сделать? Если они начнут старушек через дорогу переводить, как это бывало в пионерские времена, этого никто не заметит, про это никто не напишет. Единственный фронт, на котором они могут отличиться, так, чтобы их по головке погладили и дали какую-нибудь должность или включили в некие списки, — это борьба с врагами народа.

— С врагами рейха, как говорится.

— Да. Кто-то кидает унитазы на капот.

— Кто-то убивает у Кремлёвской стены.

— Ну, у тех ставки повыше. Я так понимаю, были люди, которые написали донос. Сделали они это для того, чтобы таким образом прославиться. Пятнадцать минут славы у них были, но закончились они как раз через пятнадцать минут.

— А кто донос-то написал?

— Один член Общественной палаты. И один юнец, которого в пробирке растят, — как нового Навального. Его выдают за юриста, который якобы борется с коррупцией. На самом деле всё, что он может сделать в рамках борьбы с коррупцией в России, — это написать донос. И как юрист он может ещё сказать, что если этот донос не будет рассмотрен, то он напишет жалобу на бездействие. Это два человека, о которых я знаю. И вот этот донос вошёл к какую-то щель в этой системе. И, как выражается «Новая газета», «стали медленно вращаться жернова правосудия». Жернова правоохранительной системы.

— Может, у кого-то на тебя зуб?

— Нет. Такого, думаю, не было. Мы же видели, как они работают, когда им кто-то велит. Например, вызывают какого-нибудь «Ив Роше» в Следственный комитет, сажают его за стол, объясняют, что с ним будет, если он не подпишет заявление на братьев Навальных, которые украли у него сон, аппетит и всё имущество компании. В ту минуту, как его подпись ставится на заявлении о том, что он, может быть, согласен с тем, что ему кто-то нанёс ущерб, — в эту же самую минуту уже возбуждается уголовное дело и братья Навальные — уже обвиняемые. У меня же от заявления до момента обвинения прошло полгода следствия, которое ведёт отдел по особо важным делам ГСУ СК по ЦАО. По скорости, с какой эти колёса крутятся в моём случае, я понимаю, что никто погибели моей не ищет. Просто система, заглотив донос на том конце, приучена на другом конце давать приговор. Иначе она не умеет. У этой репрессивной системы нет развилок. Это прямота и чёткость.

— И чем это кончится, по-твоему?

— Приговором.

— А каким?

— Не хочу предопределять решение самого справедливого суда в мире.

— Может, тебя приговорят к высылке из страны?

— Такого наказания в Уголовном кодексе не предусмотрено. Даже Яровая не может этого.

— А денежный штраф?

— Это бывает. А также исправительные работы.

— И зелёнкой облить. Или молоком, как это стало модно среди казаков.

— Мне не известно, какую меру наказания они определят.

— А по сути — призывал ты Сирию стереть с лица земли? Было такое?

В ответ Антон молча выпил водки, отхлебнул полрюмки. Однако после того, как выпил, он таки сказал:

— Что значит — призывал или нет? Тут самое важное — кого призывал! Это же не были публичные призывы. Мой пост был обращён к одному человеку по имени Владимир Владимирович. Вот его-то я призывал решить сирийский вопрос. Ты будешь смеяться, но меня не обвиняют в призывах. Все эксперты, дойдя до имени Владимира Владимировича, сразу вычёркивали пункт о призывах и оставляли только «возбуждение ненависти или вражды к группе лиц».

— А как они вообще посмели вмешаться в твою беседу с папой, эксперты эти?

— Вот именно — как? Но получилось так, что этой моей «беседе» с папой эксперты придали сакральный статус. Они решили, где сказано: «Бомби, Владимир Владимирович!» — это нормально.

— А он сам тебе ничего не ответил?

— Как не ответил? Он месяца четыре выполнял мой наказ. Бомбил Сирию!

— Так тебе могут и медаль дать! «За взятие Пальмиры».

— Ну да, может, в каких-то кабинетах куют для меня медаль.

— Ты примешь награду?

— За Пальмиру? Конечно. «И на груди его светилась медаль».

— «Граду и миру» — медаль за Пальмиру! В смысле «а в чистом поле система „Град“, за нами Путин и Сталинград», как поёт Вова Жечков. А у тебя вообще есть какие-то государственные награды?

— Ну, выше почётной грамоты от президента у меня награды нет.

— Какого президента?

— Двуглавого.

— За разжигание межнациональной розни? За советы, которые ты ему давал?

— Они, президенты, не спрашивали у меня советов, к сожалению. А грамота — я сам так и не понял, за что она.

— Значит, несмотря на то, что началось твоё преследование, ты решил не оставаться в Венеции, откуда ты слал нам свои весёлые репортажи про культурку. И таки вернулся. Ну а что делать? Тут у тебя сын в заложниках.

— Я веду ту же жизнь, какую вёл до возбуждения уголовного дела. Все полгода, что это тянется. Мой единственно возможный ответ на этот кафкианский абсурд — продолжать жить своей жизнью, будто этого дела не существовало.

— Ну что ж это за аутизм такой? Может, надо как-то отвечать на эти вызовы? Уходить с семьёй через Белоруссию по льду Финского залива?

— За то время, что длится это следствие, я побывал в разных странах Европы семь раз.

— Семь!

— Шесть раз без подписки о невыезде, и вот последний раз — уже дав подписку о невыезде. С согласия органов.

— Тьфу-тьфу-тьфу, не последний, а крайний. Подписался ты кровью под этой подпиской?

— Кровью — нет. Но если бы я нарушил подписку, то это стало бы основанием для изменения мне меры пресечения. Домашний арест — арест — СИЗО и так далее. Я не воюю со следствием. Я не пытаюсь его победить.

— Всё-таки меня не покидает мысль, что многие на твоём месте зассали бы и сбежали.

— Я не бегу. Я не даю следствию меня победить. И живу так же, как жил, — до последней запятой, ни в чём не меняя своих жизненных привычек. Мне кажется, это правильный ответ. И удариться в бега, и вставать в такую позу, будто ты протопоп Аввакум, которого волокут на костёр, — ни того ни другого не хочу. Это фарс, это профанации правосудия. В стране столько интересного происходит, а отдел по особо важным делам Следственного комитета не может заниматься ничем другим, как полгода выяснять, является ли преступлением один из четырнадцати с половиной тысяч постов в моём ЖЖ, написанных за последние пятнадцать лет.

— Вставлю тут ремарку: «Сказал он, поправляя на голове кипу». Которая ничем не закреплена на голове, кстати. Потому тебе и приходится её поправлять.

— Она у меня даже гвоздиком не прибита. Сама держится.

В связи с кипой мы вскользь затронули тему ортодоксов и религиозных сионистов. Антон, в частности, заявил:

— Ортодоксы соблюдают правила, о которых Господь Бог не слыхал. Не мог он им велеть носить лапсердаки, которые они принесли из Польши в XIX веке. Вот они только читают религиозные книги и не работают, и не служат в армии. А религиозный сионист служит Богу, служа своей стране.

Дальше мы снова вернулись к нашим баранам:

— И всё-таки — почему ты не сбежал? У тебя железные нервы или ты веришь в судьбу? Думаешь, что всё предопределено? Не страшно тебе?

— Послушай, я родился и прожил значительную часть своей жизни — почти половину — в Советском Союзе. Люди занимались ровно тем, что боялись.

— И ты боялся?

— И я тоже боялся. Боялся, боялся, а потом мне стало 23 года — и все эти угрозы ушли.

— И в этот момент ты уехал.

— Ну, примерно.

— Как начало выправляться и стало збсь — так ты и уехал!

— Нет, как стало збсь и появилась возможность уехать, так я и уехал. Главное збсь было в том, что колючую проволоку снимают.

— Но есть в этом какое-то противоречие! Было тут плохо — ты жил тут, стало хорошо — и ты уехал от этого «хорошо». Horrorshow, как говорилось в «Заводном апельсине».

— Ну, представим себе, что садист похитил человека, держит его в камере и истязает. Потом в один прекрасный день садист приходит с цветочками, с тортиком, отвязывает человека от батареи, отпирает дверь настежь и говорит: «Теперь настанет другая жизнь, я буду добрый и ласковый, а ты ходи куда хочешь». Вот когда он произносит эту фразу, появляется вопрос: «А как скоро садист передумает? Лучше беспокоиться о каком-то другом вопросе, а не об этом? И не думать о том, когда у него пройдёт минутная слабость?» Когда случился путч 1991 года, все люди, которые уехали в Израиль и в другие страны, подумали: «Мы успели!» Первые указы ГКЧП были об отмене всего того, что не нравилось путчистам, — свобода передвижения была довольно высоко в этом списке. И свобода печати, и свобода совести. ГКЧП хотел вернуть концентрационный лагерь.

— Ты тогда угадал! Вот отменили свободу передвижения — для тебя, по крайней мере. Подписка о невыезде. Ты оказался провидцем.

— Да. Прожив некоторую жизнь, я возвращаясь в ситуацию, в которой прожил свои первые 23 года, — в боязнь. Неотрефлексированную, а усвоенную от взрослых, унаследованную. И вот я вхожу в эту же ситуацию, но человеком уже взрослым, уже пожившим. Повидавшим жизнь. Понюхавшим свободы. Я был тварью дрожащей при государстве, способном задавить человека и не заметить этого.

— Были такие времена.

— Сегодня государство пытается вызвать у меня дрожь рассказами о том, как оно может меня раздавить и не заметить этого. Известно, что история повторяется два раза. Второй раз — это уже фарс. Это смешно. Особенно смешно то, что в стране до хрена сталинистов, которые за культ личности. Но сравнивать нынешний режим со сталинской мясорубкой — это безвкусие.

— Значит, ты не боишься, что тебя посадят.

— Абсолютно не боюсь.

— А если посадят, как ты будешь вести себя в тюрьме?

— Так же, как на свободе.

— То есть продолжишь ездить в Венецию на выходные? Или будешь делать вид, что всюду жизнь? Как на картине художника… Эээ…

— Ярошенко. Знаешь, вокруг такое количество людей, мне знакомых и симпатичных, меня моложе и меня талантливее, которые либо отбыли срок при нынешней власти, либо в настоящий момент этим занимаются. И это не то чтобы их сломило-перепахало-уничтожило, вовсе нет. Вот Олег Навальный сейчас сидит и пишет инструкции замечательные. О том, чем можно заниматься в тюрьме. Причём он пишет ровно то, что я сам думаю. Надо много книжек прочитать, которые не успел прочесть до сих пор. Есть там наверняка тренажёрный зал, в этой тюрьме. Есть некоторое количество языков, которые хотелось бы выучить.

— Это какие?

— Ну, прежде всего итальянский.

— Так ты его вроде знаешь.

— Ну, его всегда хватит на то, чтоб заказать еды. Или купить билеты или продукты. Но я хотел бы «Божественную комедию» читать в оригинале, а это другой уровень погружения.

— Quanto costa una notte, signora?

— Ну, если так — для этого достаточно посмотреть «Формулу любви», там «уно уно уно моменто, уно комплименто».

— Комплимент от повара.

— «Зачем нам кузнец? Кузнец нам не нужен».

— Скажи, а вот, по твоим оценкам, что получается? До какой стадии дойдёт это вот всё, прежде чем восстановится нормальная жизнь? До развала, катастрофы, бомбардировок Воронежа дойдёт?

— Не так. Метафора очень простая. Ты отец, я отец. А отец — это кто? Бог. Как отец выстраивает сценарий? От ребёнка чего-то хотят. Например, чтоб он научился, выучил таблицу умножения или прочёл какой-то текст, который ему задали. Всем более или менее понятно, что если ребёнок сотворит то, чего от него хотят, то его погладят по голове, вручат ему подарки, поведут в кино, купят ему мороженое. Если же он, наоборот, будет где-то на пустырях пропадать и сожжёт свой дневник, будет врать, что сделал уроки, а на самом деле за них ещё не садился, и так далее, то последствия будут другими. Мы с тобой это знаем, мы это проходили на собственной шкуре. От тебя зависит абсолютно всё в жизни ребёнка! Будет ли он наказан или награждён. В принципе, ты можешь в его отношении творить любой произвол. Можешь его побить просто потому, что у тебя плохое настроение.

— Так-так, а как это соотносится с перспективами России? При чём тут дети малые?

— Но если ты являешься справедливым и правильным отцом, ты поставишь результат и награду в зависимость от того, что сделал ребёнок. Соответственно, и с Россией то же самое. Что за детерминизм — будет плохо или будет хорошо? Что бы ни было, это станет ответом на поведение субъекта, с которым это случается. Россия — как тот ребёнок. Она может в какой-то момент сделать уроки. Понять, на какие грабли наступает. Осознать, в каких немецких документах 1938 года написано всё то, что мы слышим по ТВ, и с каких трибун это всё звучало. Термин «национал-предатель», в частности.

— Ну, людям нравится. Большинству.

— Какая разница — нравится или не нравится? Вне зависимости от этого более или менее понятно, что бывает, когда уроки не выучены. Страна невыученных уроков, собственно говоря, это здесь.

— Невыученных уроков? А кто их задавал?

— Ну, в ситуации земной — задаёт учитель, в ситуации государства и общества — уроки задаёт ход мироздания, скажем. Неверующий человек может сказать, что это задаёт природа, верующий — что Создатель. Но! Тебе по-любому даются каждый день какие-то челленджи. Какие-то испытания. Даются они тебе для преодоления чего-то. Каждый день встают перед тобой холмы и горки, которые от тебя требуют какого-то действия. Или бездействия. Тебе надо как-то ответить. И всегда у тебя есть выбор. Твои действия — это результат твоего выбора. Так, как это происходит с сирийцами в 2016 году и как это происходило с жителями Германии в 1945-м. Это всё ответственность за свой выбор. Сделанный абсолютно чётко.

— Ты как-то слишком уж глобально смотришь на ситуацию. Отказываешься рассматривать ситуацию в терминах «ТВ-пропаганда» и «гопники»…

— Это всё очень просто. Вот представь себе, что ты взял бутылку водки, приговорил её и привёл приговор в исполнение. И спрашиваешь меня: «Что будет?» Я отвечу: «Это зависит от того, что ты после сделаешь. Ляжешь спать — ничего не будет, утром проснёшься, выпьешь „Алка-зельтцер“ и станешь человеком. Если же ты в этом состоянии выйдешь на улицу и начнёшь выяснять у прохожих, достаточно ли они тебя уважают, причём с тайной мыслью в этом усомниться и наказать виновного, – тогда я не знаю, где застанет тебя рассвет. И в каком состоянии будут разные части твоего организма». Я верю в данную каждому человеку и обществу свободу выбора. Если же думать, что впереди гарантированно ядерная зима, радиоактивная пыль и неизбежная погибель, тогда нет смысла делать что-то хорошее. Если мы всё равно несёмся дружно в кромешный ад.

— Ну, вопрос можно поставить так. Или кругом бардак и бессмысленность и мир сошёл с ума, или есть какой-то смысл. Например, наши начальники достоверно выяснили, что скоро непременно наступит конец света. Так надо хоть гульнуть напоследок! Вместо того чтоб реформировать пенсионную систему — ничего же не будет.

— Нет, не такая дихотомия. Мир состоит из молекул, молекулы — из атомов. Мир состоит из нас. Не мир сошёл с ума, а разные люди сошли с ума. А другие не сошли с ума. Важно, в какой половине ты! В какой половине нынешняя власть — это понятно… Их логика очень простая. Когда люди из вчерашней подворотни могут построить себе 40 дворцов и купить себе 50 яхт, и отгонять в офшоры миллиарды долларов… Есть английская шутка: «Почему собака лижет себе яйца? Ответ: потому что может». Это их логика! Дорвались — валяй. Они набивают себе карманы потому, что они это могут. Это мы видели много раз в случаях, когда к власти дорывались люди, помнившие бедную юность. Мне доводилось, путешествуя по миру, видеть дворцы правителей, которые тем богаче, чем страна бедней.

— Это ты про какие страны?

— Африка… Украина… Дело в том, что украинские совки от русских ничем не отличаются.

— Мы заговорили про деньги. А вот прокомментируй ситуацию с «РБК», которое якобы не даёт прибыли, и потому там так всё печально получилось… Вот Волин нам про это сообщил.

— Это его постоянная мантра. Помню, в эфире «Дождя» напротив меня сидел Роман Баданин, он был главредом информагентства «РБК» — это один из трёх уволенных. И журналисты пытались заставить Волина признать отсутствие экономической логики в череде закрытий и разгонов редакций, в увольнениях и прочих погромах. (Могу со всей уверенностью сказать, что в разгоне «Ленты» не было другой логики, кроме звонка из Кремля.) Так вот Волина пытались припереть к стенке, а он довольно изящно выкрутился. Глядя на Баданина, он сказал: «По мне, так не было экономической логики в том, чтоб покупать проект с долгом 220 миллионов!» Это он про то, что Прохоров, когда покупал «РБК», обязался выплатить его долги ровно в этом размере. Со стороны Прохорова, который забрал «РБК» у его прежних хозяев за долги, обещая их выплатить, это было провальное экономическое решение.

— А он уже отдал эти 220?

— Нет, конечно! Обещать — не значит жениться.

— А кто были эти ребята, которые продали ему «РБК»?

— Герман Каплун и Александр Маргульчик. Они создали это дело в 1993 году и развили. Они гениально росли, имели капитализацию в миллиарды долларов…

— Но «РБК» был какой-то скучный. Я тогда не мог долго смотреть.

— Ну да, заказуха там была. Неважно, не в этом дело! И бизнес не в этом! Деньги были. Но в какой-то момент ребята пошли играться в акции — и тут их догнал кризис 2008 года. И эти 220 млн долларов долга образовались в кризис из-за неудачных операций с ценными бумагами… Своим честным словом Прохоров отсрочил время выплат. И пригласил людей, способных реформировать то, что было, в то, что мы увидели.

— Рестайл контента, что называется.

— Рестайл человеческой модели. Источником дохода того «РБК» была публикация заказухи. Выручка была. По модели «за деньги писать хорошо о каком-то персонаже — или за деньги не писать о нём плохо».

— Блок.

— Да, блок. Это были основные бизнес-схемы. Это сильно отличается от того, что получилось впоследствии. Буквально там история была такая. Они под залог акций «РБК», цена которых росла на бирже, брали в банке деньги и покупали акции. Пирамида — пузырь — пирамида.

— Ну, что ему эти 220? У него же там полно миллиардов. Заплатил и забыл. Это как мне отдать 20 долларов.

— То, как тебя оценивает Forbes, — это не деньги в кармане. И не деньги на банковском счету. Прохоров одно время считался самым богатым человеком в России!

— Ну да, он же вовремя ушёл в кэш.

— Это не он ушёл в кэш, а его выпихнули из бизнеса!

— «Только не бросай меня в терновый куст».

— В терновый куст его выпихнули. Это божественная справедливость была! Ну, когда Потанин захотел грязно кинуть своего многолетнего партнёра, цинично воспользовавшись куршевельской историей. Придравшись к его образу жизни — как будто он в том же Куршевеле не появлялся! Это был предельный цинизм! Та история кончилась в том же самом году: Прохоров остался с 10 ярдами, а Потанин — с margin calls, по «Норильскому никелю» и его долгам. Результатом этой изощрённейшей подляны, обмана и потрошения партнёра становится «победа», после которой ты без штанов бегаешь в поисках, кому бы душу продать за спасение от margin calls. А тот самый человек, про которого ты думал, что ты его кинул и раздел, оказывается в первой строчке списка самых богатых людей России. Это — божественная справедливость! Конечно же, так ему, Потанину, и надо.

— Какие ещё нужны доказательства бытия Божия?

— В доказательствах бытия Божия нет смысла, потому что они отменяют компонент веры.

— Но ведь ты рассказал только что о божественной справедливости.

— Скажем так: я привёл для примера историю с хорошим, правильным, с нашей точки зрения, промежуточным концом. А дальше последовало продолжение, в котором самый богатый человек России довольно скоро выпал из десятки и даже двадцатки самых-самых. Он умудрился своими деньгами распорядиться так, что сегодня мы его в первых строчках не видим. Бог не подписывался вечно сопровождать все трансакции Прохорова и кропить их святой водой. Это не доказательство существования Бога, а история про человека, который копал другому яму и сам в неё попал. Это доказательство правильности соответствующей пословицы. Человек решил кинуть партнёра и, как он думал, кинул, отнял у него все этикетки от шампанского и заплатил за это всеми деньгами, которыми владел. Потом выяснилось, что этикетки от шампанского ничего не стоят.

— Трудно отделаться от мысли, что история с «РБК» связана с выборами. Это как бы подготовка к ним.

— Нет-нет, никто не готовится ни к каким выборам, потому что никаких выборов не будет. Это просто шевеления внутри номенклатуры. Что касается «РБК», то оно некоторое количество народу обидело, людей, у которых руки и так по локоть в… эээ… перьях перин, выпотрошенных в разных редакциях. И эти люди привычно расправились с «виновными». Не потому, что они испугались воздействия «РБК» на ход выборов, которых не будет!

— Какое влияние на выборы? «РБК» смотрели только яйцеголовые, которых ну сколько в стране?

— Дело не только в ТВ. Там же ещё и сайт, у которого, считалось, 11 млн аудитории. А это уже вся элита страны практически.

— Ну так они влияют на исход выборов или нет?

— Это люди, которые просто не ходят на выборы. Не важно, за кого бы они не пришли на выборы.

— И ты не ходишь?

— Я хожу на те выборы, в которых есть мой кандидат. Я просматриваю список — в чём цена вопроса? Если есть тема — не обязательно Навальный — Собянин, кто кого. Чтоб я пошёл на выборы, достаточно того, что в моём округе не два единоросса спорят, чья Россия единее, а есть оппозиционный кандидат — к примеру, «яблочник». Тогда я иду и голосую за «яблочника». Терпеть не могу партию «Яблоко», но тем не менее.

— А зачем они это делают? Зачем душить СМИ, если они ни на что не влияют?

— Подожди секундочку. Вот идёт человек. Не очень трезвый, но с очень большими кулаками. Он идёт, наклонив голову, и думает свою тяжёлую думу — кому бы ещё тут въ…ать. И тут кто-то начинает ему рассказывать, что он только что пропил деньги, на которые его семья собиралась жить неделю. А он только что на них купил водки и выпил её со случайно встреченными у гастронома пьянчугами. И это всё произносит хрупкий очкастый юнец. Можно ему не прислать за это в торец? Нужна какая-то конспирология, почему он получает в торец? Нет. Власть просто ведёт себя, как этот хулиган, терроризирующий микрорайон. У которого есть группа поддержки. И это блистательно совершенно показано во второй части «Крёстного отца», в ситуации с убийством дона Фануччи. Вито Корлеоне проделал непростой путь: он из-под ружей дона Чичо вырвался с Сицилии и, не зная языка, натурализовался в Америке, завёл семью, снял квартиру. Он никому не был нужен, никто его не знал. И вот он встретил дона Фануччи у дверей его квартиры и несколько раз нажал на курок. Дон Фануччи тут же и умер.

— И где ж тут русские выборы, алё?

— Подожди. После того как весь квартал узнал, что Вито убил дона, он и стал доном Корлеоне. Вито никого не просил, чтоб его считали и называли доном, нет. Но дело в том, что некоторое количество людей бедных, забитых и парализованных страхом — когда они видят кого-то, кто способен реально совершать силовые действия, проливать кровь, убивать, — эти люди спешат выразить такому человеку свою поддержку, обожание и солидарность.

— А кто у нас дон Фануччи?

— Дело не в доне Фануччи. Главное — это молодой человек, который нажал курок, после чего его зауважали. А ведь он убил безоружного! С точки зрения любого кодекса чести расстрелять в упор безоружного — это так себе подвиг. Даже если этот безоружный был плохим человеком.

— Давай ближе к телу. В чём же смысл разгрома вольных СМИ?

— Есть огромное количество историй, в которых власть демонстрирует одно и то же. Способность тупо брутально растоптать… неважно что. Ну вот суд над Иосифом Бродским. С тех пор прошло хороших 53 года. Об этом суде известно буквально всё. Все уцелевшие участники процесса, в том числе и г-н Бобков, — все оставили мемуары, показания, мнения и оценки. С Бродским, который печатался, переводил поэзию, был на пути к сборникам и к членству в СП, не занимался никакой антисоветской диссидентской деятельностью — никакой! — вот так расправились. Зачем надо было системе проехаться гусеницами трактора по судьбе поэта?

— Ну не было же это подготовкой к выборам? На тот момент — в, допустим, Верховный Совет РСФСР?

— Нет. Это было «Не потерпим!». В своём химически чистом высшем виде. Когда объектом этого «Не потерпим!» является вовсе не враг, а человек, который не представлял никакой угрозы. Официально объясняли трудовому народу в газетах, в чём была вина Бродского: в том, что он не имел постоянного места работы. Кому он угрожал? Кто от этого пострадал?

— Он должен был поцеловать перстень. Но не сделал этого.

— Короче говоря, никакого смысла в перемалывании Бродского этими жерновами не было. А было желание лишний раз продемонстрировать кому-то, что эти жернова есть. С «РБК» — то же самое. Привычное движение по присыланию в торец тому, кто, по твоему мнению, на тебя косо посмотрел.

— А почему не тронули некоторые другие СМИ? Более забористые? Не будем тут их называть от греха подальше.

— Ты хочешь спросить, почему «Эхо» не трогают?

— Ну, есть версия, что папа сказал: «Этих не трогать».

— Вот! Абсолютно точно! «Эхо» не трогают именно потому, что лично папа по какой-то причине выдал охранную грамоту г-ну Венедиктову. Не в том смысле, что вообще не трогать, а в том, что по вопросу о потрогать надо обращаться к нему лично, адрес известен. Впрочем, был один человек, который решил разобраться с «Эхом» и даже разрешение на это получил, — это был покойный наш друг и завсегдатай этого заведения Михаил Юрьевич Лесин.

— И тем не менее «Эхо» продолжает вещать. Дай бог здоровья и долгих лет жизни вольным СМИ! Ну и нам с тобой.

Это была реплика в жанре тоста, так что мы немедленно выпили.
Чего и вам желаем.

Фото: Игорь Мухин.