«Профессия снайпера оказалась противной» — украинский фотограф о службе на Донбассе

Мобилизовали меня в августе 2014-го. В Нацгвардии увидели, что я не служил, и поинтересовались, что умею делать. Был второй юношеский разряд по пулевой стрельбе (в детстве я жил недалеко от тира «Динамо»), записали во взвод снайперов. За исключением заместителя командира, до войны такой специальностью у нас никто не владел.

Профессия снайпера на деле оказалась противной. Обычный солдатик, отстоявший смену на блок-посту, две смены может поспать. А нам часто приходилось работать почти круглосуточно, и в 99% случаев до стрельбы не доходило. Обычно — иди посмотри, подползи, закопайся, проверь. Выбираешь и обустраиваешь основную позицию, запасную и ложную. Таких по каждой стороне света может быть 5–6. Лежишь там, не шевелясь, по шесть часов.

Сама стрельба — не такое простое дело. Чтобы в уме быстро внести поправки на ветер и учесть дальность до цели, необходимо постоянно тренироваться. Но выстрелить в человека большинство просто не в состоянии. Многим нужно, чтобы противник начал стрелять в тебя первым.

В первую ротацию я послужил немного на блок-посту «Балу» в районе Дебальцево, а потом наше подразделение перебросили под Попасную. С тремя сослуживцами три недели жил на скрытой позиции, которую из-за внешней схожести прозвали «Подводная лодка». За три дня выкопали блиндаж и ещё недели две копали траншеи.

На поверхность поднимались два раза в день ночью: ходили на базу менять аккумуляторы для радиостанции и брать еду на кухне. Ходили по очереди: один под утро, другой к ночи. Так как нас было четверо, других людей я видел раз в двое суток.

Чем можно три недели заниматься среди поля? Прохлаждаешься в «зелёнке» или в блиндаже на кровати, от безделья чистишь оружие или ешь сгущёнку. С наступлением сумерек берёшь лопату и копаешь дальше. Большой радостью был туман — тогда можно было выйти на поверхность и спокойно сделать зарядку.

Ночные смены делили на четверых. Один из нас, Костя, любил встречать рассвет. Перед побудкой он запаривал каждому кашу-минутку, ставил на огонь чайник, а потом включал на телефоне во всю громкость хэви-метал. Под музыку проснулся, кофеёчек со сгущёнкой выпил, затем можно домой позвонить и делами заняться.

Была у нас традиция воскресных завтраков: делали яичницу из десятка яиц с колбасой и луком. Кто утром отправлялся на базу, покупал молоко и яйца в магазине или на рынке ближайшего села — в целях безопасности каждый раз у других продавцов.

Мой фотик сгорел во время второй ротации, при выходе из Дебальцево. Часть нашей группы ехала в небронированном КРАЗе. За 3–4 км до передовых позиций в посёлке Мироновском перед ним разорвалась мина или танковый снаряд — осколком повредило двигатель. Бойцу, который первым открыл дверь, пуля попала в автомат. Мы высыпались и начали расползаться.

Я вспомнил о рюкзаке с документами и фотоаппаратом и вернулся за ним в машину. Успел найти два тепловизора и рюкзак Алика Сардаряна из медицинской роты с его фотокамерой, но тут услышал удары по металлу и увидел новые отверстия в кузове. Понял, что пора уходить. Вместе с КРАЗом подбили и грузовик с боекомплектом.

Я не фотографировал все 10 часов отхода — совсем не до этого было, два раза попадали в засады. Только пройдя первые позиции украинской армии, я фотоаппаратом Алика сделал портреты сослуживцев.

Мою камеру очень жалко: там были фотографии, снятые между обстрелами в Дебальцево. Был период в феврале 2015-го, когда на блок-посту «Крест» мы работали в основном ночью. Днём я брал камеру и снимал для истории. Как один танк тащит на буксире другой, без гусеницы. Или идущую бабушку с котомками на фоне развалин. Как «двухсотых» привозили на танке штабелями и разгружали в практически разрушенный снарядами гараж без крыши, складывали просто друг на друга. Этот процесс очень не хотел снимать, было стыдно и противно. Я нажал на спуск, развернулся, отнёс фотоаппарат и начал помогать пацанам.

В медпункт с камерой я даже не заходил. Хватило увидеть, как бойцы кровь шваброй с порога смывали.

В фильме «Американский снайпер» посттравматическое стрессовое расстройство показано очень хорошо: ты сидишь и пялишься в одну точку, потому что на тебя накатил флешбэк. Приехал домой, захожу в магазин, а там посетитель с охранником ругается. Из-за громких звуков я сразу вжался спиной в угол и пытался схватить руками автомат. А его нет, и это высаживает. Потом пришёл в себя — тю, блин.

Перед первой отправкой в Донбасс психологи говорили нам, что после войны непьющие люди начинают пить, пьющие мало совсем перестают или наоборот начинают бухать, пьяницы начинают пить ещё больше. Я, как малопьющий, пить практически перестал, потому что алкогольное опьянение мешает отслеживать ситуацию. Это ещё один из признаков ПТСР: ты пытаешься контролировать происходящее вокруг, как раньше контролировал сектор в боевой обстановке. Но не получается. Все расслабленные, порядка нет — это поначалу страшно бесит.

Людям, привыкшим на войне к двухмерной системе координат «свой—чужой», тяжело на гражданке. Многие хотят вернуться на войну, потому что там проще: дают — бери, бьют — беги. Там думать особо некогда, работают только рефлексы да инстинкт самосохранения.

Тянет ли меня обратно? Немного, но держу себя в руках. До отправки очень переживал, что я, сильный мужик, просиживаю штаны в тылу. Теперь знаю, что часть долга родине отдал и могу помогать другим. Знакомым волонтёрам перегоняю машины с польской границы, делюсь опытом. Но я очень хочу получить разрешение на приобретение винтовки и продолжить тренировки, потому что мне интересна стрельба на сверхдальние дистанции.