Куба в эпоху перемен:
5 современных фотографов Острова свободы

Как выбрать первоклассные сигары, в какой бар захаживал Хемингуэй, где искать старые американские «роллс-ройсы» для фотографии — основные вопросы, которые задают туристы, приезжая на Кубу. Но Остров свободы меняется, и современные кубинские фотографы, работы которых до конца июня можно посмотреть в петербургском музее «РОСФОТО», показывают его другим — таким, каким его видят местные жители.

Большинство работ Лейсис Кесады — о бедности. Бедность — это часть ее личной истории, поэтому она чутко реагирует на ежедневные трудности и проблемы, с которыми сталкиваются бедные. Свет для Кесады символичен: он озаряет людей и места, давая надежду на лучшую жизнь. Его лучи доступны для всех; это бесплатный и самый простой способ почувствовать блаженство и на миг забыть о тревогах.

Хэллоуин — заимствованный праздник, для которого дети нарядились вампирами. Их костюмы — метафора защищенности от социального статуса. Дети не видят бедности. Если и видят, то не замечают, а если и замечают, то не понимают. Художница использует фотографию, чтобы показать неизбежность национальной памяти, от которой невозможно отвернуться или спрятаться за маской.

Постоянный поиск ощущений, которые люди способны испытывать в непривычных ситуациях, — одна из сторон работы Лейсис Кесады. Ее фотографии непрямым образом отражают меланхолию как форму проживания реальности — неустроенной из-за проблем и конфликтов современного мира. В свою очередь Лейсис всегда пытается усилить драматичность положения героев. Большая часть ее работ фокусируется на жизнях женщин, их способах сопротивления реальности, которая жестока к ним просто потому, что они женщины. 

С помощью фотографии Рикардо Элиас путешествует по местам городского сопротивления времен Кубинской революции. Следуя официальной кинохронике, он редокументирует события, прикасаясь к ним спустя 50 лет.

Серия была отснята на одну пленку, на которой кадры «тогда» и «сейчас» сменяют друг друга в определенном порядке: 1953, 2003, 1959, 2003… Таким образом фотограф и зритель постоянно обращаются то к экрану телевизора с трансляцией, то к городскому пейзажу, визуально почти неотличимому от хроники.

Перемещаясь по маленьким великим улицам городов, мы едва ли можем сказать, что происходило на них в прошлом. Оживленные хроники становятся событием сами по себе. Историческое расследование культурного бессознательного кубинцев поднимает очень фотографический вопрос: было ли это и если да, то выглядело ли оно так, как мы его видим?

«Можно я войду и сфотографирую вашу спальню? Вашу легкость, вашу расческу, ингалятор, сандалию, цветы, сигареты, детские игрушки, ваш груз непосредственности, вашу открытость. Я хочу вдохнуть запах помещения — помогите мне увидеть его впервые, как будто никогда прежде я ни у кого не был в гостях». Карлос Отеро Бланко видел самые секретные места на Кубе, вход в которые для большинства запрещен. Ему не нужна проверка безопасности — лишь улыбка и короткая беседа. Иногда он получал отказ, и казалось, что легче сделать фотографию Государственного Совета. Он снимает спальни.

Приватность на Кубе ценится превыше всего. Несмотря на это, Отеро Бланко проехал по всему острову, чтобы сделать снимки самых закрытых из частных пространств. Он бывал и у простых крестьян, и у желающих казаться утонченными горожан. Он назвал проект «Сон со 120» — с отсылкой к формату пленки, с которым он работает.

Проект вырос из сотрудничества с Энрике Роттенбергом, в рамках которого они делали похожие снимки спален — цифровыми камерами с HDR-обработкой. Когда их совместная деятельность завершилась, Отеро Бланко взял несколько мотков 120-й цветной пленки и решил сделать что-то с более мягким освещением и цветом. Так появились изображения, снятые в разных уголках острова.

Работа перекликается с некоторыми классическими интерьерными снимками Уолтера Эванса, в которых небольшие детали становятся короткими историями о повседневной жизни. На них — куклы, рассаженные на аккуратно заправленных кроватях, разбитые вентиляторы, религиозные картинки и статуэтки Девы Марии де ла Каридад дель Кобре — покровительницы Кубы. Некоторые комнаты так же потрепаны жизнью, как и мечты их обитателей: краска облупилась и выцвела, полы стерты. У кого-то — гладкие мраморные полы и ухоженная мебель. Людей на большинстве фотографий нет. «Когда смотришь на фото, обнаруживаешь живущего в этой комнате человека. У кого-то нет денег, но есть мобильный телефон, а это дорого. Это противоречие — их дом разваливается, а у них дизайнерские ботинки».

Получить доступ в дом было просто — он был настойчив, стучал в дверь и говорил, что он фотограф, который снимает спальни. При помощи улыбки и ненавязчивой беседы он попадал в большинство жилищ. Особенно его тронул прием в кубинской провинции: люди предоставляли ему все — место для сна, еду, заботились о нем. После отъезда они звонили фотографу, и вся семья хотела с ним поболтать.

Бланко надеется, что его работа продемонстрирует другую сторону повседневной жизни Кубы — в противовес популярному образу. С «перезагрузкой» дипломатических отношений со США все больше американцев приезжают на Кубу, надеясь увидеть машины, сигары и развалины. «Но это не Куба. Куба — это нечто большее», — говорит Отеро.

Рауль Каньибано, один из самых интересных представителей черно-белой кубинской фотографии, родился в Гаване. Когда ему было пять, семья решила переехать в деревню, где он прожил несколько лет. Когда Каньибано, уже будучи взрослым, начал проявлять интерес к фотографии, он понял, что его детские годы, проведенные в сельской местности, оказали огромное влияние на то, как он воспринимает мир. Каньибано стал классическим фотографом-документалистом «решающего мгновения» картье-брессоновской закалки, способным находить в реальности поэтические моменты с небольшим оттенком сюрреализма, который он объясняет волшебными опытами деревенского детства.

Фотография для Рауля Каньибано — графический документ его времени, которое передается через особый способ видения мира. Когда Рауль берется за документирование явлений, которые могут исчезнуть с дальнейшим развитием Кубы, фотография приобретает антропологические черты. Снимая, он становится ближе и чувствительнее по отношению к тем, кто наиболее уязвим. Цель его работы — запечатлеть великодушие и доброжелательность простых кубинцев.

Энрике Роттенберг работает на пересечении психоаналитического и политического измерений. В контексте одной страны он раскрывает глобальные вопросы о роли власти, соотношении индивидуальности и государства, утопии и дистопии.

Роттенберг более восьми лет работает с комьюнити — людьми, живущими по соседству. Соседи, кочующие из проекта в проект, примеряют на себя социальные роли, меняют профессии и разыгрывают сцены из реальности, ожидающей за следующим углом. Орнаментальность композиции стирает идентичность людей на фото, но большой формат позволяет зрителю преодолеть обезличивание и пристально взглянуть в глаза каждому субъекту, чье лицо говорит вместо всяких слов. Создавая утопию из обрывков реальности, маскируя жуткое, доводя до абсурда прекрасное, авторский метод гротеска считывается как дружелюбное и сердечное подтрунивание.

Энрике Роттенберг начал заниматься фотографией после переезда на Кубу в 1993 году. В 2010-м его серия «Сон с…» выставлялась в центре Fototeca de Cuba и сейчас входит в коллекцию центра и несколько частных и музейных собраний наряду с другими работами. В 2012 году он участвовал в Гаванской биеннале с двумя сериями — «Семья» и «Автопортреты». Сейчас Роттенберг сотрудничает с культурным проектом «Фабрика кубинского искусства» (Fábrica de Arte Cubano), занимаясь продвижением и развитием на Кубе современной фотографии и визуальных искусств.

Фотографию Энрике Роттенберга можно считать противоречивой, сатирической, маниакальной или меланхоличной, сочувствующей, побуждающей, непристойной. Причины такого сильного воздействия на зрителя, будь то очарование или напряжение, смех или боль, принятие или отторжение, восхищение или ужас, — различны, но все они восходят к введенному Шеллингом понятию unheimlich — «тревожная странность» или «зловещесть»: «все, что должно было оставаться в тайне, выходит на свет».

Язык Роттенберга парадоксален, отсюда эти ощущения неожиданности и растерянности. С одной стороны, его изображения кричат, стонут, издают звериные звуки или же молчат. С другой — это поэзия в фотографии. Сложный язык, у которого нет страны; язык идентичности, всегда чем-то становящийся — мужчиной, животным, женщиной, массой, другим.

Текст: Яна Михалина