Мусор и ментальные расстройства: Портфолио Алены Агаджиковой

— Меня зовут Алена, мне 24 года, я медиахудожница, фотограф и активистка в сфере ментальных особенностей.

Я снимаю с того момента, как отец подарил мне первый цифровой фотоаппарат, когда мне было двенадцать. Папа был рьяным фотолюбителем и фотографировал меня с самого моего рождения — везде и всюду, постоянно. Сейчас, разглядывая бесконечные детские альбомы, я вижу его почти маниакальное желание присвоить и раскрасить реальность, сделать ее желаемой, а не такой, какой она была на самом деле.

Думаю, в каком-то смысле этот подход повлиял и на меня. До сих пор, когда в моей жизни происходит важное событие или знакомство, если я не сделала кадр — значит, этого события и человека будто и не было. Я почти физически ощущаю потерю мгновения — словно одного того, что оно есть в моей голове, недостаточно.

Раньше у меня были сложные отношения с саморепрезентацией. Лет до 22 я постоянно слышала от «серьезных» фотографов, что нужно создавать серии. Одиночные спонтанные снимки никому не нужны, твердили они, создавать их — значит впустую тратить время, работать в стол. На факультете свободных искусств и наук СПбГУ я услышала не менее сковывающую точку зрения: сразу несколько преподавателей говорили, что личные истории — это однодневки, а автор должен стремиться к вечному, обобщающему опыт и отражающему актуальное положение вещей.

Все эти тезисы вызывали во мне глубокий протест. Примерно как если бы незнакомец пришел в мой дом и ни с того ни с сего начал ревизию: «Почему эта картина висит там, а не здесь? Почему ты пользуешься этой зубной пастой? Это неправильно, ты должна пользоваться другой, иначе к тебе в гости никто никогда не придет».

Я знаю много прекрасных талантливых людей, которые вышли из соврисковых школ «надтреснутыми» и «починились», только когда осознали себя не связанными с какими-либо институциями и начали развиваться в собственном темпе.

Я часто возвращаюсь к моменту, когда мне было 16 лет и меня не взяли в Школу Родченко, как к одному из лучших. Мои работы того времени были полной фигней, а самоосознание болталось где-то на уровне «мне нужен наставник, чтобы развиваться». На собеседовании в мастерскую «Документальная фотография» меня очень смешно размазала по стенке Екатерина Деготь: она спросила, готова ли я снимать в горячих точках, и начала выжидающе смотреть из-под тяжелых век. Я перепугалась и вместо «Конечно нет!» выпалила: «Да, очень!» Поняв, что дело дрянь, я начала выгораживать мнимое желание быть военным фотографом — и моя неуверенность, естественно, быстро раскрылась.

Теперь, зная о довольно авторитарном подходе к обучению в Школе Родченко, я счастлива, что не стала сто пятидесятым Нистратовым или Мухиным. Мне понадобилось восемь лет свободного общения с другими художниками, чтения книг и статей, просмотра выставок и фильмов, чтобы приблизиться к началу авторской самоидентификации.

В 2015 году я открыла для себя медиа-арт и начала интересоваться перформативными практиками. Я создала свой первый перформанс-каминг-аут «Я боюсь» как человек с ментальными расстройствами, и это стало началом принятия себя во всех отношениях — телесном, ментальном и концептуальном.

Через свою и другие личные истории я пришла к отказу от принятия гендерных стереотипов, мачизма, шовинизма, сексизма, гомофобии, расизма и остальных деструктивных вещей. Я все еще в процессе этого, так как искоренить все социальные конструкты, будучи окруженной ими, разом невозможно. Но движение в эту сторону очень отразилось на том, что я думаю, снимаю, делаю и пишу.

Сейчас моя фотографическая деятельность делится на создание проектов — это документальные истории, которые публикуются в СМИ и посвящены проблемам дискриминаций, — и ежедневную практику как фотохудожницы, в рамках которой я обращаю внимание на все, что меня окружает. Во втором случае я вообще никак себя не ограничиваю и снимаю все, за что цепляется взгляд. Мне очень нравятся складки обнаженного тела, кровь, самые обычные бытовые предметы, которые при ближайшем рассмотрении выглядят гораздо интереснее, чем мы привыкли видеть, и обретают черты бытового мистицизма.

В этом портфолио собраны снимки моих подруг и друзей, любовников, кадры с вечеринок, портреты моего возлюбленного, автопортреты, абстрактные композиции, которые я самостоятельно составила, потому что случайно наткнулась взглядом на какой-то предмет или мусор в квартире. Все эти фотографии максимально дороги мне как в фактическом, так и визуальном плане. Я люблю их за цвет, форму и за ту историю, которую они составляют. А составляют они три насыщенных года, за которые во мне произошло больше изменений, чем за все то время, что было до этого.

Так как в моих работах много обнаженной натуры, я постоянно сталкиваюсь с обвинениями в шок-контенте. Меня бесит, что общество легитимизирует только «эстетическую», желательно черно-белую фотографию с кокетливо полуобнаженными людьми. Хочется сказать: вы что, боитесь увидеть половые органы? Вы никогда не смотрелись в зеркало, не занимались сексом?

Наверняка каждый из тех, кто возмущается «вызывающими» снимками, смотрит порно как минимум пару раз в месяц. Возможно, даже хард-порно. Но как только речь заходит об искусстве, у всех тут же прорезается голос уязвленных чувств: «Искусство должно быть красивым! Искусство ДОЛЖНО показывать мне то, что я хочу видеть!» Ну нет, друзья, это так не работает. Мое искусство будет таким, каким его захочу видеть я.

По похожим причинам меня фрустрирует Instagram — прекрасный сервис, только никаких тебе женских сосков. Та же история с вагинами и пенисами. У меня есть снимок, на котором крупным планом изображен член и лежащая рядом гербера. Естественно, цензуру это фото не прошло. Почему бы не сделать предупреждение о контенте «18+», как на Flickr, вместо того чтобы исключать изображение из поля видимости?

Одним из самых важных своих проектов я считаю «Ближе чем кажется», который опубликовало издание «Такие дела» в 2016 году. В этом проекте одиннадцать человек с ментальными особенностями рассказали о непонимании, которое встречают со стороны окружающих, о том, как воспринимают свой психоопыт, а также о плохих и хороших психиатрах.

Поскольку каждый сотый россиянин состоит на учете в психоневрологическом диспансере (а это, на минуточку, только официальная статистика), я решила отснять героев в самых обычных местах города: в метро, парке, спортзале, супермаркете. Мне хотелось визуально подчеркнуть, что мнение, будто бы люди с ментальными особенностями как-то отличаются от остальных и сидят по больницам, — это психофобия и заблуждение. Я сама стала героиней этого материала. Я страдаю от нескольких ментальных расстройств с раннего детства и во время работы над проектом поняла, что хочу показать свое лицо, сделать каминг-аут. Потому что ментальные особенности — это не стыдно.

В 2017 году «Афиша» опубликовала мой проект, в рамках которого семь антисексистов рассказали о персональном опыте борьбы с патриархатом и сфотографировались в платьях и юбках. Мы вместе выбрали эту одежду в знак солидаризации с женщинами и отказа от мачизма. Это был очень воодушевляющий опыт, потому что в проекте участвовали ребята от 19 до 26 лет и каждый из них максимально здраво рассуждал о трудностях женского опыта, важности солидаризации с феминистками и вреде принудительной военной службы. Лично для меня этот маленький проект на шажок приблизил возможность того идеального мира, в котором люди самых разных гендерных идентичностей, рас и ориентаций объединяются, чтобы работать над реальными проблемами. Мира, в котором гетеронормативные мужчины не приходят к феминисткам со словами «Шовинизм в прошлом. И вообще, почему вы не защищаете права мужчин?», а говорят: «Женщин столетиями подавляли мужчины, но мы хотим это прекратить, давайте объединимся и будем помогать друг другу».

Мой последний крупный проект, который появился в СМИ, — это «Некрообъективация», опубликованный в «Батенька, да вы трансформер» и созданный в соавторстве с моей лучшей подругой Настей Горбуновой. В рамках проекта мы примеряли женскую похоронную одежду, имитировали грим для усопших и исследовали, какие услуги предоставляют ритуальные агентства: по каким критериям выбирают одежду для усопших, какими копирайтерскими приемами пользуются работники агентств, чтобы привлечь клиентов. Мы пришли к выводу, что мертвым женщинам ритуальные агентства предлагают ровно то же, что носят живые: платья «женских» цветов (голубой, красный, розовый), но с поправкой на «целомудренность» — все строго ниже колен. Это проект о том, что живые позволяют себе по отношению к лишенным воли неживым. «Некрообъективация» спрашивает: готовы ли мы предать мертвую индивидуальность и форсировать память о ней в угоду гендерным стереотипам?