Бесконечное лето

Дерево с прозвищем, ябеда из соседнего дома, первая любовь, казавшаяся единственной, диск «Металлики», нож-бабочка — воспоминания, милые каждому, кто прожил обычное детство в обычном «спальнике». Но что если люди и предметы из прошлого остаются в настоящем? Приносит ли радость бесконечное лето? Чтобы разорвать замкнутый круг и освободиться от воспоминаний, фотограф Филипп Доценко решил вытащить их на свет.

— «Бесконечное лето» — проект, посвященный моей жизни в одном из спальных районов Киева, Виноградаре. Здесь я родился, вырос и продолжаю жить до сих пор. Я никогда надолго отсюда не выезжал и чувствую, что пустил корни в этот небольшой клочок земли, а он пустил корни в меня. Обычные места и вещи говорят со мной и вызывают сильные переживания.

Я взялся за эту серию, чтобы передать настигнувшее меня ощущение замкнутого круга, чтобы разорвать этот круг и двигаться дальше. В процессе я заново проживал истории, происходившие со мной в юношестве, интересовался судьбами людей, с которыми взрослел, брал в руки давно забытые вещи.

— Все фотографии можно условно поделить на две категории: «окна» и «зеркала». Окна в мир удовлетворяют нашу потребность в зрелищах и являются фотообоями, а зеркала — это визуальные кроссворды, побуждающие зрителя к рефлексии и диалогу.

«Бесконечное лето» Филиппа Доценко началось как стандартная репортажная серия, но в ней присутствуют сложная смесь эмоций, воспоминаний и авторский стиль. Впервые увидев эти фотографии, я, несмотря на их кажущуюся тривиальность, почувствовал отклик и живой интерес — передо мной было «зеркало».

Моей задачей как куратора было освободить Филиппа от груза стереотипов, навешиваемых на всех, кто работал в прессе, и раскрыть его творческий потенциал, не навязывая при этом своего решения темы. В ходе сложной работы над проектом Филипп принял себя как главного героя и интуитивно нашел один из самых эффективных изобразительных приемов: комбинацию фотографий и текста. Его короткие, но емкие рассказы полностью трансформировали серию, резонируя с на первый взгляд простыми, но наполненными эмпатией фотографиями и придавая им новый смысл.

«Бесконечное лето» — это не просто серия картинок с «Веника», это редкий для Украины проект, наполненный юмором и меланхолией, и по форме, на мой вкус, тонко балансирующий между Довлатовым и фон Триером.

Недалеко от моего дома растет большая ива. Мы с Юрой называли ее Туалетным деревом. Не знаю почему. Туалетное дерево выросло на дне высохшего озера, и вокруг оставалось что-то наподобие пляжа. Сейчас он, правда, зарос травой, но летом я все еще встречаю здесь редких отдыхающих — обычно это дремлющие собаки.

Когда нашей дворовой тусовке было в среднем лет по десять, мы слепили надгробие из песка, воткнули в него крест из палок, положили сверху цветы и уселись рядом. Нам нравилось смотреть на реакцию прохожих. Мы смеялись вслед их удивленным взглядам. Более остроумной затеи тогда мы не могли себе представить.

Со временем возле Туалетного дерева стали появляться неопрятные кафе, где продавали разбавленное пиво и невкусный шашлык. Один раз там даже кололи живых поросят.

Мама сидела со мной в декрете шесть лет. У нас была удивительная связь: мы вместе болели, читали книжки, гуляли в лесу, ходили в гости. Она говорит, что это было лучшее время в ее жизни.

В садик я почти не ходил. Я начинал плакать, как только мама уходила, и ревел до тех пор, пока она не возвращалась. Я так мучился, что в тихий час подходил к окну — смотрел в сторону дома и ждал, чтоб за мной кто-то пришел. У меня даже были часы, по которым я отсчитывал время до конца дня. Страдали от этого все, и мама продолжала со мной сидеть. Перестал я плакать, только когда пошел в школу. Но связь с мамой оставалась сильной – мы, как и прежде, вместе болели, читали книжки и ходили в гости. Постепенно список наших общих занятий начал сокращаться, и мы стали все меньше времени проводить вместе. Будучи подростком, я совсем отдалился. Мама начала засиживаться на работе и ходить на курсы английского. Только через много лет я понял, что она спасалась от тоски и одиночества.

Мне всегда казалось, что у Пельменя накрашены глаза и он похож на девочку.

Когда в моде были йо-йо, Пельмень купил два спрайта и выиграл под крышечками два «йо-йо гэлекси». Мы очень завидовали.

Через пару лет мы с Максом побили Пельменя за то, что он ударил по мячу и отказался за ним идти. Он так поступил, потому что рядом была Настя — она ему очень нравилась. В тот же вечер к нам пришли разгневанные родители Пельменя — говорили, что мы выбили их сыну диски. Отец меня тогда сильно лупил. Я не раскаялся. И недаром — через несколько дней Пельмень вовсю гонял на велике. Видимо, диски встали на место.

Недавно я увидел Пельменя в фейсбуке: на фотографиях он стоял с девушкой возле «ауди» и любовался закатом.

Макс и Малой — братья. Они жили в небогатой семье на четырнадцатом этаже. Я всегда больше любил Макса. Наша дружба началась с того, что он дал мне в ухо. Вместе мы играли в футбол, крали яблоки в садах, покупали свой первый алкоголь и спускали деньги на игровых автоматах. Мы часто устраивали матчи два на два, где мы с Максом играли против Малого и Лесика. Теперь на месте нашего поля стоит супермаркет. Я прикинул, что кассы поставили как раз там, где были ворота — две высокие березы.

Малого я не любил. Не знаю почему. Макс тоже его не любил — они часто дрались. Однажды Малой чем-то разозлил Макса и начал убегать. Макс сорвал яблоко и швырнул в брата. Яблоко попало Малому прямо в зад — он упал и заплакал, а Макс подошел и начал воспитывать.

У их отца несколько лет назад был инсульт, и теперь он все время дома. Недавно он мне снился — здоровый, такой, каким я запомнил его в детстве. Несколько дней назад из лифта на меня вышел огромный лысеющий мужик с красными щеками. Я не сразу понял, что это Малой. Даже оторопел — он очень похож на папу. Макс выглядит получше — подтянутый и молодой. Он работает на заводе и ходит в качалку.

Нам было пятнадцать. Мы легли на диван и начали целоваться. На ней были кремовый мягкий свитер и синие джинсы. Я гладил ей живот, потом положил руку на грудь. Она смотрела на меня и улыбалась.

Через несколько лет она вышла замуж. Они познакомились в онлайн-игре. Я набрел на их свадебные фотографии в Сети и долго смотрел.

Иногда я встречаю ее маму. Мы не здороваемся. Я — потому что думаю, что она не узнает меня. Она — наверное, так же думает про меня. А может, и правда не узнает.

Я прожил с чувствами к Ире все школьные годы. Эти чувства были взаимными и развивалась спокойно и неторопливо — от прогулок в лесу за ручку, походов в кино и поцелуев до признаний в любви и первого секса. Но что я мог знать в пятнадцать-шестнадцать лет? По крайней мере, меньше, чем мои сверстницы. Когда мы закончили школу, Ира не выдержала и ушла. Теперь я ее понимаю. Странно, что для этого понадобилось так много лет.

Дэн говорил, что его член достает до копчика. Еще его смешило слово «факультет». Особенно когда его произносила наша учительница по русскому. В детстве Дэну на хоккее выбили передние зубы и вставили очень неудачные импланты, так что рот у него почти никогда не закрывался.

Однажды ему забили стрелу пацаны из 6-й школы, которая была известна своими хулиганами. Мы понимали, что шансов у нас нет и нужно блефовать.

В 6-й школе учился наш друг Мина. Ему удалось убедить тамошних пацанов в том, что Дэн — человек опасный. Уже через пару часов Дэн получил смс: «Приходи без ствола, просто поговорим».

Мама Дэна — художница. Я пару раз видел ее на Андреевском спуске, она продавала свои картины. Дэн решил продолжить дело матери, чудом поступил в киевскую Академию искусств, но продержался там всего три года. Чем он занимался дальше, мне не известно. Я слышал, что сейчас он катается на шоссейном велосипеде, работает в магазине и слушает панк-рок.