Александр Гляделов: «Нужно, чтобы люди в мире поняли, что мы не кусок Советского Союза»

В программе SEE UKRAINE в основном кинопоказы: документальный альманах молодых украинских режиссёров «Евромайдан. Черновой монтаж» о первых трёх месяцах украинского Майдана, фильм «Живая ватра» Остапа Костюка о жизни овчаров в Карпатах и авангардистский фильм Дзиги Вертова «Одиннадцатый», смонтированный из кадров советской кинохроники 1920-х годов о строительстве социализма в Украинской ССР.

Единственная фотовыставка, отправленная в тур по Европе, — серия документалиста Александра Гляделова «Чуєш, брате?». Виктория Хоменко поговорила с автором серии, а также с продюсером проекта Юлией Сердюковой о том, что они стремятся донести до европейского зрителя и какой отклик получают.

Какая задача проекта?

Юлия Сердюкова: Задача этого проекта — при помощи фильмов и показанных в них человеческих историй рассказать про Украину так, чтобы её образ наконец-то выходил за рамки медийных шаблонов, созданных в последние несколько лет.

Какие эти шаблоны?

Александр Гляделов: Вот иллюстрация. На открытии в Париже один за другим подходят два француза. Около сорока лет. Один: «Вы молодцы! Только вы дерётесь. Европа прогнила. Держитесь. Это очень тяжело». Другой: «Ну да, всё это очень трудно, но ведь у вас в правительстве нацисты!» Я спрашиваю: «В каком правительстве?» — «Украинском». — «Откуда вы знаете?» — «Мы знаем». Или молодая художница, которая только что забежала на выставку: «Это что, сейчас происходит? Каждый день? А я и не знала!» Они на самом деле ничего не знают, потому что информирована очень маленькая часть населения.

Юлия Сердюкова: Даже ради двух ребят, которые будут после показа спрашивать про Украину — что, как и почему у нас такое происходит, — стоит делать проект. В них что-то поменяется, и они по-другому будут говорить про Украину знакомым.

Выходит, в самом широком смысле этот проект — ради диалога…

Александр Гляделов: Это одна из единичных попыток делать то, чем должно быть занято сейчас государство.

Юлия Сердюкова: Наша задача — показать те фильмы, которые выдерживают тонкий баланс между субъективным рассказом автора и существующей реальностью: «Евромайдан: Черновой монтаж», «Живая ватра».

А почему было важно включить фильм «Одиннадцатый»? Дзига Вертов задал особенный ритм украинской документалистики?

Александр Гляделов: «Одиннадцатый» — очень страшный фильм. Особенно то, как мы воспринимаем его сейчас, в информационном смысле. В картине показано украинское село до коллективизации. Вы видите красивых, сильных, счастливых людей, которых через пять лет уничтожат голодом. И никогда такие люди больше здесь не родились. Именно в этом ключе и нужно говорить.

Юлия Сердюкова: Очень хорошо историческую перспективу фильма описала моя подруга-британка. У неё сложилось ощущение, что вся история Украины — попытка не быть вкатанной в землю между войнами и катаклизмами, которые в ту или иную сторону через нашу страну проходили. В этом смысле фильм Дзиги Вертова даёт возможность размышлять: кто мы и что делаем сегодня.

Конечно, для многих иностранцев одежда протестующих на Грушевского или «Живая ватра» — это экзотика. Просто кто-то смотрит и воспринимает на уровне экзотики, а кто-то видит дальше.

В «Живой ватре» что должны увидеть? Один из героев называет «любовь».

Юлия Сердюкова: Ответ намного сложнее. Одна из самых сильных сцен в фильме — когда дедушка идёт по полю в ураган. То, с каким выражением он смотрит на мир, не выразить словами. И это главное богатство фильма.

А что после фильмов и во время выставки в первую очередь зрителей интересовало? На что они обращали внимание?

Александр Гляделов: Иногда на открытии выставки не спрашивали, а бросались сами рассказывать. В большинстве случаев в Украине. О фотографии, на которой изображён сгоревший танк и телёнок, стоящий рядом с ним, я узнал пять историй. Можно было бы написать под ним короткий рассказ, но я по прежнему оставляю «Сгоревший украинский танк, село Грабське».

Юлия Сердюкова: Самый распространённый вопрос, который рано или поздно всплывает в зале на показах за границей: а чего добилась эта революция?

Александр Гляделов: Такое и в Париже было тоже? Ну, их-то с ходу можно спросить: а они помнят, сколько продолжалась Великая французская революция? Когда реальные изменения пришли в их страну? Французы не представляют, что здесь творится. Для них это: «Ой! Это на самом деле у вас так каждый день? Как вы это выдерживаете?» Один из вопросов: «Как выдерживаете?»

У вас есть ответ?

Александр Гляделов: Есть. Мама в детстве кормила гречневой кашей. Что я должен сказать? Что я такой крепкий и мы героический народ? Потому что я утром бегаю? Или потому что, что? Вот представляете, если бы Савченко задали такой вопрос. Скорее всего, она никогда никому не скажет, как это её внутри искорёжило.

Среди ваших работ есть фотография разрушенных, искорёженных деревьев. Что она для вас символизирует? Мне кажется, это очень сильный образ…

Александр Гляделов: Разрушение.

Страны? Человека?

Александр Гляделов: Разрушение деревни Семёновки и перекрёстка рядом с ней. Есть люди, которые снимают войну, не снимая её. Фотографируя только её следы. А я снимаю и то и другое. Есть те, кто приезжает потом и делает безлюдные фотографии, которые тоже могут рассказать о сути событий. Иногда даже больше, чем снимки репортёров, которые не вылезают с передовой. Все зависит от того, насколько человек может это в образах передать.

В Украине документалистика и фотография на что сегодня должны обращать внимание, чтобы трансформировать сложившиеся образы?

Александр Гляделов: Я считаю, главное сегодня — даже не выбор темы, а потребность в площадках за пределами страны. Чтобы люди по-настоящему поняли, что мы не кусок Советского Союза и не странная часть России.

Относительно тем… На самом деле война — не основное, на что я обращал внимание в прежние годы. Например, я не занимаюсь сейчас проблемами несчастливого детства.

Но на ваших военных снимках оно есть…

Александр Гляделов: Я его там не искал. Был конец дня. Бывший пионерский лагерь «Ромашка» в Харькове. Теперь — коллективный центр проживания временно перемещённых лиц. Ко мне подошёл шкет: «Я похоронил игрушку. Пойдём покажу». Мы прошли метров двадцать и оказались у разбросанного строительного песка. Он набрал цветов в лесу рядом. Смастерил крест под свой рост. Мальчика зовут Саша, ему пять лет, и рядом были трёхлетний Серёжа и шестилетний Слава. Меня колотить начало, говорить не мог. Товарищ мой спрашивает одного из мальчишек, с кем он здесь — папа, мама? «Мама тут. Папа бухал-бухал и уехал». — «А что будешь потом делать, когда вырастешь?» «Буду заботиться о маме и убивать плохих дядек». Все трое из Дебальцево.

Мы все — не потеряли. Но многие люди потеряли. И по настоящему этих людей поддерживает гражданское общество, а не государство. Я имею в виду любую помощь. Как-то мы разговорились с Энвером Измайловым (украинский крымско-татарский музыкант. — Прим. ред.), я спросил: «А вы где-то здесь, в Киеве живёте?» Он: «Нет, в Симферополе». У меня на лице, наверное, что-то такое отразилось, что он похлопал меня сочувственно по плечу и сказал: «Ничего-ничего. Всё будет хорошо».