История чайника: Как фотографировать голых людей, если ты не фотограф

Мне нужно найти людей, согласных раздеться перед камерой. Поисковый запрос «фотограф ищет модель бесплатно» выдаёт почти миллион результатов. «Готов на оплату студии пополам», — предлагает один фотограф. «ВСЕ РАСХОДЫ ОПЛАЧИВАЕТ СТРОГО МОДЕЛЬ!» — уточняет другой. Модели уверены, что не должны платить, — они и так предоставляют объект для съёмки. На форумах по этому поводу разгораются многостраничные холивары — жёстче, чем между фанатами Canon и Nikon.

Главное условие эксперимента — никакой платы моделям, аренды студий и прочего. И денег лишних нет, и студийным оборудованием пользоваться не умею. Я составил довольно жалкое объявление и раскидал его по форумам и группам во «ВКонтакте»: «Привет! Начинающий фотограф ищет мужчин и женщин для съёмок обнажёнными. Готов снимать у вас на квартире, у себя и на природе. Фото для публичного портфолио могут быть опубликованы». Удивительно, но я даже получил несколько ответов. Три девушки и один мужчина в летах просили показать примеры моих работ, но узнав, насколько я начинающий, вежливо слились.

Потерпев неудачу с моделями, я решил поискать счастья в Tinder: создал аккаунт и разместил единственную фотографию с камерой в руках. В профиле скопировал своё объявление, а в конце на всякий случай добавил: «Интим не интересует!» Матчей было много, а толку мало: на свидания меня звали, а фотографироваться отказывались. Большинство лайкали фотографию, даже не изучив информацию в профиле. Те, кого объявление всё-таки заинтересовало, наотрез отказывались сниматься голыми для СМИ. Потратив на попытки неделю, я пришёл к выводу, что в наше время легче найти незнакомого человека для секса, чем для съёмки обнажённым.

Стал искать моделей среди знакомых. Подруга — днём известный политолог и жестокая госпожа с хлыстом в руках по ночам — была готова раздеться, но «строго без лица, мне ещё с людьми работать». Я не стал уточнять, каких именно клиентов она боится потерять (всегда был уверен, что их списки совпадают).

Особые надежды я возлагал на девушку, с которой встречался лет пять назад. Она занималась танцами и относилась к обнажённому телу легче всех, кого я знал: постоянно ходила в общественные бани и загорала на пляже без купальника. Я был уверен, что она согласится, но девушка вежливо ответила: «Извини, у меня изменилось отношение к наготе. К тому же у меня теперь ревнивый муж».

Время не щадит даже лучших.

Поздно вечером я ехал с работы домой, когда пришла эсэмэска от Люды и Алины — старых подруг из твиттера. Фотоаппарат уже месяц валялся в рюкзаке, и я подумал, что появился случай его использовать. Девушки стояли у входа в кофейню: всегда спокойная Люда, приехавшая учиться в Москву из Бурятии, и Алина Ершова — весёлая блондинка с большой грудью, лучший подарок миру от неизвестной деревни в Рязанской области.

Я коротко пересказал идею материала.

— То есть ты будешь нас фотографировать для публикации, хотя фотографировать и не умеешь? — уточнила Люда.

— Знаешь, для жителя Царицыно ты очень разборчива, — надулся я, и она сдалась.

Дома у Люды стояли стол, табурет, холодильник и чёрный чайник, застеленная кровать и куча неразобранных сумок с вещами. Картину завершали обои с дурацким узором и тусклые лампочки — ни фона, ни света. Здесь не было ничего от Люды, ничего от её соседа, ничего от предыдущих жильцов — полностью обезличенная квартира, шоу-рум белорусской мебельной фабрики. Мы выпили вина из обычных кружек и замолчали.

В наше время легче найти незнакомого человека для секса, чем для съёмки обнажённым.

— Ну и где ты собираешься нас снимать? — спросила Алина.

— Где-то вот здесь, — неопределённо махнул я рукой. — Ну вот хотя бы у этой стены.

Алина пожала плечами, сняла одежду и явила нам всё богатство русского Черноземья. Запахло соломой и спелыми яблоками. Ершова сияла, довольная произведённым эффектом, а я старался не пялиться слишком откровенно. Было совершенно непонятно, как вписать дитя полей, лугов и огородов в интерьер тесной квартирки на юге Москвы.

Мы закутали Алину в красный плед и поставили к стене. Люда встала на табурет и направляла свисавшую с потолка лампу. Я снимал, пытаясь подчеркнуть, какая Алина интересная и красивая, но понятия не имел, как этого добиться. Ну окей, вот передо мной голая девушка — и что с ней делать? Попросить улыбнуться и раздвинуть ноги? Скрестить руки, чтобы грудь визуально стала ещё больше? Я честно признался девушкам, что не понимаю, как их снимать.

— А я вообще не чувствую своё тело, — сказала Алина. — Вот свой мозг я ощущаю частью себя, а тело — нет. Оно словно не моё.

Я подумал, что, если Алина увидит своё тело со стороны, ей станет проще принимать себя. Зеркало было только в ванной комнате над раковиной. Я заставил её краситься, чтобы сцена казалась естественной. Сам же залез в ванну и вжался в кафельный угол, чтобы получить максимальный обзор для объектива. Съёмка стала интереснее: Алина откровенно любовалась своим отражением, и кадры получались лучше.

Когда Алина накрасилась, я попытался снова сфотографировать её у стены. Но с тенями, алыми губами и румянами получалась такая бесстыжая шлюха, что эти кадры не стал бы публиковать даже журнал «Флирт». Мы с Людой отправили Ершову смывать всю красоту, а сами косо завесили окно белой простыней. Люда переоделась в яркие рейверские шмотки, а потом начала медленно стягивать их. Мне хотелось подчеркнуть тонкость и гибкость Люды, её необычную, немного жёсткую красоту, но для этого было нужно что-то большее, чем белое полотнище. Я подумал, что было бы здорово снять её голой на танцполе во время техно-вечеринки. Или в развалинах на фоне таких же тонких, вытянувшихся в струну ржавых труб.

Мы вернулись на кухню, где ещё оставалось полбутылки вина. Я сделал несколько кадров, как Люда курит за столом, и они получились куда лучше, чем всё снятое в комнате.

— Знаешь, когда ты смотришь на меня через камеру, я не воспринимаю тебя как мужчину, — сказала Люда, затягиваясь сигаретой. — Я вообще не воспринимаю тебя как человека. Ты для меня предмет. Вот стоит стул, вот чайник, а вот ты.

На следующий день я трезво пересмотрел все фотографии и понял, что они никуда не годятся. Первый блин не просто вышел комом, он сгорел к чертям и испортил сковородку. Но другого варианта у меня уже не было — оставалось только идти вперёд.

После работы я поехал в «Театр.doc», где показывали несколько коротких постановок. Слушая актёров, я обратил внимание на фон сцены — старую кирпичную кладку — и подумал, что он мог бы стать хорошей текстурой для съёмки. На следующий день я получил согласие не только на использование фона, но и на вовлечение в свою затею актёров.

Съёмку назначили на 20 апреля, сразу после очередного показа. Мне так и не удалось избежать мороки с выставлением света. Впрочем, в театре это оказалось даже интересно, хоть и непросто: пришлось таскать стремянку, залезать под потолок и вручную перенаправлять тяжёлые прожекторы, закреплённые на тугих винтах. Я понятия не имел, как добиться отсутствия теней на лицах и телах, поэтому решил пойти самым простым путём — сконцентрировать лучи основных прожекторов по центру кровати, а рядом подсветить боковыми. «Свет — это вообще самое сложное, — подбадривала меня куратор группы Зарема. — Знаешь, вот я говорю осветителю: „Нам нужен синий цвет в этой сцене“. А он отвечает: „Какой именно? У меня их семь!“».

Настроив свет, я позвал на сцену актёра по имени Николай, попросил его расслабиться и посмотреть в объектив.

— Расслабиться — это самое сложное, — сообщил он мне и всем присутствующим. — Меня вот недавно тоже фотографировали — ну, знаешь, профессионалы. Для мастер-класса по съёмке в крутые глянцевые журналы. И говорили, чтобы я расслабился. И показывали студентам, какая часть тела у меня напряжена — плечо там, нога, рука.

Я с сомнением посмотрел на его плечо. Потом на ногу. Потом понял, что самый напряжённый здесь я, и продолжил съёмку. А Николай не прекращал рассказывать, как работают профессионалы:

— Они меня, кстати, научили секретной технике — давить камеру! Ну, взглядом давить, глазами. Вот посмотри, — Николай стал таращиться в объектив.

— Пока не давишь, — ответил я, сделав пару кадров.

— А вот так? — Николай ещё больше хмурил брови.

— Всё равно нет.

— Ну это потому, что ты слишком быстро щёлкаешь. И громко. Это меня сбивает, — нашёл Николай причину неудачи и полностью потерял интерес к секретной технике.

Далее я отправил его в зрительный зал, на крайний стул в первом ряду. Голый Николай сидит сгорбившись и обхватив колени. Я снимаю его со спины.

Фотографировать остальных гораздо проще. Следующей я зову Дашу — весёлую спортивную девушку с короткой стрижкой. Она немного сутулится, и мне приходится постоянно просить её выпрямиться. Бессердечная камера всё фиксирует: пропорции тела на снимках серьёзно искажены. После просмотра первой серии фотографий обещаю себе следить за своей осанкой и, как всегда, забываю об этом уже через полчаса.

Я усаживаю Дашу в зрительный зал, но не с краю, как Николая, а в самый дальний ряд. Фотографирую так, чтобы она была окружена пустыми креслами, — снимки получаются в диско-стиле, можно было бы поставить на обложку пластинки C. C. Catch.

Просматриваю кадры и падаю духом: ничего не нравится. Да, красивая обнажённая девушка. Но что она делает, о чём она думает, что хочет донести автор? Да ничего не хочет, просто у него не хватило воображения придумать хоть какую-то добавочную стоимость к голому телу. В XXI веке всерьёз фотографировать красивую девушку так же глупо, как рисовать реалистичные натюрморты с фруктами на тарелке и связкой застреленных фазанов. Такие картины подойдут для Арбата. А для вечности надо создавать что-то другое.

Я задумываюсь о собственном вкладе в вечность и впадаю в меланхолию на те несколько минут, пока фотографии копируются с карточки на нетбук. Ко мне подходит голая Даша.

— Знаешь, один мужик меня тоже как-то фоткал обнаженной. Такой же сумасшедший — все время канючил, что здесь тень, здесь пересвет, здесь сутулюсь. Но твои фотографии хоть пойдут куда-то, а он меня так просто дома на диване снимал! – она смеётся так искренне и весело, что я не выдерживаю и присоединяюсь.

Следующая по списку — Марина, самая спокойная из всей труппы, с еле заметной контурной татуировкой во всю спину. Фотографировать её очень комфортно: я молчу, она молчит, все заняты своим делом. После серии снимков на сцене я прошу её встать на стремянку и снимаю в контровом свете. Пытаюсь подчеркнуть светом красивую высокую грудь и понимаю, что вообще не воспринимаю своих моделей как сексуальный объект. Сейчас они для меня — набор поверхностей, текстур, но уж никак не живой горячий человек. «Чайник, — слышу в голове голос Люды. — Просто чайник».

Второй мужчина проекта — Алексей — будто вообще не осознаёт свою наготу. Сидит, стоит, лежит и двигается так, словно родился и вырос в колонии нудистов. Таким мог быть Адам до грехопадения. Откровенно говоря, присутствие четырёх женщин смущает не его, а меня: я хочу подчеркнуть в кадре симметрию линий тела, а член Алексея свалился куда-то набок и рушит гармонию. Если его поправить, у меня получится идеальный кадр, но такая просьба вызовет шквал комментариев от девушек, а быстро отшучиваться я не умею и всегда смущаюсь. В борьбе с самим собой я разгромно проигрываю — идеально гармоничный кадр остаётся неснятым.

Сложнее всего с рыжей Анастасией. Яркость её образа никак не удаётся передать адекватно: любой фон кажется нелепым и пошлым. После нескольких неудачных кадров на сцене мы идём в гримёрку и перебираем весь реквизит, даже самые глупые варианты вроде огромного зелёного аккордеона. Она молча смотрит сквозь объектив, и этот взгляд куда откровеннее голого тела. Вот у кого отлично получается «давить камеру».

Противопоставить человеческому взгляду можно только другие взгляды, поэтому я прошу Алексея лечь на кровать, а Анастасию — сесть сверху. Он смотрит на девушку, а она глядит прямо в камеру — как персонаж фильма, осознавший, что его «смотрят». Именно так мне наконец удаётся хоть немного передать этот взгляд — спокойный, холодный, изучающий.

От серии с актёрами у меня остаётся чувство незавершённости: есть и удачные кадры, но они слишком разные и не складываются в единую историю. Мы снова собираемся вместе, в этот раз дома у Анастасии, и мне приходит в голову простое решение.

— Не надо никого изображать или что-то нарочно делать, — объявляю актёрам. — Будьте собой, пейте вино, разговаривайте, о чём хотите. Лёш, а вот ты выйди, разденься и приходи обратно.

Картина напомнила мне журналистскую тусовку, где все так же связаны друг с другом затейливыми цепочками отношений. На любой вечеринке будет минимум двое-трое человек, которые видели меня голым, но при общении мы выносим это за скобки. Актёры показали мне, как это может быть по-другому.

Николай рассказывал о компьютерных играх и пытался показывать несмешные ролики на Youtube, Слонина гадала девчонкам на кофейной гуще, Дарья рассказывала про своих бывших, Алексей заказал пиццу, а потом уткнулся в телефон и весь вечер с кем-то переписывался. Марина томно курила. Пили, немного сплетничали, обсуждали профессиональные новости. Всё как всегда, только кто-то один был голым. Не похоже, чтобы это кто-то замечал.

Когда голыми побывали все по очереди, я отправляю Анастасию, Алексея и Николая в ванну и снимаю, как они дурачатся. Такая сцена из семейной жизни втроём.

Ночь в театре добавила уверенности: уж если я выдержал шесть часов съёмки, то теперь горы сверну. Мне удалось состыковать рабочий график с ещё одной девушкой — Леной, барменом кафе «Укулелешная». Мы познакомились год назад: на дарк-фолк-концерте я украдкой сфотографировал и выложил в инстаграм девушку с длинными белыми дредами и татуированными плечами. Выяснилось, что у нас полно общих друзей. Лена согласилась сниматься для Bird In Flight, но дальше дело застопорилось. Пока мы пытались встретиться, Лена успела отрезать дреды, расстаться с бойфрендом, найти нового, покрасить волосы в синий, завести собаку и сделать ещё пару татуировок.

Одним прекрасным вечером я удачно переступил порог «Укулелешной». Лена работала за стойкой, а перед ней в ряд сидели мужики. Они наперебой заказывали коктейли, пытаясь неловко заигрывать, и их еле удалось выпроводить спустя час после окончания смены.

Наконец вымотанная Лена закрыла кассу, посидела пару минут в тишине и стала молча раздеваться. Меня будто хорошенько стукнули: сначала перехватило дыхание от проколотых сосков, а потом закружилась голова и перед глазами поплыли цветные круги от татуировок — пентаграммы на животе и портрета на левом бедре. Заметив, что я уставился на неё, Лена показала мне язык — он оказался разрезан. Fatality.

Дальше всё оказалось очень просто: Лена молча занималась своими делами, а я крутился рядом и фотографировал. Свет был ярким, а бутылки и шейкеры создавали интересный фон. К тому же вокруг было столько разноцветных предметов — экспериментировать с гаммой было одно удовольствие. Я пробовал совместить в кадре синюю тряпку для посуды и Ленины волосы, ряд красных насадок на бутылки и алые крылья вытатуированной пентаграммы, блеск стальных шейкеров и серёжки в сосках. В поисках нужных сочетаний я даже сунул нос на закрытую кухню и снял Лену во весь рост рядом с синей дверью. От восторга я утратил чувство меры, усадил Лену за столик, а кассовый аппарат на заднем плане накрыл синим пледом. Срифмовать два оттенка у меня получилось, но эстетику кадра перебивал нелепый флисовый зиккурат, который перетягивал на себя всё внимание. Затем я предложил девушке поснимать, как она делает коктейли. Следующие минут двадцать я ползал вокруг на коленках, пытаясь решить задачу сообщающихся сосудов: вместить в кадр, как из одной половинки шейкера в другую переливаются длинные струи зелёной и красной жидкостей.

Xочу заметить, что если вам никогда не делала коктейль голая девушка за барной стойкой, то вы и не жили вовсе.

Когда начало светать, я решил заснять Лену с улицы. Мы подняли жалюзи, и я начал фотографировать бар через витрину. Рядом проходили две девушки-бутча, они остановились возле меня и тоже уставились на Лену. Ранним утром мы втроём смотрели через двойное стекло на яркую голую девушку, устало протирающую бокалы за барной стойкой. Неплохой мог получиться кадр — жаль, некому было снять.

Материал понемногу складывался. На этом этапе самая сложная задача — отобрать лучшие фотографии и обработать их для публикации. Совмещать увлечение с работой стало тяжелее: у меня приближались дедлайны всех проектов, поэтому я до ночи сидел в редакции, после чего дома возился с текстами или фотографиями до пяти-шести утра. Я ни черта не успевал и попросил подругу обработать мои RAW-файлы. Даже у неё, профессионала, на это ушло несколько дней.

Я предложил Люде сфотографироваться ещё раз — с большим шаманским бубном, который поможет раскрыть её образ. В старые развалины возле синагоги на Китай-городе мы пришли рано утром после ночного снегопада и сразу нашли стену с мрачным граффити. Люда разделась и встала в свежий снег, сжимая белый бубен. Девушка моментально закоченела, но нескольких кадров хватило.

Когда ехали в метро, дрожащая от холода Люда объяснила мне мои ошибки.

— Ты не понял, чем обычный человек отличается от модели. Модели и актёры умеют расслабиться и быть естественными в любой обстановке. А простые люди, вроде нас с тобой, могут раскрыться только там, где им комфортнее всего. Я постоянно выкладываю в инстаграм граффити — это часть меня. Найди что-то такое для остальных.

Через пару дней я переснял Алину среди снега и елок, закутав в цветастый деревенский платок. С другой моделью это выглядело бы ужасно пошло, но с Алиной получилось, как минимум, очень весело.

— Я сказала маме, что ты хочешь меня фотографировать голой в лесу, и она выбрала для меня этот платок, — со смехом рассказала девушка, складывая одежду в снег. Мне кажется, Алина настолько естественно чувствовала себя на свежем воздухе, что почти не замерзла.

Девушка Лена внезапно уволилась из «Укулелешной» и решила снова изменить цвет волос. Я успел перехватить её буквально за день до этого и заснять дома. Сонная, она бродила по тёмным комнатам, кормила собаку, зажигала плиту, пила чай. Я тенью ходил следом и пытался показать, как она выделяется на фоне старых ободранных обоев. Эти фотографии, как мне кажется, отлично дополнили серию из бара.

В последнюю неделю перед сдачей материала внезапно появились новые люди, желающие фотографироваться. Пришлось всем отказывать. Я показал несколько снимков фоторедактору «Ъ». Она дипломатично сказала, что «в основном всё плохо, но есть и хорошие». Актёры к фотографиям отнеслись равнодушно, а их куратор и вовсе забраковала почти всю первую серию. Алине фотографии понравились. Люда написала, что сняла бы себя совсем по-другому. Лена вообще про снимки ничего не сказала.

Я так и не понял, получилось ли у меня снять хоть что-то стоящее. Писать тексты в каком-то смысле проще: они получаются именно такими, какими ты их задумал; плохо или хорошо — уже другой вопрос. А фотография слишком часто оказывается совсем не такой, какой ты её видишь. И неясно, как на это можно повлиять.