Алек Сот: «Мой самый большой страх — потерять то, чему я научился»

Алек Сот стал главным приглашенным гостем фотофестиваля Odesa Photo Days, который проходил в Одессе 25—29 апреля. На лекции Сот рассказал, как задумывались и развивались проекты, которые принесли ему известность, почему он захотел поселиться в пещере, чему научился у индийских йогов и зачем целый год притворялся репортером «Маленького коричневого грибочка». Редакция публикует пересказ выступления Алека Сота, а также его ответы на вопросы слушателей.

Работу над своим первым проектом Алек Сот начал в 21 год, путешествуя вниз по Миссисипи и снимая встречавшихся ему героев, места и стоящие за ними истории. Одной из самых знаковых в серии стала фотография детской кроватки Чарльза Линдберга — летчика, который первым пересек Атлантический океан в одиночку. Весь проект, получивший название «Спящие вдоль Миссисипи» (Sleeping by the Mississippi), во многом посвящен мечтам (в английском и сны, и мечты — dreams) и в нем можно часто увидеть снимки кроватей, которые сам фотограф называет «транспортом для сновидений».

— Я как бы документировал не реальность, а скорее сны, — вспоминает Сот. — И если вы хотите узнать мою мечту на тот момент, то это была публикация фотокниги. В то время у меня не было имени, чтобы выпустить книгу [в издательстве], поэтому я попытался сделать ее самостоятельно. <...> Мне очень повезло, удалось опубликовать книгу, а через три года у меня уже была карьера фотографа.

Работая над своей второй книгой, Сот решил использовать тот же подход — снимать пейзаж как метафору, — но теперь его интересовала тема любви и разбитых сердец. Местом съемки стал Ниагарский водопад, куда традиционно приезжают пары в медовый месяц. Затем Сот решил дополнить серию портретами влюбленных, а чтобы добавить фотографиям энергии, начал снимать героев обнаженными. В проект также вошли фото личных писем — чем дальше листаешь книгу, тем мрачнее они становятся. «Этот проект не просто о любви, а о том, что недавно зародившаяся любовь не может сама себя долго поддерживать», — говорит Сот, отмечая, что самым потрясающим в своей работе считает возможность попадать в жизнь других людей, задавать им личные вопросы и узнавать интимные подробности.

Следующей работой Алека Сота стал проект «Бесполезное руководство» (Broken Manual). Снимая по заданию одного из музеев американский Юг, он оказался в лесу, где в 1996 году скрывался террорист Эрик Рудольф, ответственный за взрывы на Олимпиаде в Атланте. Сот собирался сфотографировать место, где арестовали Рудольфа, но по дороге заехал в местный монастырь и с расстояния снял монаха. «Мне был интересен этот момент, когда человек хочет стать отшельником, — говорит Алек Сот. — Потому что один из них хотел стать отшельником по духовным соображениям, а другой — по политическим». В итоге фотограф решил сделать проект не о конкретном человеке, а о том чувстве, которое преследует людей, решившихся сбежать от общества. «Бесполезное руководство» — это руководство к действию для тех, кто хочет исчезнуть, но по этому руководству у них ничего не выйдет.

После Сот понял, что разочаровался в фотографии, и безуспешно пытался поселиться в пещере, создал вместе с другом-журналистом воображаемую газету «Маленький коричневый грибочек» (Little Brown Mushroom Dispatch). В роли ее репортера Сот объездил Восток и Запад США, переосмыслил собственное видение фотографии и, осознав, что до сих пор снимал лишь грусть, отправился в Индию, где получил сертификат инструктора по йоге смеха.

Как вы выбираете людей, которых фотографируете?

Когда я только начал снимать, то фотографировал всех, кто мог как-то заинтересовать меня в качестве героя для снимка. Потом я начал фотографировать тех, кто заставлял меня поворачивать голову, когда я шел по улице. Иногда причина очевидна, но иногда это что-то особенное только для вас.

Ощущаете ли вы, что как будто эксплуатируете людей, и какие эмоции вы испытываете, когда делаете фотографию?

Я часто думаю, что эксплуатирую людей. Я борюсь с этим ощущением и, как правило, думаю: «Да, это преступление, но это не такое уж и большое преступление». Сейчас у меня изменился подход. Я не просто нахожу людей на улице и стараюсь уговорить их на что-то — теперь я работаю более расслабленно, в более интимной обстановке. При таком подходе у меня больше времени объяснить, кто я такой, что именно я делаю, и тогда людям становится проще понять и принять, что в итоге их фотографии окажутся на какой-нибудь выставке.

Я уже не стесняюсь, конечно, так, как в детстве, но все равно часто волнуюсь, когда работаю с людьми. Я впечатлен той красотой, которую вижу, но в то же время я очень нервничаю.

Как вы понимаете, что уже достаточно сняли?

На самом деле, мне сложно понять, когда пора остановиться, потому что фотография — это не повествовательное искусство, у нее нет начала, середины и конца. Поэтому я работаю до того момента, когда мне это надоедает, и после этого еще чуть-чуть.

Вы создаете не просто фотографии, а скорее идеи. Когда вы сделали снимок, выставили его в галерее, издали книгу, что становится с заложенной в фото идеей? Она дальше беспокоит вас или больше нет?

Я бы не сказал, что мой подход настолько концептуальный. Это ближе к написанию стихотворения, чем к написанию эссе. Мне очень важно выразить какую-то идею, но я также открыт к тому, чтобы у зрителя появилась своя мысль или ощущение, когда он смотрит на мою фотографию. Например, я могу привезти в Японию снимок дома Джонни Кэша, и неважно, что переводчик не знает, кто такой Джонни Кэш. И что мне нравится в фотографии, так это то, что она может распространяться по миру столькими путями, может порождать столько смыслов.

Что вы думаете о будущем фотографии? Нужны ли будут фотографы вообще, учитывая, что количество снимков сейчас растет в геометрической прогрессии?

Раньше меня волновал этот вопрос, но в целом и до того, как я начал фотографировать, был миллион снимков, и сейчас их количество растет экспоненциально. И я к этому отношусь следующим образом: должно ли волновать писателя, что до него или вместе с ним куча народа пишет имейлы или в своем дневнике? Фотография превратилась в подобие общения, но если общение существует, это не значит, что литература от этого исчезнет.

Вы говорили, что идеи проектов приходят к вам перед сном. Как вы их вспоминаете утром? У меня ни разу не получалось.

Я никому не советую делать так, как поступаю я, потому что это нелепо. У меня возле кровати всегда лежит айфон, и я просто отправляю себе имейл. Обычно это набор каких-то дурацких слов, понятных только мне: «шар», «небо» — что-то такое. И с утра, когда я читаю это письмо, у меня возникает мысль или: «Какого черта я думал вообще?» — или: «О, тут у нас что-то интересное».

Что бы вы никогда в жизни не стали фотографировать?

Мне не хотелось бы освещать новостные события. Когда в Штатах пронесся ураган «Катрина», я как раз работал над проектом «Спящие вдоль Миссисипи», продвигался вдоль реки, но отбросил мысли поснимать что-то про ураган. Когда в Миннесоте, где я живу, обрушился мост, это была громкая международная история, и Magnum, конечно, был бы рад, если бы я там поснимал.

А еще я довольно ужасный семейный фотограф. То есть я никогда не делаю портреты членов своей семьи всерьез, только щелкаю что-то на айфон.

Что такое Little Brown Mushroom? (Коричневый грибочек — Прим. ред)

Это песочница, где я играю с другими людьми. Поначалу мы делали маленькие книги, в которых были текст и картинки. Вдруг песочница стала превращаться в настоящий бизнес, потом в образовательную штуку, и я убил эти разросшиеся части — они подчинили мою жизнь, а у меня есть настоящее дело, фотография.

Теперь я играю кое с чем другим, я пока не готов об этом говорить. Я думаю, что для художников очень важно иметь возможность играть и сотрудничать с другими, очень разными людьми. Классно же, когда ты музыкант, у тебя есть своя группа, но вы встречаетесь с другими музыкантами и вместе джемите.

Почему вы не любите селфи? Что это за антиселфи-флешмоб у вас в инстаграме?

Когда я завел инстаграм, мне тут же захотелось сделать селфи, но я задумался: «Что это вообще такое?» И стал делать антиселфи, с перечеркнутым лицом. Если честно, меня немного озадачило мое желание сделать селфи.

Но селфи — это очаровательно. Вроде как: «Вот он я, как тебе?» Это чистое и неподдельное выражение неприкрытости, и меня беспокоит, что я тоже это чувствую.

Вы часто постите в инстаграм стихи и говорите о связи поэзии с фотографией. Вы любите поэзию?

Мне кажется, поэзия очень похожа на фотографию: она такая же открытая. Читатель, равно как и зритель в случае с фотографией, может вложить в стих столько смысла, сколько захочет. Раньше я не любил поэзию, но думал, что могу многому поучиться у поэтов. А в итоге я полюбил стихи.

Одно время по пятницам я постил в инстаграм четверостишие какого-нибудь любимого поэта. Мне нравилось это еженедельное упражнение — искать стих, который будет как-то связан со мной, с моей жизнью именно в эту неделю. Я делал это три года. Но сам я не пишу стихов.

Есть съемки или фотографии, за которые вам стыдно?

В моем архиве есть какие-то неопубликованные фотографии, о которых мне хочется сказать: «Боже, о чем я думал, когда снимал это?!» Многие из них меня смущают, теперь я бы снял их иначе. Если говорить об опубликованных фото, то, например, проект «Спящие вдоль Миссисипи» весь такой наивный…

С другой стороны, мои ранние работы были хорошо приняты публикой, потому что в них есть баланс между технической подкованностью и сырой энергией. С годами ты становишься более точным, но у тебя уже отсутствует эта сырая энергия, запал.

Как выглядит ваш обычный день?

Довольно скучно. Я рано просыпаюсь и рано засыпаю. Отвожу детей в школу, еду в студию, в конце дня играю в пинг-понг и еду домой к семье.

Чего вам при вашем фотографическом опыте на сегодняшний день не хватает для понимания фотографии и чего не хватает для полного счастья?

Сложный вопрос, потому что тот год, когда я не фотографировал людей, был самым счастливым в моей жизни. Та работа, которой я занимался… я очень ее любил, но мне кажется, люди ее не понимали. Это больше походило на активную медитацию. Я осознал, что нужно сделать выбор — быть полностью счастливым или общаться с людьми. И вот сейчас я здесь, общаюсь с вами. И я счастлив. Частично, по крайней мере.

Чего вы боитесь?

Когда я достиг просветления, я понял, что могу умереть, и это нормально. А вот мой самый большой страх — потерять то, чему я научился. В колледже у меня был один семестр за границей, на природе, и я тогда подумал: «Боже мой, я никогда больше не должен жить в городе». И, конечно, потом вернулся в город и забыл этот урок.

Что будет, если вы устанете от фотографии? Вы умеете делать что-нибудь еще?

У меня нет страха устать от профессии фотографа. Я понимаю, что должен поддерживать свою семью, но в случае чего у меня есть еще всякие проекты вроде Little Brown Mushroom. Или могу интервьюировать людей.