Львов глазами Виктории Ивлевой: Глава из книги «Мандрiвка» о путешествии по Украине

В львовский поезд я вскочила в последнюю минуту: расходящиеся импульсы свободы Майдана ― идеального анархического государства, в котором каждый, без лидера и принуждения, самоорганизовывался и делал то, что от него потребно, ― завораживали настолько, что хотелось тут же зайти в любой из раскинувшихся на площади шатров, так напоминавших бродячий цирк, остаться в нём жить и быть максимально независимой и полезной.

Я думаю, когда-нибудь Майдан будут рассматривать ещё и как выдающееся художественное явление нового века, инсталляцию, которую, увы, невозможно сохранить, и будут проводить научные семинары о роли Майдана не только в становлении новой нации, но и в разрушении сложившейся веками и ставшей со временем пошлой городской среды…

А меня ждал самый красивый город Украины ― Львов.

Быть во Львове — уже счастье, как счастье просто быть в Венеции или Петербурге. Сюда хорошо сбегать влюблённым, и Ромео мог бы спокойно стоять под каким-нибудь львовским балконом, просто Шекспир выбрал почему-то Верону.

— Мой отец был патриот украинский, общественный деятель. Он много читал, слушал радио — и московское, и киевское, и говорил — вон, там поют украинские песни, может, коммунисты во власти что-то хорошее для Украины сделают. Если он, образованный человек, так думал, что уж тут говорить про селян. Встречали не только с хлебом-солью, с украинскими флагами встречали. Вот их в первую очередь и вывезли на Восток — тех, кто с флагами выходил встречать…

Мою собеседницу зовут Дарья Юрьевна Гусяк, Даруся. Ей девяносто лет.

— Вскоре и отец, и мама были арестованы, отец пропал, мама получила десятку. Сестру выслали в Якутию, пятеро двоюродных братьев были в УПА, погибли. Я тоже принимала участие в борьбе за независимость Украины, была в подполье, сначала при немцах, потом — при большевиках.

После войны Даруся была связной Романа Шухевича, главы Украинской повстанческой армии. НКВД вышел на Дарусю по доносу в 1950 году, её арестовали среди бела дня прямо на львовской улице. Чекисты крались за ней в носках, чтобы она не услышала и не успела оказать сопротивления.

— У вас было оружие при аресте?
— Пистолет ДДТ, девятка.
— Вы умели стрелять?
— Умела. Мы держали оружие, чтобы покончить с собой, если что. И яд. Если бы я могла отстреляться и убежать, то понятно, что я бы стреляла. Но мне сразу руки скрутили.
— А вы такая отчаянная были?
— Нет. Я была по характеру спокойная и застенчивая и по всякому поводу краснела.

Она живёт одна на окраине Львова в небольшой квартире.
Я спросила её: «А у вас был возлюбленный?».
Она ответила: «Был. Его звали Юлиан. Он тоже был в УПА, и был убит в сорок шестом. Мы были знакомы три месяца. Могилы его нет — они всех зарывали в каких-то лесах, оврагах, в недоступных местах…»
Я спросила её: «У вас есть злость на Россию и русских?».
Она ответила: «На власть есть. На Россию как таковую нет. Я сочувствую русским. Их ожидает грустная участь. За всё приходится расплачиваться».

Дарья Юрьевна Гусяк. 1924 года рождения. Почётная гражданка города Львова. В заключении с двадцати шести до пятидесяти одного года. Самый главный женский возраст…

С Дарусей меня познакомил сын Романа Шухевича, Юрий, ответивший за отца так, как мало какой сын отвечал.

— Отец был в подполье, маму и бабушку посадили, нас с сестрой отправили в детский дом, сначала в Чернобыль, потом в Донецк, сменив нам фамилии с Шухевичей на Березинских, по маме. Я умудрился оттуда бежать летом сорок седьмого года, мне пятнадцать лет было, на крышах поездов добрался досюда, нашёл отца. Он помог сделать документы на другую фамилию, и я стал учиться в школе, а весной отец сказал, чтобы я поехал за сестрой, забрал из детского дома. Я поехал, но меня узнали в Донецке на улице, кто-то донёс, ну что — схватили двое, повели… И дали десятку, да ещё и тюремного заключения особого содержания, обвинив в измене Родине и в участии в контрреволюционной организации.

— Это была месть отцу?
— Ну конечно.
— И вы с ним уже больше не виделись?
— А вот расскажу. Как-то утром в воскресенье вызывают меня в тюрьме в дежурку. Прихожу — один из офицеров в такой полевой телогрейке, ватных брюках, на ремне кобура с пистолетом. А весна, начало марта. И подходит мой бывший следователь: «Так, Юрко, давай руки».

Я протянул. Он мне наручники, но спереди. «Закуришь?». Кивнул. Дал папиросу в зубы и прикурить. «Пойдём». Выводят во двор, там машина легковая. Посадили меня на заднее сиденье, с одной стороны он, с другой стороны ещё один. Подъезжаем к Управлению МГБ. Ведут меня в гараж, а там стоит большой такой грузовой автомобиль передо мной, на нём немного соломы, а на соломе лежит тело, покрытое плащ-палаткой до колен. Лицо закрыто. Я посмотрел на ноги и сразу догадался, кто это, потому что у моего отца был очень высокий подъём, он даже сапоги шил по заказу. Они меня подвели, снимают плащ-палатку и спрашивают: «Узнаешь?». Я говорю: «Да». Ну что, у него одна рука вытянута, другая на груди, глаза открыты, вышитая рубашка расстёгнута и медальон с Богоматерью. Цепочка немного закручена. Я встал на колени, руку поцеловал. «Ну пойдём». Часа через два меня вызвали в тюрьме на протокол опознания. Я написал. И всё. Это было моё последнее свидание с отцом.

— Вы отсидели все десять лет?
— Там любопытно получилось. В пятьдесят пятом вышел указ, что малолетки, при условии, что отсидели одну треть срока и хорошо себя вели, могут быть освобождены досрочно. И меня освободили. И я поехал к маме и бабушке, которые были в Казахстане. Только Генеральный прокурор СССР Руденко опротестовал решение суда по мне.
— Именно по вам?
— Ну да. Там интересные пункты были в его протесте — первый, что я являюсь сыном одного из руководителей националистического подполья Романа Шухевича, а второй — что у меня были дисциплинарные взыскания. И меня вернули два года досиживать.

А в день освобождения мне пришили липовое дело: антисоветская агитация в условиях камеры. И я, никуда не выходя, отсидел ещё десять.

— Варлам Шаламов, большой русский писатель и великий сиделец, вот вроде вас, — считал, что опыт тюрьмы всегда отрицательный. Вы согласны?
— Слушайте, то, что я получил в тюрьме, мне бы Оксфорд и Сорбонна вместе взятые не дали!
— А что вы получили?
— Общее мировоззрение, знание, жизненный опыт.
— Я согласна. Но какой ценой…

Мы помолчали. Потом я спросила, помнит ли он день смерти Сталина?

— 5 марта я в карцере сидел за драку, вышел через несколько дней, иду в камере к своей шконке, и меня один латыш окликает по имени. Поворачиваюсь, он молча газету показывает, а там — портрет Сталина в траурной рамке. Я говорю: «Что, сдох?» — и чечётку отбацал. Потом приходит ужин, начинают наливать суп, а я после карцера, там ведь хлеб и кипяток, а суп дают только раз в пять дней, ну я и говорю баландёру: «Долей супу-то», а надзиратель рядом: «Ещё плясать можешь — значит, обойдёшься». Ну, думаю, нет так нет. Вот так я встретил смерть Сталина…

После двадцати лет отсидки Шухевичу не разрешают селиться на Западной Украине, он живёт в Нальчике, связывается там с диссидентским движением и получает за антисоветскую деятельность новый срок — ещё десять лет, которые превратились в одиннадцать за написанную в тюрьме и переданную на волю антисоветскую речь.

Итого — тридцать один год.

Забыла добавить, что в тюрьме Юрий Шухевич полностью ослеп. Он ходит, опираясь на большую суковатую палку, передвигаясь на такси или с помощью жены.

Руслан Забилый, директор музея во Львовской тюрьме, рассказал мне, что за годы послевоенных репрессий на Западной Украине был убит или репрессирован каждый четырнадцатый, всего — около полумиллиона людей. Если я правильно понимаю, коснулись эти репрессии в основном местных жителей, а не присланных сюда после войны на укрепление советской власти проверенных граждан из других частей СССР, что совсем не укрепляло дружбу народов…

Я была во дворе Львовской тюрьмы в июне 2006 года. Накануне в униатском соборе была вывешена записка: «Запали свiчку, схили голову, промов молитву в пам’ять про тих, хто був знищений (уничтожен) бiльшовицькою системою в катiвнях НКВД у червнi 1941 року». Здоровые парни принесли большой самодельный некрашеный деревянный крест и водружали его у стены, когда-то залитой кровью самых разных людей, которых объединило одно: они были ни в чём не виноваты. Помню, я стояла в толпе и пыталась петь со всеми «Ще не вмерла України і слава, і воля». Я путала слова, да я просто и не знала их. Мне слышалось, что это Украина не вмерла, и я радовалась этому вместе со всеми и плакала вместе со всеми по тем, кто никогда уже не сможет ни произнести, ни спеть ни одного слова. В тот момент там, у этого креста и страшной стены, мне казалось, что мы — братцы, ужасные братцы, и никого на свете ни у них, ни у нас братее нет и не будет.

Надо сказать, что во Львове я очень добросовестно пыталась найти следы фашизма, которым так стали пугать людей в моей стране. При этом какого-то такого украинского фашизма, возникшего внезапно, но, по мнению поверивших в него, сразу с особой жестокостью. Я внимательно рассматривала стены львовских домов и заборы, зная, что подсознательное всегда выплескивается на них, я расспрашивала всех про эту проклятую москаляку и её гиляку, я выискивала на улицах людей в допотопной военной форме и с деревянными ружьями наперевес…

Меня ждало глубокое разочарование: ничего не находилось. Ну разве что одна стекавшая по стене маленькая свастика, почти замазанная серой краской. И всё. Ни тебе замечательной надписи «Чюрки — лохи», ни жирных цифр 88 и такой же толстой свастики (видено лично в Красноярске и Чите), ни настенных панно украинского варианта толерантной надписи «Россия для русских»… Москаляку знали только те, кто смотрел российское телевидение, ну и ещё студенты из города Дрогобыча, запустившие её в оборот 25 ноября 2013 года, аккурат когда Янукович стал отказываться от сближения с Евросоюзом. В Дрогобыче, наверное, даже и не догадываются, каким хитом российского телевидения они стали…

Мне же задавали вопросы про Кондопогу, погромы в Бирюлёве, русские марши и этнические убийства.

И я вдруг поняла, что для тех, кто последние лет двадцать живёт от теракта к теракту и проецирует злосчастную москаляку на свою жизнь, она и впрямь может показаться чёрт знает чем, тут ведь главное — как повернуть…

Единственно действительно неприятной вещью, которую я увидела, были рекламные щиты, сделанные на деньги депутата Олега Ляшко, с надписью «Смерть окупантам!». Один мой товарищ из местных, когда я посетовала на смертельные призывы Ляшко, сказал: «Ты на рекламу зубной пасты реагируешь? Вот и на это так же реагируй». Я-то, положим, нет, но ведь находятся и те, кто да…

На следующий день я отправилась в львовскую лингвистическую гимназию на улицу Кирилла и Мефодия. В коридоре на входе висела газета с фотографиями детей из поездок в Крым. Называлась газета «Сумуємо за Кримом», что по-русски будет примерно «Грустим или тоскуем о Крыме». Так странно-ласково, без ненависти к тем, кто отнял, и без мести. На кабинете украинского языка и литературы был приклеен стикер «Не будь байдужим» («Не будь равнодушным») и рядом другой — про то, что Украина — это Европа. «Россия до Уральских гор — тоже Европа, — подумала я, — но это, увы, мало что меняет».

Детей — все выпускные классы — собрали в актовом зале, я рассказала про свою мандривку, предложила прочитать со сцены адресованные им письма из Павлыша и Лубнов. Вызвалась очень красивая девочка, а потом ещё одна. Всем было так интересно, что после нашей встречи один из классов попросил меня остаться, они вымолили у учительницы урок, чтобы просто поболтать со мной о разных разностях. Мы говорили по-русски, не было никого, кто бы не понимал. Львовские ребята тоже написали письма — в Россию и на Восток своей страны.

Приведу несколько (письма, написанные по-украински, отмечены * и даны в переводе).

1*. Дорогие друзья из Восточной Украины, но правильнее сказать, просто «дорогие украинцы», я простой парень из Львова, который желает всем вам счастья и мира. Нам нужно держаться вместе как никогда, давайте помнить, что в единстве сила.

2*. Желаю только добра и знаю, что каждый из вас — человек моральный. Нет разницы между мной и тобой, брат или сестра. Мы можем говорить на разных языках, думать совсем по-разному, но есть что-то, что нас объединяет, и это что-то — Украина!

3*. Жаль, но наша власть всегда хотела разделить Восток и Запад, но мы едины, и никто нас не разделит! Нас годами хотели сделать врагами с Востоком, но никто не знает, что мы любим Восток! Желаю каждому выдержки и мира в эти сложные времена для Украины! Восток, мы вас любим!

4*. Я верю, что наша сила в единстве. Мы сильны настолько, насколько мы едины, и слабы настолько, насколько мы разделены…

5*. Уважаемые соотечественники! Сейчас для вас настало тяжёлое время, ведь вы находитесь значительно ближе к этой беде, чем мы. Поэтому хочу вас попросить: не сдавайтесь! Не дайте никому разделить нашу страну. Если не сдадитесь вы, мы тоже не сдадимся. Без вас нам будет тоже очень тяжело. В этой ситуации мы остались одни и надеяться нужно только на нас самих. Я хочу жить с вами в одной стране. Мы в вас верим.

6. У меня есть знакомые на Востоке, с которыми я поддерживаю связь. На самом деле мы здесь не знаем, как вы относитесь к событиям, которые сейчас происходят в Украине, потому в новостях мы часто слышим неправду о вас, а вы — о нас.

Но я, моя семья, друзья и родственники верим, что вам тоже не хочется, чтобы нашу страну раздирали на куски.

7. Я думаю, что не должно быть вражды между Западом и Востоком; я знаю, как тут все относятся к жителям Востока, у нас есть очень много укоренившихся стереотипов про вас, я не понимаю их враждебности касательно русскоговорящего населения Восточной Украины. Нам нужно объединиться, сломать все стереотипы о Западе и Востоке. Я вас всех люблю, надеюсь, всё будет хорошо.

8. Моим сверстникам, что живут в России. Я живу во Львове и, когда смотрю телевизор и читаю новости, не могу понять, почему некоторые россияне делают это с нами и с нашей страной. Я верю, что многие против, но мне больно смотреть, как люди, которые приезжают из вашей страны, срывают наши флаги и действительно в некоторых случаях издеваются над нашим народом. Вы, возможно, хотите лучшего для себя, но если это делать за счёт других людей, другой страны, вы не будете счастливы. Подумайте, что будет с теми, кого ваши военные лишили жилья и выгнали из Крыма, эти люди оставили в Крыму жизнь, которую забрал Путин.

8 апреля 2014 года, учащиеся Львовской лингвистической гимназии.