Максим Авдеев: «Это почти Вторая мировая война, только больше „градов“»
17 февраля BuzzFeed News опубликовал натуралистичный фоторепортаж Максима Авдеева из села Логвиново под Дебальцевом, которое сейчас находится в зоне боевых действий на востоке Украины. Bird In Flight поговорил с Максимом об этических проблемах съёмки конфликта, инфляции ужаса, работе под обстрелами и ситуации на фронте.
Фотограф-фрилансер, живёт в Москве. Учился на экономическом факультете ГУ ВШЭ. Почти год снимает конфликт в Донбассе.
Зачем cнимать и публиковать такие откровенные кадры?
Когда говоришь с обычными людьми из Европы о войне в Украине, они отвечают: «Да, у вас там какая-то история, а у нас вот с басками тоже проблема». Все знают, что есть конфронтация, стоят солдаты, но не понимают, что это настоящая война с окопами и вшами, насколько это ужасно и сколько людей там гибнет.
У фотографов всегда есть высокие цели и объяснения того, кому какую информацию они хотят донести. Такие натуралистичные снимки могут на что-то повлиять?
У меня нет иллюзий, что я покажу фотографии и ход войны изменится. Но люди должны знать, на что они соглашаются и против чего выступают. Важно запечатлеть, как это было. Это почти Вторая мировая война, только больше «градов».
У тебя были этические сомнения — фотографировать или нет, давать эти фотографии на публикацию или нет?
Приходится сталкиваться с ограничениями с обеих сторон конфликта. Если считаешь, что эти ограничения неприемлемы для тебя, ты просто там не работаешь. Когда кто-то просит не фотографировать, я уважаю эту просьбу. Я не хочу снимать тела солдат. Для меня это тоже чересчур. Но это реалии войны. Да, необходимо показывать потери, но это можно делать аккуратно, без крупных планов, без крови и максимально корректно, без лиц.
В социальных сетях о твоей галерее говорили, что неэтично выставлять фотографии погибших, когда их родные не знают о службе близких под Дебальцевом.
Там нет ни одной фотографии, где можно опознать тело. Я старался снимать так, чтобы не было обезображенных лиц крупным планом. Наверное, больно увидеть, как это происходило с близкими людьми… Я придерживаюсь правила: если на фото видно человека, родственники не должны узнать о его смерти из медиа. И я не нарушил его в этих фотографиях.
Многие говорят, что из-за избытка в медиа чересчур жёстких снимков их эффект снизился.
На самом деле произошла инфляция ужаса. Визуальной жестокости в культуре стало больше. Но роль новостной фотографии в этом не настолько велика. Ужасы войны были задокументированы еще с Испанской войны, Второй мировой, войны во Вьетнаме.
Почему ты работал со стороны ДНР?
Я работал с обеих сторон. Первую неделю со стороны ВСУ, а потом почти две недели со стороны Донецка вместе с французской журналисткой. У ДНР проще получить доступ к местам, где происходят события. С украинскими Вооружёнными силами сотрудничать тяжело, любая армия не любит журналистов. И дело не в том, что у меня российский паспорт. Мне только один раз удалось побывать на позиции украинской артиллерии — это было случайно, после нескольких часов ожидания. Доступ не давали даже с аккредитацией СБУ, с пропуском, с постоянной связью с пресс-секретарём АТО, проверками фотографий и ожиданием. Я не идеализирую ДНР — там тоже пришлось три дня биться головой об стенку, чтобы потом повезло.
Как ты решился провести столько времени на линии фронта, когда идут обстрелы?
Мы провели около недели в полутора километрах от Дебальцева. До объявления перемирия мы днём были там, а на ночь возвращались в Донецк, в Артёмовск. После 15 февраля мы три дня провели безвылазно в Логвиново. Дороги со стороны Артёмовска больше нет, и я не представлял, как туда добраться. Ситуация была очень тяжёлая — уже месяц без электричества, водопровода, нормального подвоза продуктов, и это зимой. Люди готовят еду на кострах и берут талую воду для чая.
Я стараюсь избегать активных военных действий. Потому что под обстрелом и во время боя невозможно ничего снять. Можно только погибнуть. Даже находясь близко ты ищешь какие-то спокойные моменты, они всегда есть — утром или ближе к вечеру. Бывают дни потише, когда договариваются вывезти раненых. А на ночь стараешься отъехать подальше, в зону неактивного обстрела.
{ "img": "/wp-content/uploads/2015/02/avdeev_03.jpg", "alt": "Максим Авдеев для Buzzfeed", "text": "" }
С какими трудностями ты сталкивался?
Обе стороны чудовищно злы на противника. Они довольно условно понимают работу журналиста и странно относятся, когда ты не соглашаешься с ними полностью. Для них ты либо друг, либо враг. Всегда возникают вопросы: «А как ты смотришь на ситуацию? Что ты думаешь про эту войну? Ты за кого?». В их глазах ты не можешь быть наблюдателем. Это огромная борьба — объяснить, что ты не враг и что ты не передашь их позиции и координаты.
И что ты отвечаешь на такие вопросы?
Я против войны. Я фотограф, я тут работаю. Это могут быть четырёхчасовые разговоры, чтобы объяснить, что я не враг ни одной стороне, ни второй. Были случаи, когда проверяли, что я наснимал. И все прекрасно понимают, что у тебя есть аккредитация с противоположной стороны, но ты её всё равно прячешь, и не дай бог при тебе её найдут.
{ "img": "/wp-content/uploads/2015/02/avdeev_02.jpg", "alt": "Максим Авдеев для Buzzfeed", "text": "" }
Ты общался с представителями ДНР. За что они воюют сейчас?
Там много разных людей, нет какой-то одной истории. Кто-то условно воюет за дом. Есть местные люди, много местных — там воюют не только русские. Есть русские добровольцы, которые посмотрели телевизор, увидели лживые сюжеты, поверили, что тут такой ужас, и решили помочь. Их мотивация искренняя, но, с другой стороны, они увидели сюжеты про распятых мальчиков, про повешенных на столбах, про майские события в Одессе, поданные сверхэмоционально, и поверили им. Есть много людей, которые причисляют себя к казачеству — кто-то борется, как они это называют, за «исконные земли». Другие шутят: «Что ж ты тут с фотоаппаратом бегаешь, лучше бы взял оружие, мы хотя бы больше получаем». Есть «war junkies», которые любят войну и больше ничего не умеют.
Есть ли настроения на перемирие?
Не уверен. Судя по разговорам, мало кто хочет мира в нынешней форме по минским договорённостям. В поле никто ни на секунду не верил, что в воскресенье не будет боёв. Всем было очевидно, что всё продолжится в воскресенье, так же как было в пятницу, субботу и прошлый понедельник. Формально — да, в полночь прекратили стрелять пушки, а через 12 часов все пушки стреляли снова.
Многие бойцы с обеих сторон настроены идти до конца, хотя при этом говорят, что перемирие — это хорошо, потому что прекратятся обстрелы городов и жителей. Это их единственный довод в пользу перемирия.
Откуда у ДНР ресурсы для поддержки этого аппарата?
Это помощь российского правительства. Никто этого не отрицает. Украинские СМИ говорят, что гуманитарный конвой везёт оружие боевикам. Нет, потому что гумконвой — это всего 100 грузовиков раз в неделю. Только на один день боёв в Дебальцеве для вооружённых формирований нужен 20-тонный КамАЗ продуктов. Батарея «градов» — это два КамАЗа снарядов. Это настоящая война, очень сложный менеджмент. Найти 500 добровольцев, дать им бронежилеты и автоматы несложно. Сложная задача — организовать их жизнь. Поэтому нужны опытные люди. Там столько тяжёлой техники, которая жрёт фантастическое количество солярки — понятно, что это всё нужно подвозить. Именно поэтому нужен был Иловайск и нужно Дебальцево — это железнодорожные узлы. Поддержку России не надо доказывать. Но если бы конфликта внутри страны не было, раскрутить маховик было бы тяжело. Забросив 100 человек в Бельгию, войны не начнёшь. Русская пропаганда и люди вроде Стрелкова сыграли как зажигалка, но бензин-то уже был разлит.
{ "img": "/wp-content/uploads/2015/02/avdeev_05.jpg", "alt": "Максим Авдеев для Buzzfeed", "text": "" }
Каково это — возвращаться с военных действий?
Картинка резко меняется. Когда мы провели три дня в Дебальцеве и вернулись в Донецк в гостиницу «Рамада», — вот тебе, пожалуйста, фрукты на завтрак, чистая постель, душ, Wi-Fi. А на расстоянии двух часов езды оттуда всё, что светит людям — кусок сухого пайка. Очень сильный контраст. Мне помогает камера. Она действует психологическим щитом.
Как избежать пропагандистской машины?
Всерьёз с этим бороться невозможно. Если фотография опубликована и кто-то хочет её утащить и налепить свою подпись, то помешать этому нельзя. The Telegraph, Der Spiegel, Le Monde или русскоязычная Meduza не украдут фотографии и не подпишут их по-другому. Медиа существуют, пока им доверяют. С другой стороны, ту же «Украинскую правду», ТАСС и «Спутник и погром» читает больше людей, чем нейтральную «Медузу». Мои фотографии не будут в «РИА „Новости“» или в ТАСС, и я не хочу, чтобы они появлялись в заангажированных СМИ. Единственный способ защитить картинку от воровства — не публиковать её и показывать только друзьям на телефоне в кафе.
Новое и лучшее
