Роман Пятковка: «Я не беру коммерческих заказов, чтобы меня не побили»

Широкой общественности Роман Пятковка стал известен только в 2013 году, когда на конкурсе Sony World Photography Awards ему присудили награду за серию «Советское фото». В ней он совместил с обложками одноимённого журнала свои плёночные портреты советских времён.

«Пятковка — один из титанов украинской фотографии, — говорит про него главный редактор Foto.ua Александр Ляпин. — В своих проектах он брутальный, местами даже злой, несмотря на то, что в жизни совершенно душевный человек! Женщины у Ромы — это сырьё, и он из них делает ещё худшее сырьё, но такое, которое хватают зарубежные музеи и галереи. Он побеждает на крутых конкурсах с этими страшными, после его взгляда, женщинами. При этом они остаются невероятно сексуальными и даже сексапильными».

В конце 2014-го «самый продуктивный исследователь женского тела», как писали про Пятковку в украинском фотожурнале «5,6», начал читать авторские курсы по концептуальной фотографии в Киеве и выпустил в сотрудничестве с центром PhotoCULT две группы студентов, одновременно с этим дебютировав как куратор. О том, как Харьковский политех помог ему избежать алкоголизма, а Борис Михайлов — стать фотохудожником, Роман Пятковка рассказал Bird In Flight.

Когда-то вы работали главным художником по свету в театре.

Да, в ТЮЗе. Это было в 1980-х годах — столько уже времени прошло. Мы делали несколько музыкальных спектаклей, синтез-шоу, про войну, про революцию — современные, для Советского Союза авангардные. Даже получали за них премии. Всё это в дальнейшем сильно помогло в фотографии: я очень хорошо чувствую свет, знаю и понимаю, как им управлять.

Вы же по образованию инженер, окончили Харьковский политех. Как вы вообще попали в театр?

Я всегда хотел работать в кино или в театре. Но родители сказали, что лучше быть плохим инженером, чем плохим актёром. Потому что плохой художник или актёр, не востребованный в театре — это всегда человеческая трагедия, алкоголизм и так далее. А средний инженер — это не трагедия.

Там было большое помещение с павильоном, профессиональным оборудованием, и мы делали игровые фильмы. Один из участников этого коллектива работал в ТЮЗе. Он руководил всеми техническими подразделениями театра — светом, костюмерной, гримёрной — и пригласил меня на работу.

На каком этапе вы подружились с Борисом Михайловым?

В театре сменился режиссёр, да и мне стало там тесно. Девушка, за которой я ухаживал, дружила с девушкой Бориса Михайлова. Они вместе учились в художественном институте. И мы дружили «семьями». Так я попал под влияние фотографов из своего окружения: Михайлова, Олега Малёванного, Жени Павлова.

Потом уже Борис, конечно, на меня оказал колоссальное влияние. Боря — очень интересный человек, он много снимал, жил с камерой. Я приходил к нему домой, где был большой-большой диван, на который он выкладывал контрольки — отпечатки размером где-то 10×15. Показывал мне их и спрашивал: «Что ты думаешь?». Так он собирал мнения, мысли. И мне хотелось тоже делать что-то, показывать ему. Получался любопытный диалог.

И что вы делали, какие фотографии?

Мне, конечно же, было интересно снимать обнажённых девушек. За фотографами — Борей, Олегом Малёванным, которые показывали свои слайд-фильмы, ухаживало больше девушек, чем за мной, главным художником по свету ТЮЗа. Мне не хватало женского внимания. Это главная мотивация меня как художника. Шутка, конечно.

Когда я был молодым, не до конца понимал, как себя проявить. Слава богу, что в итоге стал заниматься художественной фотографией. И тогда начало получаться! Появились публикации, появились продажи, гонорары, поездки, слава.

А как вы начали выставлять свои работы?

Где-то в 1985–86 годах до Запада стало доходить, что перестройка — дело серьёзное, и на мировом арт-рынке начался так называемый «горби-бум». К советскому искусству стал появляться интерес, упал железный занавес, и вдруг оказалось, что кроме официального соцарта, который тоже сам по себе уникален и интересен, было ещё андеграундное искусство. В СССР начали приезжать критики, кураторы, галеристы. Сначала, конечно, они едут в Москву, в Петербург. Но там узнают, что есть такие странные ребята, которые живут в каком-то непонятном городе, созвучном с Краковом. И приехала замечательная критик-теоретик Даниэла Мразкова из Чехии. В 1986 году она издала книгу Another Russia, которая просто взорвала европейский и мировой арт-рынок. В неё вошли работы Михайлова, но не мои. Тем не менее мы познакомились, и она вывезла меня в Прагу. Был большой фестиваль в честь 150-летия фотографии, и там выставили мою серию о харьковских панках. Работы, на которых я писал панковские стихи.

А в Харькове вы выставлялись?

Да, году в 1987-м. Тогда харьковскую организацию Союза художников возглавлял Виктор Сидоренко. Мы с ним дружили, и мне, 32-летнему автору, предоставили два этажа Дома художников. Это была колоссальная персональная выставка, очень успешная. О ней много писали. Кому-то понравилось, а кто-то написал разгромную статью, что это рефлексия на западную фотографию и так далее. Это единственная моя выставка в Харькове вообще.

И какие картинки там были?

Часть «Игр либидо», «Фантомы», «Адюльтер», «Однообразие многообразия». Это большие, трёх-четырёхметровые работы.

Многие считают, что вы снимаете ню некрасиво. Как вы понимаете красоту?

Для меня красиво то, что мне нравится. Я никогда не хотел идеализировать любимых женщин. Это живые люди, со своими проблемами, они работали на заводах, стояли в очередях, и это, естественно, накладывало свой отпечаток. Какие они могли быть, с каким маникюром, причёсками? Зачем мне нужно было создавать Голливуд не на голливудском материале?

Какие техники вам нравятся?

В первую очередь те, которые я не использовал раньше. Всегда боюсь повторить себя. У меня уже есть целый ряд весьма успешных работ, и часть этого успеха обусловлена некой интересной формой, не похожей на всё остальное. Это раскрашивание чёрно-белой фотографии, вмешательство в изображение внутри поля фотографии, ретушь, царапины...

Но это всё было и раньше.

Да, формально я ничего нового не изобретал. Даже бутерброды, которые, как утверждает Михайлов, родились в Харькове, в его руках. Единственное, что я начал делать в Харькове первым — это работать с архивной фотографией, используя её в проектах.

Как были выполнены «Фантомы»?

В смысле технологии — это ретушь плюс репродукция. В смысле создания новых образов — это всё интуитивно, даже не всегда осмысленно. Я верю своим глазам и знаю, что мне нужно. Но вывести некую формулу, как это делать, думаю, никто из художников не может. Вот «Фантомы», «Схемы» — в этом смысле мои ноу-хау.

Замечу, что это всё не ню.

«Схемы» — разве не ню? Вспомните, они же на женских телах. Там проложена параллель между идеальным телом и идеальной машиной. Попки, лобки — ничего себе, нету тела! Там тела больше, чем схем! Эта серия из удачных. А есть и неудачные серии, которые я очень люблю.

Почему же они тогда неудачные?

Потому что не имели такого резонанса у зрителя, не столько покупались и выставлялись.

Вам мнение со стороны важнее, чем своё собственное?

Не могу сказать, что важнее, но оно нужно. Это моя профессия, и я должен зарабатывать деньги. Чем больше публикаций, тем больше у меня продаж, тем больше я зарабатываю, чтобы продолжать работать и не думать о сторонних методах дохода. Я профессиональный художник, поэтому зарабатываю только на продажах и лекциях.

Но у вас же была своя фотостудия?

Да, в 1998 году я ушёл из творческой фотографии в коммерческую и проработал в ней восемь лет.

И вы всё это время не занимались художественными проектами?

Я делал проекты, но они совершенно беспомощные. Один раз имел неосторожность опубликовать их на каком-то фотофоруме, и меня вся харьковская братия заплевала.

Как вы переключились обратно?

Просто полностью отказался от коммерческих заказов. Не получалось параллельно заниматься и тем, и тем — мозг работает по-разному. Но я был достаточно успешным коммерческим фотографом и зарабатывал очень много.

Так вы с тех пор вообще не брали заказов?

Боже упаси! Чтобы меня побили? Да я их просто завалю, не сделаю! Коммерческая фотография — достаточно подвижная субстанция, нужно всё время её изучать, следить за тенденциями, практиковаться. Это не просто взять хорошую камеру и красиво снять.

Много сейчас продаётся ваших работ?

Спросите у любого художника, доволен ли он своими продажами, и он всегда ответит, что нет. Сказал бы мне кто-то 10 лет назад, что я буду зарабатывать как сейчас, я бы ответил, что это моя мечта. Вся проблема в том, что производство моих проектов материально ёмкое. Возьмём, к примеру, серию «Советское фото», которая принесла мне фотографический «Оскар». Она очень успешно и выставляется, и продаётся, и о ней много сейчас пишется теоретического материала. Так вот, производство в Европе этой серии обходится в 12 000 долларов.

Сколько там работ?

Сорок. Они лимитированные, и печать серьёзная: бумага «лямбда», рама «дюбонд» 2×1,5 метра.

А почему «Советское фото» лучше всего продалось и продаётся сейчас?

Потому что оно недавно получило премию! И это ещё лет десять будет работать.

Когда вы начали читать лекции?

Даниэла Мразкова ещё в 1989 году сосватала меня в Chicago Art School. Я тогда вообще не говорил по-английски, так что это было нахальство и полная авантюра. Мне заплатили 1 000 долларов гонорара. И все были в шоке, что мне требовался переводчик. В общем, я просто показывал картинки, и этот метод — показывать картинки и рассказывать о своём творчестве — перерос потом уже в нечто более осмысленное. Мы — я, Малёванный и ещё несколько украинских фотографов — приезжали, допустим, в Цинциннати, и каждый готовил выступления, примерно по часу. Мы привозили пачки работ, раскладывали их на столах и рассказывали о жизни. Ну и потом пошло-поехало, была Голландия, Германия и так далее.

Как в этих странах организован образовательный процесс?

Во многих университетах есть конкурс преподавателей, они предоставляют своё портфолио, и студенты выбирают, к кому записываться на лекции. Набралось какое-то число — хорошо. Тогда это уже имеет смысл, потому что к тебе попадают люди, которые мыслят приблизительно так же и ищут новое. Это очень важно. Часто я просто приезжал на день — провести обзорную лекцию по своему творчеству, и случались интересные дискуссии.

А с чего началось ваше преподавание в Украине?

Год назад центр PhotoCULT предложил мне прочитать курс лекций «Концептуальная фотография». Две группы, которые я вёл, — это будущие, да и настоящие, хорошие художники. 80 процентов из них пришло уже достаточно подготовленными, сложившимися людьми. Так что мне можно было только высказывать своё мнение. Я ведь не учу, а просто рассказываю свой взгляд на современное концептуальное искусство, на фотографию. При этом они получают что-то от меня, а я — от них. Это интересный, хотя и достаточно тяжёлый процесс. Скажем, во время курса, а это в среднем полтора месяца, я практически не занимаюсь творчеством. Зато потом происходит взрыв вдохновения и рождается новый проект.

Как вы пришли к кураторским проектам?

Когда я начал выпускать курс, это был мой дебют как куратора. Первая выставка состоялась в Центре современного искусства «М17» этой зимой, а вторая недавно прошла на фестивале «Гогольfest’15».

Что вас вообще привлекло в кураторстве?

Это безумно интересное занятие, потому что ты можешь манипулировать, в хорошем смысле слова, не только своими работами, но и чужими. Выстраивается определённая схема понимания того, что ты хочешь сказать, и в этом направлении ведётся курс. Вырастает концепция, наращивается хребет выставки, на который затем насаждаются картинки. Всё это обрастает мясом, и в конечном итоге получается выставка.