«Все любят Барышникова, он крутой»: Роберт Уитмен — о том, как снимал великого танцора
Известен своими съемками для ведущих мировых изданий и рекламных агентств: Esquire, Cosmopolitan, Men’s Health, Women's Health, Travel and Leisure, BBDO, McCann Erickson, а также жанровыми зарисовками Нью-Йорка, персональными съемками Михаила Барышникова, певца Принcа.
Вы привезли Барышникова в Россию, в которую сам Барышников возвращаться не хочет. Он знает о выставке?
Да, он знает, что у меня будет выставка. Мы особенно это не обсуждали, но он счастлив, что я могу показать свои работы людям. Выставка с моими фотографиями Барышникова уже проходила в России, но это было в Санкт-Петербурге. Там она имела успех: все любят Барышникова, он крутой.
Тяжело ли работать с таким человеком, как Барышников? Вы подружились?
Мы стали друзьями во многом благодаря моей бывшей жене Шелли Вашингтон, с которой мы тоже теперь хорошие друзья. Она известная современная танцовщица. Работала с Мартой Грэм, ABT, Твайлой Тарп и другими. Они с Барышниковым были довольно близкими друзьями. Он знал, что я фотограф, и это нас сблизило, поскольку он и сам отлично снимает. Я думаю, я ему понравился, особенно когда мы с Шелли начали встречаться и потом поженились. Мы познакомились, когда я зашел за Шелли на репетицию. Михаил тогда репетировал и каждые пять минут подбегал к Твайле, чтобы она его скорректировала. Я подумал: «Ого, как круто!» — и мы разговорились.
Вы можете себя назвать визуальным биографом Барышникова?
Точно нет. Его снимали многие миллион раз. Я уверен, что есть фотографы, которые снимали его больше, чем я. Но у меня есть отличие: я всегда работаю один — без ассистента, без света. Только я и камера. У меня множество фотографий Михаила с друзьями, из поездок, я снимал его для рекламы его духов, единственный снимал репетицию спектакля Occasion Piece, как он отжимается в том старом спортзале. Уникального материала много, но я не биограф.
А Барышников интеллектуал? Обычно про танцоров говорят, что им не обязательно быть умными.
Когда я узнал про всех людей, с кем он общался, про места, в которых был, я подумал: «Вау! Да это же поразительно!» Он один из самых умных людей, которых я знаю. А красота его тела и движений — это невероятно.
Иосиф Бродский в разговоре с Соломоном Волковым сказал, что то, что делает Барышников, — это даже не балет, а чистая метафизика тела. Так называется и ваша выставка. Вы согласны с поэтом?
До того как Шелли познакомила меня с миром танца, я имел о нем скудное представление. Потом я познакомился со многими танцорами, снимал их, стал увлекаться танцами сам и у меня снесло от них крышу. Я обалдел, какое же у меня ужасное тело, я ничего такого не могу. Теперь я дружу со многими танцорами. Делал большой проект «VOTE» с танцевальной группой Pilobolus. Так вот если говорить о метафизике тела, то человеческое тело — это что-то удивительное. Оно может такое, что у меня просто сносит крышу. Если бы я мог вернуться назад, то точно стал бы танцором.
Легко ли передать танец с помощью фотографии? Я имею в виду магию танца, как это вообще возможно — передать ее на статичном изображении?
Это нелегко, особенно когда снимаешь откуда-то из зала или даже будучи на сцене. Если ты не вовлечен в ситуацию, то это просто документирование. Мне кажется, что работы, которые я делал с Pilobolus и с Барышниковым, — это мои истории. Потому что я никогда не снимал из зала, я всегда был перед их лицом, с ними рядом. И, кстати, Барышникова в танце я практически не снимал. Мне повезло, что я был на некоторых репетициях, но это все какие-то отдельные движения, а не танец целиком.
У вас с ним было пять встреч. Они все были разные? Как вообще меняется Барышников?
Это 20 лет. Мы оба достаточно сильно меняемся. Я не могу сказать, что у нас развиваются отношения, потому что мы не так уж часто видимся. Но я счастливчик: мне удалось поймать в кадр, как он двигается.
Я имею в виду, что Барышников будто не боится стареть. Выглядит так, будто он любит свои морщины, свои возрастные изменения в теле, он словно выставляет их напоказ, гордится. У нас в России культ молодости, все боятся и стесняются стареть.
О, я тоже это ненавижу. Я собираюсь покончить с собой после интервью.
Почему? Вы тоже боитесь стареть?
Да, конечно, это очень грустно. Этот страх старости и культ молодости существует не только в России — он повсюду. Я сейчас начну плакать, не уверен, что могу продолжать интервью.
Я как раз об этом: круто же иметь такое отношение к жизни, как у Барышникова. Принять себя в любом возрасте и не бояться изменений.
Барышников живет удивительной жизнью. Про него можно сказать, что он прожил жизнь. Все стареют, но люди по-прежнему считают, что Барышников выглядит отлично.
Разве культ молодости оправдан? Вы же снимаете для модных журналов. Вам тоже кажется, что у стареющих людей не должно быть шанса оказаться на обложке журнала?
У нас общество супервизуалов. Все про молодость. Старость — это грустно. Мы живем в обществе, в котором люди убивают себя, потому что если ты не умрешь молодым, то состаришься. Старость не такая уж приятная. Сейчас я снова разревусь.
Ладно, давайте про вашу молодость. Насколько я знаю, вы хотели связать жизнь с театром и учиться, а вместо этого укатили в путешествие. Вы жалели об этом когда-то? Например, что в это время могли бы учиться той же фотографии?
Я с детства в театре. В 19 лет я решил, что мне нужно поехать в Нью-Йорк и найти себе агента. Но мой отец сказал: «Может, тебе попутешествовать?» У меня тогда умерла бабушка. Она оставила мне немного денег, и я решил потратить их на путешествие. Мне хотелось объехать весь мир, и в течение нескольких лет я катался по разным странам. Мне не хотелось ассоциировать себя с Америкой, особенно с американской политикой, я ведь был хиппи, знаете? Я носил длинные волосы и огромную бороду, мне совсем не хотелось сидеть в офисе с девяти до пяти, носить костюм и галстук. Тогда же я увидел фильм Микеланджело Антониони «Фотоувеличение». У главного героя была такая классная жизнь, он все время находился в окружении женщин. В общем-то, поэтому я и решил, что буду фотографом. Я не увлекался фотографией, мне просто хотелось жить так же, как герой Антониони.
Это моя мечта — оказаться в 60-е в Америке, но я понимаю, что после всей этой свободы и веселья многие пытались справиться с последствиями наркотиков и свободного образа жизни. Расскажите про то, что у вас было после 60-х. Какие-то грустные последствия?
Мне повезло: я жив. Потому что да, мы многое творили. Но это время дало мне возможность решать, что я хочу делать в жизни, и я решил всегда заниматься только тем, что люблю, а не тем, чем следовало бы. Те времена реально дали мне свободу не быть нормальным и не делать то, что делают все.
Вы скучаете по ним?
Да.
А вам бывает теперь скучно?
Нет, но иногда я хотел бы обратно. Когда ты молод, ты можешь делать разные вещи, многое можешь себе позволить, а когда стареешь, нужно себя беречь. Люди, которые во взрослом возрасте все еще на наркоте, выглядят не очень-то привлекательно. Так что пока ты молод, ты можешь все, но потом нужно быть осторожнее.
В одном из своих интервью вы сказали, что никогда не стали бы снимать войну или бедность.
Я хотел быть военным фотографом, когда был молод. Но недолго.
Можете объяснить почему? Почему вы решили не быть военным фотографом или не стали снимать острые социальные темы?
Я считаю, что документировать все эти вещи важно. Но каждый раз, когда я вижу, как кто-то снимает на улице бездомного, у меня ощущение, что у него что-то отбирают. Когда я вижу снимки молодых фотографов, на которых война или кто-то погибает на улице, мне хочется пойти в бар при отеле и выпить. Все это правда важно, но для меня важно снимать хорошую сторону жизни. Это пришло из-за моих путешествий, из-за моей хиппарской юности. Я про хорошие вещи в жизни: еду, наркотики, все что угодно. Я иду этим путем.
А это не побег от реальности — не замечать такие вещи?
Я замечаю, но в голове. Но мне не кажется клевым это снимать.
Как бы вы себя описали?
Человек без эго. Я просто счастлив, когда со мной происходит что-то хорошее.
А вы вообще счастливый человек или грустный?
Я был счастливым, пока вы не сказали мне про старость. Хотя если честно, то да, я счастлив. И я счастливчик. И я до сих пор веселюсь и нравлюсь людям.