Горишни Плавни: Есть ли жизнь после мема

Витя хохочет и подставляет свою коленку мне под попу. Я тоже хохочу, мне нравится щербинка между зубов Вити, его загорелое грубое лицо внушает доверие. Мы сидим на пугающей высоте над блестящей на солнце породой в огромном БелАЗе. Большую часть своей жизни Витя сидит в душной кабине и нажимает на кнопки и рычаги, чтобы машина шевелилась, пыхтела, таскала камни и бивни мамонтов. Витя не стоит ничего, он же не машина. Оказалось, что бивни мамонтов тоже ничего не стоят. Да и гранит ничего не стоит. Только железная руда и БелАЗ, сделанный из этой же руды, имеют цену в условных единицах. Остальное в отвалы: и золото, и гранит, и мамонты.

Изрядно вымазавшись, я спускаюсь с железного зверя. БелАЗы и CATы высятся над нами, будто те ископаемые. Масштабы осознаются с трудом: миллион лет туда, миллион тонн сюда. Так здесь заведено, в Горишних Плавнях. Но нет, стоит начать с другого.

В конце мая, 23-го, указом Верховной рады никому не известный Комсомольск декоммунизировали и переименовали в Горишни Плавни. Местные возбухнули: мол, что за Верхние Болота? Отчего, дескать, мы будем называться в честь села, которое и находилось совсем не здесь, а вон там, на месте карьера? В общем, бабушки причитали в очередях поликлиник, директора на собраниях стучали по столам кулаками, и на общественных слушаниях — не способных изменить решение Рады — проголосовали за название Святониколаевск.

Алексей Захарченко, киевский гражданский активист и политик родом из Комсомольска, гордый обладатель 5 тысяч друзей на фейсбуке, принял вопрос близко к сердцу и затеял онлайн-флэшмоб «#ГорішніПлавні — це круто!» На флешмоб слетелись звёзды украинского телевидения, и понеслось. Не высказался только ленивый, а петиция «Залишити назву міста Горішні Плавні» на сайте komsomolsk-rada.gov.ua собрала 908 подписей из необходимых 176. На выбор там есть и другие петиции.

К примеру, у Ларисы Васильевны, жительницы Горишних Плавней, под окнами постоянно справляют нужду. Место слишком удобное, скрытое от дороги ночным ларьком. Она фотографирует справляющих и пишет жалобы в мэрию: мол, уберите ларёк, но её петиция собрала всего 36 подписей, и ларёк остаётся на месте.

Лучший из мемов — Horishni Plavni Eurovision 2017. Логотип с мухой, грибочком, трубой, волной и куполом сделали аватаркой группы на фейсбуке, печатали на листах А4 с хэштегом для участия во флешмобе. Сам Захарченко фотографируется для соцсетей в футболке с этим логотипом, что вполне логично, ведь его делал крутой киевский художник Георгий Сагитов, чьи руки плохо делать не умеют даже шутки ради. Но что символизирует муха? Богатство природы?

Я выпивала с Георгием накануне поездки в город-герой интернета. Всё просто. Муха на логотипе — это «Мухосранск».

К закату пятницы синий мерседес привёз нас прямо к Свято-Николаевскому собору. Горячий пар поднимается от парка, ребятня прыгает с моста в воду — душно. Молодой отец Георгий с неумело замаскированным трудом переходит на украинский и тщательно подбирает слова, будто он на государственном телевидении. Не доверяет мне, я — вражеский агент массмедиа. Я жму его крепкую сухую ладонь, чтобы наладить контакт. Он немного расслабляется и оправдывается за самое популярное среди жителей бывшего Комсомольска название: «Это ведь не из-за названия собора, а в честь святого Николая».

Исконно советский атеистический город сегодня как пирог разделён на конфессии. На озере — баптистская церковь, на набережной — христианский центр, есть дом свидетелей Иеговы, две протестантские церкви, даже сайентологи. А подлинный бог здесь един — это ГОК.

«ГОК работает — город живёт!». ГОК — это Полтавский горно-обогатительный комбинат, основной работодатель и благодетель города. На деньги ГОКа построен Свято-Николаевский собор, Дом культуры, крупнейшие рестораны «Жара» и «Да Винчи», по слухам, элитный клуб City-Club и чуть менее элитный «Хуторок» — всё принадлежит кому-то из ГОКа.

Кто не работает на ГОКе, шьёт на фабриках. Трикотажка — вторая отрасль, которая приносит деньги Комсомольску. Но кроме прекрасной, со всё ещё по-детски припухлым лицом и оленьими глазами Веры в автобусе, в городе из трикотажников мы не встретили никого.

Активист, человек-оркестр, нумизмат, фотолюбитель, пиар-менеджер Горишних Плавней, интеллектуал, археолог, смотритель музея ГОКа, Николай Павлович Стахив — настоящая звезда города. Он знает всех, его знают все.

Повелитель ГОКовского музея принимает нас, натренированно улыбаясь, и знакомит с питомцем Кешей. Подвешенный под потолок макет птеранодона по кличке Иннокентий скалит в немом ожидании подачки зубы, которых у птеранодона быть не должно. Стахив много и не по делу говорит: о птеранодонах, которые тут в 90-х якобы жили, ископаемых подарках от археолога Шилова, месте силы, аномалии и прочей эзотерике.

Таксист Сергей, смеясь, предупреждал нас: «Ой, вам сейчас Стахив понарасскажет!» Хоть и таксист, он с высшим образованием. Его отец приехал строить Комсомольск в 1967-м, за два года до того, как стали ввозить зэков. Тогда здесь были только барханы и пара панельных зданий с десятками жителей. Спустя полвека в украинском Плезантвиле чисто и тихо. «Здесь ничего нет, только песок и дома», — говорит Сергей.

В «Да Винчи» тёмный лёф даёт в голову вкупе с теориями заговора, и я уже почти готова петь «Утиную охоту» Розенбаума с краснолицым от солнца и выпитого экскаваторщиком и его бледным гостем из Чехии. Здесь эту песню знают и любят, в ней есть слово «плавни». Народ хоть и хорохорится, но почти уже начал свыкаться со своим новым именем. Пьяненький друг из Чехии бузит и спрашивает, что означают мои татуировки. Я спрашиваю, что такое плавни.

Смешно, но в Горишних Плавнях нет плавней. Нет здесь и кинотеатра, боулинга и бильярда. В гостинице нет завтрака. Но здесь разместился по-столичному пафосный клуб с ироничным для города с населением в 50 тысяч жителей с названием City.

Смешно, но в Горишних Плавнях нет плавней.

Одиннадцать вечера, пятница, в пустом огромном помещении вибрациям музыки не за что зацепиться, и они разлетаются во все стороны, отражаясь от стеклянных перегородок между танцполом и бассейном, вязнут в ярко-голубой воде, пульсируют и скачут, пока не глохнут в мягких диванах лаунж-зоны и не растворяются в окружающем парке.

— Всего 3–4 киловатт звука, а из ближайших домов за 300 метров всё равно жалуются, — арт-директор Сергей вертит зажигалку в тонких жилистых руках. Заниматься City он приехал сюда из Киева, и даже с его почти 20-летним стажем раскрутка этого клуба даётся непросто. — Вызвали специалистов, проверили уровень шума, всё допустимо.
— Почему здесь так пусто?
— Они сидят сейчас по кабакам. Соберу их к часу, когда те закроются. Я тебе говорю, будет не протолкнуться.

Мы перемещаемся вокруг бассейна. Дневной абонемент стоит от 50 до 100 гривен, для дневных посетителей ночью вход бесплатный. Заманивать гостей приходится акциями. По рассказам Сергея, посетительницам в основном лет по 18–20, мужчины старше — от 30. «Ты знаешь, год назад девушки здесь ходили в спортивных штанах и туфлях на каблуке! Сейчас уже лучше, но приходится конкретно работать над публикой», — продолжает Серёжа. Комары заедают, невозможно сосредоточиться. Кажется, что они заполнили собой всё пространство, жужжание лезет в уши и перекрывает все другие звуки. Мы курим, от этого насекомые дают нам немного покоя. Здание построено добротно, это хороший проект с открытой террасой и подсвеченным фасадом на расстоянии от жилых кварталов, прямо в парке — оттого и комары.

— Красивый клуб. Неожиданный здесь.
— У местных диссонанс ещё сильнее. Я бы не стал строить в таком городе.

Через пустую однополосную дорогу — клуб «Хуторок». Там тоже пусто. Две официантки, распалившись, танцуют и трутся друг о друга под невыносимо громкий «Ласковый май». Самое живое место сейчас — ночной магазин «АТБ» в центре. Часть горожан выпивает снаружи под треск мобильников, компания подростков рыщет в поисках дешёвой наливки. Кое-кто уже успел побывать в драке и теперь зализывает раны для дезинфекции. Горишни Плавни never sleeps.

В Горишних Плавнях целых два яхт-клуба. Спорт — единственное, что по-настоящему популярно в городе. Множество секций для детей, бокс, гребля. Мы потерялись, и мне приходится спрашивать пацанов, которые тащат каноэ, где здесь яхт-клуб.

— А вы отдыхать?
— Работать.

Я сержусь. Полночи под моими окнами кто-то пел «Новый поворот» под расстроенную гитару. Кофе в радиусе пяти километров от гостиницы нет. Питьевой воды тоже. В одну сторону — яхт-клуб, в другую — заброшенные археологические раскопки. Конечно, мы выбрали клуб.

В Горишних Плавнях целых два яхт-клуба. Спорт — единственное, что по-настоящему популярно в городе.

В яхт-клубе нас ждёт Лещенко Василий Алексеевич. Мы застали его, коротко стриженного, в тельняшке, за мытьём «Фрегата-2». Всего в клубе десять яхт. Василий делает их сам, вручную, в маленькой мастерской здесь же на берегу. Две яхты он продал, остальные, как говорит, «для людей». Его последнее детище — «Фрегат-2», на постройку ушло шесть лет.

Василий переехал в Комсомольск из Умани почти сразу после школы, в 1972 году, строить светлое будущее на голых насыпях — привлекла реальная возможность получить за два года квартиру. Спустя шесть лет он основал в Комсомольске первый яхт-клуб.

— Яхтингом я занимался с самого начала. Вас, наверное, это удивит, но из-за бедности. В то время зарплата на стройке была 80 рублей. Купить лодку моторную — надо было рублей сто потратить, поэтому я купил обычную лодку за десять, самопальную, поставил парус на неё и ходил под парусом года два.

После стройки Василий пошёл работать на комбинат. Сейчас он на пенсии и мог бы путешествовать на своей яхте. Василий печально смеётся — далеко ходить дорого. Чтобы выйти в море, нужно пройти три шлюза: один стоит 600 гривен, два по 300 — это в одну сторону. Пенсия у Василия — 1 300 гривен.

Василий хвастается находкой из карьера, окаменелостью с доисторического морского дна. На ней видны отпечатки ракушек и даже силуэты рыб. Всё это место некогда было скрыто толщей солёной воды. По этой земле расхаживали мамонты. Время здесь странное, и кажется, будто Горишни Плавни сосуществуют одновременно и с комсомольцами, и с чудищами кайнозойской эры.

— У вас аномалии тут были?
— Та не, такого ж не бывает. А что, надо было рассказать? — смеёмся. — Николай может рассказать, что птеродактиль у них там настоящий висит. Сомы большие — это да. Такие, что две булки хлеба можно в пасть положить, вот аномалия.

Сашка-экскаваторщик говорит, что в 90-е довольно часто вытаскивал из карьера огромные черепа. Сейчас реже. Чаще бросает их в отвалы: начальство не хочет с ними возиться и останавливать работу. Каждый простой стоит денег. Кости никого не удивляют, умельцы таскают черепа из отвалов и делают из них светильники, но светильники тоже не удивляют. «Они будто полосой тут дохли, эти мамонты, какой-то массовый суицид», — хохочет Сашка и смачно затягивается сигаретой. При этом в городском музее костей мало и совсем нет собранных скелетов. Под охраной птеранодона Кеши лежат примеры пород, окаменелые ракушки, остатки древней посуды от недолгих стоянок. Мы встретились там с Николаем снова, теперь чтобы поехать в карьер.

Огромный. Карьер кажется совсем близким, если не знать, что те маленькие жучки внизу — 180-тонные БелАЗы. Ветер норовит сорвать казённую каску, которая защищает от падающей нам на головы шелковицы. Николай говорит, что у нас под ногами валяется золото. Я не верю ему. Карьер слоится разными оттенками от красного до пепельного. В воздухе стоит зной.

Машина, в которую я забралась, поломана. Как два пьяных динозавра, БелАЗ не разминулся с CATом. У Вити первый рабочий день после выходных и хорошее настроение. Он спрашивает, сколько мне лет, и обаятельно смеётся. Всё меняется, когда мы затрагиваем тему названия.

— Шо це, Гришкины Плавки? — громко возмущается он. Название для белазиста оскорбительно, и он не может ничего с этим поделать. Никто из тех, кого я встретила, не знал, что жители должны были выбрать городу новое название. Теперь поздно, надо привыкать. Как ни называй, жизнь одна: работа, отсыпные, начальник «штопаный г***дон», водочка, селёдочка, родился, помер.

— А давайте я вам розскажу, який нам графік зробили дерьмовий. Раньше ми робили день-ночь, отсипниє, виходниє. Тепер зробили чотири дня день, з восьми до шістнадцяти, потом там хитрий виходной, чотири зміни з шістнадцяти до ноля, а потом чотири ночі підряд.
— А выходные? Два выходных раз в шестнадцать дней?
— Та рідше, — голос Вити затихает и снова взрывается. — Некоториє пригали на революції, власть не понравилася. Тепер власть лучче, блін… Ми получали в еквіваленте валюти той, шо була, раньше тисячу доларів, а теперь шо ми получаєм? Зато всьо нормально.

Раньше ми робили день-ночь, отсипниє, виходниє. Тепер зробили чотири дня день, з восьми до шістнадцяти, потом там хитрий виходной, чотири зміни з шістнадцяти до ноля, а потом чотири ночі підряд.

— А переехать? Сменить род деятельности?
— Ну шо переєхать. У мене син робив зі мною, такий же як ти возрастом, плюнув на все, поїхав в Італію. А мені два года осталось до пенсії, шо я буду мінять? Молодьож жалко, страдають так, ці смєни тяжкі. Тільки вийшли, уже куняють. Ви знаєте, шо тут поговарюють, знову забастовку зробить. Отуто всі станемо, а жінки підуть желєзку перекриють.
— А были инциденты уже?
— Були. В десятому році була.
— Дало что-то?
— Та де там. Нас задавили, гастарбайтерів привезли, посадили на машини под охраной автоматчиків і вони роботали. Зачинщиків уволили. А як ми переходили на цей графік? «Пиши заявлєніе. А як не напишеш, пиши друге, на увольнєніє».

На красивом микроавтобусе Сергей, катавший нас по карьеру, увозит теперь в Кременчуг. Потомственный горняк, его отец в 1975 году перевёз сюда семью из Кривого Рога, там совсем плохая экология.

— Я окончил Комсомольский горно-металлургический техникум, — рассказывает Сергей, смеясь и обнажая золотые коронки. — Стал машинистом экскаватора в итоге.

Прадеда Сергея репрессировали — говорит, было громкое дело. Сергей подумывает о переезде, как и отец, — из-за экологии.

— Комсомольск не самое чистое место на земле. Я бы хотел к морю, ближе к Одессе, но не в сам город.

Мы уже выехали за Горишни Плавни, оставляя позади скудные их достопримечательности: стеллу с вечным огнём, три танка — один с неоконченной надписью «На Ки…», дом с сине-жёлтыми балконами, карьер с костями и людей с их маленькими проблемами огромной важности.

У Сергея на лобовом стекле наклейка Общества ветеранов Афганистана. Под записанный им микстейп из Розенбаума и Metallica Сергей рассказывает свою историю войны. Был командиром танка.

— Затишье несколько часов, скука невозможная. Паришься, жрать охота. Люки у нас и так всегда были открыты, но тут повылазили. Жарко, кто на броню, кто под танк, я сижу на башне «ля-ля-ля, тра-ля-ля». Тут слышу «щёлк», «щёлк», и до меня доходит, что по мне стреляют. Сразу понял, что вылазить не надо. Вот так повезло, был случай.

Сергей должен был возвращаться домой в самолёте, который в 1984 году, полный призывников и дембелей, был сбит у Кабула. Потом не мог улететь домой целый месяц, пока один лётчик не пожалел и не вывез на грузовом самолёте.

Домой. Работать на ГОК.

Я вспоминаю ту Веру, которую встретила в автобусе, когда мы только заезжали в город. Веру с волосами, которые треплет ветер из окна. Которая, стеснительно опустив глаза, говорит, что швея. Я вижу её вполоборота: она сидит впереди, и ей приходится выворачивать шею, чтобы отвечать на мои вопросы. Вера два года назад поехала из Киева в Комсомольск к больной бабушке, а потом нашла работу по специальности, познакомилась с парнем, вышла замуж и так и осталась здесь. Муж заботливо обхватывает её плечи — охраняет свой хрупкий Плезантвиль. Город, застывший во времени, на засыпанных плавнях, на останках доисторических животных. Они остаются там, пока мы проносимся мимо, и их кости спустя миллионы лет будут выкапывать новые добытчики руды. Этим людям не нужно, чтобы их беспокоили туристы и журналисты. График полегче, еду подешевле, любить, жить спокойно и уйти снова в землю.