Концептуальные жуки, советский быт и бегство от реальности Ильи Кабакова

Илью Кабакова можно по праву считать самым известным и дорогим советским художником второй половины XX века. Его картина «Жук» была продана за почти 6 миллионов долларов — таких же зеленых, как лист, на котором жук сидит. Кабаков — король придуманного им жанра «тотальной инсталляции». При этом он был только одним именем из многочисленной тусовки представителей нонконформистского искусства, зародившейся в СССР в 70-х. Что сделало его особенным?

Кабаков — это производная от советского быта и культуры; его родители — простые слесарь и бухгалтер. Сам Илья одновременно пытался вписаться в систему художественного мира и советской жизни. Он выучился в Суриковке и стал художником детской книги — этот факт своей биографии он оправдывает как необходимость выжить и полностью отделяет хорошо оплачиваемую заказуху от так называемого свободного творчества.

Детские книги стали территорией фантазии, куда можно было убежать от советского ада. Окружающий мир был для него дичью, банальщиной, узкой и темной комнатушкой или туалетом, в котором люди кое-как обустраивают свой быт, постоянно сыпля идиотскими фразами из учебника по языку: «Чья это кастрюля? — Ольги Викторовны». Люди, поглощенные советским бытом, как бы бесконечно упражняются, учатся жить, но так и не выходят в настоящую жизнь: они одержимы падежами и кастрюльками. Только одиночкам удается спастись, но они должны еще выплыть из океана нормальности на берег сумасшествия. Только оттуда можно взлететь: об этом говорит и знаменитая инсталляция Кабакова «Человек, который улетел в космос из своей комнаты».

Кабаков был полон не только романтического идеализма; он также до отвала наелся советских идеологических штампов — и его словно стало тошнить ими. Так родилась серия картин «Праздник»: якобы это рисунки, которые десятки лет назад создал унылый советский пропагандист, забыл про них, а снова найдя — украсил выгоревшие полотна «ритмичными» цветными фантиками. В фантиках Ольга Львовна Свиблова увидела тюремную решетку, и с тех пор их именно так принято интерпретировать. Сегодня они скорее кажутся ярлыками программ на цветистом рабочем столе.

Кабаков — везунчик: он пытался отключиться от реальности, но при этом всегда запросто получал от реальности самое необходимое. Главный секрет успеха в новой, заграничной фазе карьеры художника — это его третья жена (она и рассказывала, как он был беспомощен в быту, как забывал позаботиться о еде). Знакомые с юных лет (Эмилия — племянница мужа), они встретились по-настоящему, эмигрировав из СССР, когда им было уже за 40.

Она стала его менеджером, бухгалтером, пиарщиком. В кризис жена убеждала галеристов и аукционеров поднимать цены на работы — и это сработало: люди стали думать, что художник Кабаков — это выгодная инвестиция. Именно жена сделала художника востребованным.

О личной жизни и совместной работе они не очень любят распространятся. Но Эмилия Кабакова — одна из немногих жен, которые удостоились быть в соавторах у мужа. У скольких знаменитых гениев были такие подвижницы, как Софья Андреевна Толстая, никому доподлинно неизвестно; но соавторесс, которые гордо могли включить свое имя в подпись к работе, — единицы. Их совместные творения приобретают масштабный и при этом коммерческий характер.

Сейчас у супругов дома, мастерские и галереи на берегу океана в США. Они создают гигантские инсталляции на спонсорские средства и не желают останавливаться. Жена дает за Кабакова все интервью и отвечает за коммуникацию и финансовые вопросы.

Илью Кабакова вынесло на гигантской волне интереса к русскому искусству во время перестройки. Он по-прежнему называет себя не иначе как русским художником: он так долго был частью советской системы, что это сформировало его художественный язык.

Кабаков был одним из зачинателей московского концептуализма. Он каким-то, по собственным словам, чудом получил чердак «дома России», построил там мастерскую на деньги, вырученные на «детско-книжной халтуре». Там стала собираться тусовка очень разных художников, объединенных общим пониманием концептуализма: если любую работу заменить ее кратким словесным описанием — смысл не изменится. Таков, например, шедевральный кабаковский график выноса мусорного ведра на 5 лет вперед, написанный каллиграфическим почерком.

Кабаков — один из изобретателей жанра инсталляции, переноса кусочка выдуманного или реального мира в выставочное пространство. Инсталляции Кабакова родились из его раннего жанра «альбомов» — историй, переплетенных в небольшие книжицы. В их основе часто быт советского «маленького человека» и его желание из этого быта убежать, спрятаться, раствориться.

Позже Кабаков стал строить эти миры в натуральную величину — например, показал человека, живущего в шкафу. Феерией стала его инсталляция «Туалет» на Венецианской биеннале в 1992 году: он полностью воспроизвел нелепый домик с отсеками «М» и «Ж», а внутрь поместил обычную советскую квартиру с дырками для испражнений за невысокими перегородками.

Эта инсталляция (может быть, случайно) — высказывание не только о советском быте, но и о современном искусстве в целом: домики-павильоны в Венеции действительно сильно напоминают туалетные заведения. Я сама однажды приняла очередь в заправдашний туалет за ажиотаж вокруг какого-то павильона.

Сейчас Кабаков не останавливается на микроинсталляциях и возводит целые города и корабли. Его мысль уже давно улетела из пыльных советских коммуналок («вывезенный мной с родины бидон очистился, и теперь мне больше нечего рассказать») в заоблачные идеалистические дали. Его новые проекты неоднозначны, во многих улавливается привкус конъюнктурности: это те идеи, за которые (в сочетании с брендовым именем Кабакова) грантодатели рады выкладывать баснословные суммы. К примеру, само название работы «Корабль толерантности» противоречит искреннему кабаковскому лозунгу из прошлого: «В будущее возьмут не всех».