Неудавшийся «Ла-Ла Ленд», незадавшийся Тарантино: Что не так с «Голливудом» Райана Мерфи

Расхожая постмодернистская максима «нет истории — есть только историки, ее пишущие» за последние годы приобрела в кино новое значение. В «Заговоре против Америки» по роману Филипа Рота Дэвид Саймон переписал ход Второй мировой, сделав США союзником Гитлера, а Тарантино, истребив последнего стараниями «Бесславных ублюдков», взялся за спасение Шэрон Тейт в «Однажды в… Голливуде».

Свою версию Голливуда предлагает и самый высокооплачиваемый шоураннер мира Райан Мерфи. Задним числом он решается подкорректировать всю историю киноиндустрии 40-х: с невозможными каминг-аутами и цветной актрисой, получившей «Оскар» за главную за шестьдесят лет до реальной первой темнокожей актрисы с золотой статуэткой за главную женскую роль — Холли Берри.

Задолго до уравнительной риторики политкорректности Мерфи дает взять реванш всем возможным меньшинствам и усаживает их в главные кресла лос-анджелесской кинотусовки. Он отталкивается от реальной трагической истории: в 1932 году с буквы H знака Hollywoodland прыгает и разбивается насмерть валлийская актриса Пег Энтуисл, не выдержавшая теневой стороны киноиндустрии. Мерфи придумывает темнокожего гея Арчи Коулмана (Джереми Поуп), который спустя пятнадцать лет после суицида Энтуисл строит вокруг происшествия сценарий фильма. Коулман превращает валлийку Пег в афроамериканку Мег, которую предстоит сыграть избавляющейся от амплуа «цветной прислуги на заднем плане» Камилле Вашингтон (Лора Хэрриер). Снять картину должен режиссер, скрывающий свое филиппинское происхождение (Даррен Крисс), сыграть главную мужскую роль — непрофессиональный актер (Дэвид Коренсвет), продюсировать — геи. Вместе им надлежит совершить революцию и потеснить male pale stale.

Но не сразу: половина героев должна пройти через расовую дискриминацию, вторая — через постельные скитания имени Харви Вайнштейна. Чтобы начать карьеру, актеры с телом древнегреческого эфеба вынуждены посещать секс-вечеринки важных агентов и продюсеров. Здесь, как ни неловко признать, «Голливуд» навевает скуку. Половина сериального времени уходит на изображение разнузданности, достойной римских сатурналий; Мерфи подмигивает харассерам и эпохе хештег-клеток, недавно проводивших известного продюсера в клетку реальную; бойкий сценарий тормозится бесконечно нудными сценами раздеваний. Мерфи самовлюбленно радуется своему разоблачению Голливуда, будто этого не было в куда более влиятельном одноименном романе Буковски, комиксе Fade Out Эда Брубейкера или сразу нескольких прорывных документальных фильмах вроде «Быть Харви Вайнштейном». Три-четыре серии кряду зрителю предлагают смотреть на одну и ту же трансформацию: днем представители индустрии — респектабельные господа в двубортных костюмах, вечером — персонажи де Сада.

Вторая половина едва ли остроумнее. Производству «Мег» дают зеленый свет; главная студия будто забывает, как еще недавно аутсайдерам-создателям просто указывали на постель, и начинает водить вокруг «визионеров» хороводы. Здесь «Голливуд» перебарщивает с позолотой — и не тем, что в рузвельтовских США гомосексуалы вдруг попадают в высшую лигу кинопроизводства, а тем, как последние серии сотканы из стремительного успеха и победных оскаровских речей о мечте. «Лишним людям» удалось изменить мир, но подача этого успеха удручающее похожа на вещания среднячкового инфлюэнсера.

Герои должны пройти через расовую дискриминацию и через постельные скитания имени Харви Вайнштейна.

Как и, скажем, «Ла-Ла Ленд», «Голливуд» — это разом признание в любви киноиндустрии и защитная реакция на ее уродство. Мерфи пытается разгладить складки на ткани истории, вычистить позорные расистские и гомофобные пятна, но не забывает напомнить о том, как мы обязаны золотому фонду 40-х. Переписывая его естество в ключе Queer Eye и Спайка Ли, он садится за стол без козырей. Пародируя стандарты красоты и кинопробы как селекцию самых мускулистых и обезжиренных, он сам заигрывается с этим глянцевым вокабуляром белых зубов и высоких скул. Ведь Мерфи пробует написать сюжет об инаковости, но все же здесь есть только конвенционально «красивые» геи, темнокожие, азиаты и темнокожие геи. Он покушается на священных коров Голливуда, но не устает из кадра в кадр подсвечивать перекачанные ягодицы, воспроизводит сексуальную озабоченность высмеиваемой индустрии, наконец, транжирит впечатляющий актерский ресурс и финансы — достойная, не иначе, задача.

Вообще, из «Голливуда» могла бы получиться любопытная и странная альтернативная реальность, если бы не засахаренная история американской мечты и если бы вместо капслока было что-нибудь потоньше. Но Мерфи — помним по «Американской истории ужасов» — принадлежит к большой традиции выдохшегося за тридцать лет постмодерна с пантомимой и кривляниями. При такой стратегии, конечно, не создашь собственную вселенную, с орбитой и особенным атмосферным давлением, перечеркивающими реальную историю, как вышло в тарантиновском хеппи-энде. В историю Мерфи не слишком-то веришь, когда он слишком долго выбирает, чем же будет «Голливуд» — то ли сказочной пародией, то ли травестией.

«Голливуд» — это разом признание в любви киноиндустрии и защитная реакция на ее уродство.

Все фото: IMDb