«Дребедень многословная»:
Как создавался роман «Война и мир»

В 1856 году Толстой начинает писать повесть о своем современнике, старике-декабристе, который, отбыв многолетнюю ссылку, возвращается наконец на родину. В 1869-м — дописывает роман, действие которого завершается задолго до восстания декабристов. Сразу и не догадаешься, что речь идет об одном и том же произведении, однако так оно и есть.

Сначала роман назывался «Декабристы», действие его начиналось тогда же, когда Толстой взялся за работу — в 1856 году, и в центре сюжета был декабрист Пьер Безухов, возвращающийся с семейством в Москву после 30-летней сибирской ссылки. Но как истинный перфекционист, Толстой решил для начала немного посвятить читателей в прошлое героя — в 1825 год. Потом и этого показалось мало: ведь в год восстания декабристов герой был уже сложившейся личностью, и чтобы понять, как эта личность сформировалась, требовалось заглянуть еще дальше в прошлое. Что из этого получилось, вы знаете.

Интересно, что, уже работая над «Войной и миром» в том виде, в котором роман дошел до нас, Толстой продолжал считать его лишь предысторией основного повествования, своего рода приквелом. Примерно то же самое, кстати, случилось с Достоевским: свой роман «Братья Карамазовы» он считал лишь подготовкой к главному, «большому» роману о жизни Алеши Карамазова — но писатель умер, не успев закончить замысел. Толстой несколько раз пытался вернуться к «Декабристам» уже после окончания «Войны и мира» и «Анны Карениной», но в итоге все, что нам от них осталось, — первые три главы.

Решив сосредоточиться на Отечественной войне, Толстой прочел едва ли не все свидетельства современников с обеих линий фронта (от Наполеона до Дениса Давыдова), собрал целую библиотеку исторических и художественных книг о событиях 1812 года, провел многие часы за чтением газет и журналов тех времен. И остался недоволен, не найдя ни в одной из прочитанных книг ни объективного описания событий, ни справедливой оценки: одни авторы преклонялись перед Александром I, другие возвеличивали Наполеона. Впрочем, труды историков пригодились: из них Толстой позаимствовал и ввел в роман подлинные исторические документы: приказы, диспозиции, планы сражений, личные письма Наполеона и Александра I, фрагменты из переписки Кутузова — те самые детали, которые делают роман живым.

Документальными источниками писатель не ограничился. Он лично съездил в Бородино, откуда писал жене: «Я очень доволен своей поездкой… Только бы дал бог здоровья и спокойствия, а я напишу такое Бородинское сражение, какого еще не было». Изучив местность, он нарисовал подробную схему с расположением окрестных деревень и траекторией движения солнца.

Так же скрупулезно Толстой прорабатывал персонажей. Исследователи подсчитали — их в романе 559. Двести из них — реально существовавшие исторические лица, но и оставшиеся нередко имели прототипов: к примеру, друг Николая Ростова Василий Денисов был частично списан со знаменитого партизана Дениса Давыдова, знакомая семьи Ростовых Мария Дмитриевна Ахросимова очень напоминает вдову генерал-майора Настасью Дмитриевну Офросимову, старый князь Николай Андреевич Болконский «унаследовал» черты деда Толстого по матери, екатерининского вельможи. А прототипом дочери Болконского и сестры князя Андрея, княжны Марьи, многие исследователи считают мать Толстого, Марию Николаевну Волконскую. Писатель ее не помнил — она умерла, когда ему не исполнилось и двух лет, — но всю жизнь преклонялся перед ее образом.

Чтобы дать всем персонажам имена (а это непросто: попробуйте-ка придумать полтысячи фамилий!), Толстой либо использовал реально существующие фамилии (Разумовские, Мещерские, Лопухины), либо чуточку видоизменял их: так появились Болконский (Волконский), Друбецкой (Трубецкой), Курагин (Куракин), Долохов (Дорохов).

Над романом он работал долго и мучительно. Особенно тяжело давалось начало: в архивах Толстого сохранилось не менее 15 вариантов, а некоторые страницы он переписывал 100 с лишним раз (что подтверждено черновиками). Много раз он бросал писать книгу, теряя надежду высказать все и так, как ему хотелось. Масштабному замыслу было тесно в привычных рамках исторического романа: нужна была новая форма. Он назвал ее «романом-эпопеей», а режиссер Александр Митта — «романом-кинофильмом», в котором точнейшим образом описан каждый кадр.

Когда из печати вышли первые части «Войны и мира» (еще под названием «1805 год»), многие читатели и критики остались недовольны обилием французской речи и философских отступлений. «К чему это изобилие французского разговора? – писал В. Боткин Фету. – Довольно сказать, что разговор шел на французском языке. Это совершенно лишнее и действует неприятно…» Поэтому в 1873 году вышло новое издание «Войны и мира», где французский язык исчез почти вовсе, а философские и военно-исторические рассуждения автора были выделены в особое приложение. Получилась этакая недлинная мелодрама с огромными комментариями.

«Московские ведомости» радостно приветствовали новую редакцию: «Граф Толстой вычеркнул все те разговоры на французском языке, кои без ущерба колориту могли быть переданы на русском, и, главное, выключил все рассуждения о военном искусстве и все взгляды на историю вообще, соединив их под общим названием „Мысли о войне 12-го года“. Какого бы кто ни был мнения об этих рассуждениях и взглядах, всякий согласится, что они лишним бременем лежали на романе и насильственно отрывали читателя от художественного рассказа». Однако, как выяснилось, согласился не всякий: усеченный роман выдержал еще одно издание, а с 1886 года «Война и мир» стал публиковаться в первоначальном, знакомом нам виде — с французским и философией. С одним исключением: в 2007 году издательство «Захаров» выпустило ту самую версию романа, которая так понравилась рецензенту «Московских ведомостей». «В два раза короче и в пять раз интереснее», — высказался о ней глава издательства Игорь Захаров.

Интересно, что к роману, почти сразу после издания признанному шедевром, сам Толстой впоследствии относился, мягко говоря, скептически. Уже в январе 1871 года в письме Фету он признался: «Как я счастлив… что писать дребедени многословной вроде „Войны“ я больше никогда не стану».

Кокетство? Однако эта же мысль постоянно проскальзывает и в личных дневниках писателя: «Люди любят меня за те пустяки — „Война и мир“ и т.д., которые им почему-то кажутся очень важными» (1908). Примерно в это же время Толстой сильно сконфузил одного из гостей Ясной Поляны, который с восторгом благодарил его за создание «Войны и мира»: «Это все равно что к Эдисону кто-нибудь пришел бы и сказал: „Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку“». И, похоже, он совсем не лукавил.

Главной его претензией к «Войне и миру» (да и другим своим романам) стало то, что это литература для образованных классов, непонятная народу: «Пирожное, а не хлеб насущный». Толстой тогда уже был увлечен созданием и развитием новой народной просветительской литературы. «Пирожные» ему были больше не интересны.