Нация вооруженных

Статья приводится в сокращении. Оригинал читайте на сайте The Atlantic.

В моем родном городке в штате Алабама обожают оружие. Магазин моего деда торгует ружьями. Но только став жертвой нападения, я начала всерьез задумываться о непростых отношениях Америки с огнестрельным оружием.

…Это случилось жарким воскресным вечером. Мне был 21 год, я проводила каникулы в родном городе. В полумиле от своего дома в Таскалусе, штат Алабама, я остановилась на светофоре. Все стекла в машине были опущены, и меня обдувал приятный ветерок. По радио пел Ашер. Из-за угла появилась серебристая «Тойота-Такома». Когда она проезжала мимо меня, я услышала хлопок. А в следующую секунду почувствовала жгучую боль в левой руке.

Если бы до того вечера кто-нибудь спросил меня, что я буду делать в случае ранения, я бы, конечно, ответила: «Позвоню в 911, а потом поеду в больницу». В реальности мне и в голову не пришло набрать 911.

Вместо этого я зашла в ближайший магазинчик и позвонила отцу. Я наблюдала, как кровь растекается по моему новому голубому платью, и гадала, останется ли пятно. Потом перевела взгляд на девушку, болтающую с двумя парнями на стоянке. Ее волнистые светлые волосы красиво сияли в свете фонарей. Вот бы у меня были такие же волнистые светлые волосы, подумала я.

Отец хотел за мной приехать, но я добралась до дома сама, держа руль здоровой рукой. По пути я вслух просила у Бога прощения за все грехи, которые я успела совершить. Когда я подъехала к дому, родители уже ждали меня снаружи.

Мне и в голову не пришло набрать 911.

Я гладила маму по волосам, пока она, плача, везла меня в больницу. Хирург сказал, что пуля (небольшая, примерно 22-го калибра) вошла в мышцу слишком глубоко, чтобы ее можно было извлечь. Так что она по-прежнему там, в моей руке. А стрелка все еще не поймали. Даже мотивы его до сих пор неизвестны.

Там, откуда я родом, любят оружие. Оно — такая же важная часть нашей истории, как Иисус, фанатские кричалки и монограммы. Даже те из нас, кто никогда не стрелял, находят эту эстетику романтичной.
Это восхищение оружием мы впитываем с юных лет. Я вспоминаю школу: мы, чирлидерши, тренируемся на стадионе после уроков. По пятницам в дни матчей мы толпимся у зеркала в туалете в густых облаках лака для волос, поправляя макияж и страшно завидуя тем девочкам, которые заводят будильники на 4 утра следующего дня. Будильник, заведенный на 4 утра, означает, что у тебя есть парень и что он позвал тебя на охоту. В нашем городке такое приглашение — верный признак серьезных отношений.
Саму охоту девочки не слишком любили: на нее приходилось напяливать резиновые сапоги и огромные камуфляжные куртки. Утром охотник заезжал за подругой на грузовике, и они отправлялись на участок, принадлежащий его семье. Если семья была при деньгах, там даже имелся охотничий домик с набитым пивом холодильником.

А потом вы забираетесь на вышку и ждете. Мальчик держит наготове ружье: возможно, «молодежную» модель 30-06. Когда добыча наконец появляется, он нажимает на курок, и вы подпрыгиваете от оглушительного звука выстрела. Вам весь день было невыносимо скучно, но теперь, глядя на его восторженное лицо, вы вспоминаете, зачем вы здесь: потому что для него это важно. А значит, и для вас тоже.

Оружие — такая же важная часть нашей истории, как Иисус, фанатские кричалки и монограммы.

В таких днях были важны не столько ружья сами по себе, сколько то, что они символизировали: взросление, гордость быть посвященными во «взрослую» культуру, пьянящую маскулинность. Если в Таскалусе и заходит речь о вооруженном насилии (после очередного массового расстрела или несчастного случая на охоте), то о нем говорят как о неприятном, но приемлемом побочном эффекте. Автомобили тоже иногда убивают людей, но это же не повод перестать водить.

…Когда мне было 14, мой дедушка стал совладельцем магазина товаров для туризма. Магазин был огромным и прекрасным. В нем продавалось все: удочки и снасти, палатки и походное снаряжение — и оружие, конечно. По выходным, особенно в дни футбольных матчей, в магазин съезжались со всего Юго-Востока: иногда мы с дедушкой прогуливались по парковке, считая машины с номерами других штатов. Мальчики в моей школе носили футболки с логотипами магазина, и я ужасно этим гордилась.

После ранения я стала все чаще задумываться об оружейном отделе дедушкиного магазина. Интересно: тот, кто в меня стрелял, тоже купил оружие там? Я представляла, как он выбирает пистолет, а потом кладет сверху упаковку жвачки — стойка с ней расположена прямо у кассы, почему бы и не купить заодно.

Спроси меня кто-нибудь об этом раньше, я бы, наверное, тоже машинально повторила про «неприятный, но оправданный побочный эффект». Правда, когда жертвой «побочного эффекта» стала я сама, эта логика перестала казаться такой уж убедительной. Но озвучивать подобные сомнения в наших краях было не принято.

Тот выстрел не отнял у меня жизнь. Я даже не могу сказать, что жизнь разделилась на «до» и «после». Я и заплакала-то только однажды: когда сидела в родительской спальне и смотрела местные новости. «Жертва, — говорил диктор, — все еще напугана, но, по нашим эксклюзивным данным, она уже дома и с ней все в порядке». Было странно слушать, как этот человек, с которым я никогда не разговаривала, так уверенно рассказывает обо мне. «Эксклюзивные данные».

Когда я вспоминала ту ночь, в памяти каждый раз всплывали разные детали. Вот моя 4-летняя сестренка на подъездной дорожке. Когда я вышла из машины, по моему платью уже расплылось кровавое пятно; она указала на него и невозмутимо заметила: «У тебя платье прострелено». Вот госпиталь, я в инвалидном кресле в пустой приемной отделения скорой помощи. Медсестра за стойкой поднимает глаза и говорит безо всякого выражения: «У нас огнестрельное ранение».

Полицейские, конечно, хотели от меня совсем других подробностей. Прямо как детективы из сериала, они просили меня закрыть глаза и заново представить все, что предшествовало ранению: запахи, шум других машин, громыхание пивной банки на тротуаре… Но я не была персонажем сериала и не могла эффектно вспомнить недостающую деталь, благодаря которой пазл волшебным образом сложится бы.
Любая мелочь имеет значение, уговаривали меня они. Даже сны могут пригодиться. Хорошо, отвечала я. Вчера ночью мне снилось, что перед окном спальни остановился серебристый пикап. «Ну уж на этот раз…» — сказал водитель. Во сне я попыталась разглядеть его лицо. Может, он снова в меня выстрелит, и у меня будет второй шанс, рассуждала я во сне. Уж на этот раз я его запомню. «Но потом я проснулась. Я так и не успела его увидеть». Доброжелательная женщина-полицейский делала заметки и кивала.

На следующей неделе я улетала во Францию на курсы писательского мастерства. Металлодетекторы в аэропорту никак не отреагировали на пулю в моем теле, но на всякий случай у меня было при себе письмо-объяснительная от шерифа. Осенью я вернулась в свой колледж в Новой Англии, но эта история не отпускала меня, как навязчивый «белый шум». Засиживаясь допоздна в библиотеке, я звонила в полицию кампуса и просила дежурную побыть на связи, пока я иду домой. В эти десять минут мы практически не разговаривали, но, по крайней мере, я могла слышать треск радио на заднем плане.
Иногда друзья спрашивали, изменилась ли моя позиция по поводу права на ношение оружия. «Не знаю», — отвечала я и не лукавила: я действительно не знала. Громкие лозунги о контроле за оборотом оружия не вызывали во мне отклика, но и прежний пиетет к оружию исчез. Меня саму беспокоили эти смешанные чувства. У всех, кроме меня, — в кампусе, в интернете, в родном городе — было совершенно определенное мнение относительно оружия. А ведь я, в отличие от них, знаю о вооруженном насилии не понаслышке. Если уж даже мой собственный опыт ничего мне не подсказывает, то что тогда подскажет?

…14 февраля 2018 года старшеклассник застрелил 17 человек в школе города Паркленд, штат Флорида. Через несколько дней дедушка позвонил мне в Вашингтон: я тогда работала репортером в Конгрессе. Он хотел обсудить случившееся. Раньше мы с ним никогда не обсуждали контроль за оборотом оружия. Даже когда меня ранили, мы говорили обо мне, о журналистах, о расследовании, которое зашло в тупик, — но никогда об оружии как таковом.

А вот после Паркленда — да. Дедушка сказал, что пора «что-нибудь» сделать «со всем этим», но непохоже, что «кто-нибудь там» (в Вашингтоне) «собирается хоть что-нибудь, черт возьми, предпринять». Узнав, что стрелок в Паркленде был вооружен полуавтоматической винтовкой AR-15, дедушка связался с Бюро алкоголя, табака, оружия и взрывчатых веществ и уточнил, имеет ли его магазин право перестать продавать такие винтовки покупателям моложе 21 года. Там ответили, что право-то он имеет — в конце концов, это частный бизнес, — но это может повлечь судебные иски о дискриминации по возрасту (такие прецеденты уже были зафиксированы в Орегоне). Но эти риски его мало волнуют, поэтому он все-таки ввел ограничение, сообщил мне дедушка.

Он было собирался совсем снять AR-15 с продажи, но перед этим попросил сотрудников посмотреть статистику покупок. Оказалось, большинство покупателей винтовки — землевладельцы и фермеры, столкнувшиеся с набегами диких кабанов. Эти животные проникают на участки целыми стадами, уничтожают посевы, портят оборудование и коммуникации, и остановить их может только полуавтоматическая винтовка, не требующая перезарядки. Так что дедушка решил оставить ее в продаже.

Оказалось, большинство покупателей винтовки — землевладельцы и фермеры, столкнувшиеся с набегами диких кабанов.

Да, говорили мы, возрастные ограничения на продажу винтовок вряд ли предотвратят следующий Паркленд. Но нужно же хоть что-то предпринять. Проблема не из легких, сказал дедушка, а демократы только и могут, что болтать о ней; впрочем, республиканцы не делают и этого.

На Капитолийском холме действительно бездействовали. Я могла заранее предсказать, как выскажутся о проблеме лидеры обеих партий. Но если уж мой дедушка, республиканец, голосовавший за Дональда Трампа, смог осознать всю сложность и неоднозначность этой проблемы, почему на это не способны политики в Вашингтоне?

Я поделилась этими мыслями с редактором, заодно упомянув о своем ранении. В ответ мне поручили написать статью — об Алабаме, о своем опыте и о том, как все это изменило мои взгляды на национальную одержимость оружием. Но я понимала, что у меня до сих пор нет ответа на этот вопрос. Чтобы его получить, я отправилась в родной город.

…Субботним утром в мае дедушка заехал за мной, чтобы отвезти в магазин. Пока мы ехали, он спросил, о чем я собираюсь писать. «Каково это — стать жертвой нападения в месте, где так любят оружие». «Дело не в любви, — ответил он, паркуясь у магазина, — а в необходимости». Он напомнил мне про койотов и гремучих змей. Для сельских жителей (а это более 40% населения Алабамы) оружие — просто средство защиты от диких животных. Да, оружие в Алабаме действительно любят, но нельзя забывать о его утилитарности.

Мы вошли в магазин. Я и забыла, какой он огромный. Следующие несколько часов я наблюдала за работой продавцов оружейного отдела. Они обращались с оружием с бережностью, которая граничила с благоговением. В их словах сквозила нескрываемая гордость. Ведь они были экспертами в чем-то настолько сложном — и настолько смертоносном.

…Но такие умеренные воззрения заглушаются скандальными выступлениями людей вроде Кейтлин Беннет, отстаивающей право студентов носить оружие в стенах учебных заведений. Кейтлин прославилась фотосессией на фоне родного университета с винтовкой AR-10 на плече. Снимки разлетелись по интернету, и теперь Беннетт с ее ультраправыми взглядами постит один провокационный твит за другим.
Крайности всегда на слуху, и именно по ним широкая общественность судит обо всех владельцах оружия. Да и их представители в Конгрессе только подливают масла в огонь. Почему ни один из сенаторов-республиканцев, с которыми я обсуждала оружие, ни разу не упомянул, что многие консерваторы поддерживают возрастные ограничения в этой сфере?

Кейтлин прославилась фотосессией на фоне родного университета с винтовкой AR-10 на плече.

…Оглядываясь назад, я понимаю, почему взялась за эту статью. Я ненавидела то, что со мной случилось, и то, что случилось с этими детьми в Паркленде. Я искренне хотела возненавидеть и оружие. Мне казалось, что именно так к нему должен относиться любой приличный человек. Мое двойственное отношение к оружию теперь казалось мне безответственным, даже аморальным. А между тем оно никуда не делось.

Через пару дней после посещения магазина я отправилась на охоту со старым приятелем (назовем его Тайлер: Таскалуса — город маленький, поэтому мой знакомый попросил не упоминать его настоящего имени). Его участок, где мы собирались поохотиться на диких кабанов, находился в 45 минутах езды от города. Мы свернули с шоссе на грунтовку. Подходя к охотничьему домику, мы услышали сигнализацию: вероятно, в здание забрался кто-то чужой. Не то чтобы там было что красть (не считая телевизора с комнатной антенной), но все-таки было гораздо спокойнее заходить внутрь, зная, что мой спутник вооружен. Тайлер вскинул на плечо винтовку и осмотрелся. Никого.

Мы вернулись на улицу, чтобы выгрузить вещи из багажника, и Тайлер шутки ради трижды выстрелил в воздух. Я отпрыгнула, закрыв лицо ладонями. Он смеялся, а я еле-еле сдерживала слезы. Я сама не ожидала, что так испугаюсь.

Мы вывели из сарая вездеход, сели в него и стали пробираться через лес. Наконец выбрались на открытое пространство. Теперь оставалось только ждать. Минуты сменялись часами. Все мое беспокойство и паника исчезли.

…За несколько месяцев до этого, сразу после Паркленда, я разговаривала с конгрессменами-республиканцами о возможных политических последствиях массовой стрельбы. «В Алабаме, где я выросла, — писала я тогда, — Вторая поправка — не столько право, сколько неприкосновенный элемент культуры. И конгрессмены справедливо опасаются, что даже незначительное покушение на этот элемент может стать политическим самоубийством». Но перечитав эту фразу сейчас, я поморщилась.

Я не разделяю мнение, что «обычные люди» в большинстве своем более разумны, чем их представители в Вашингтоне. Однако эти люди уж точно гораздо сложнее, чем их пытаются изобразить партийные лидеры. Я не знаю, чем в действительности вызван страх членов Конгресса перед «политическим самоубийством» (то есть законодательным ограничением оборота оружия): влиянием оружейного лобби, неуверенностью в том, какое решение будет правильным, или тем и другим. Но в результате лидеры манипулируют общественным мнением, вместо того чтобы реагировать на него.

Приверженность представителей обеих партий к крайним точкам зрения отталкивает от них разумных и ответственных владельцев оружия. Да, признание неоднозначности, сложности, двойственности отношения американцев к оружию (той самой двойственности, из-за которой жертва вооруженного нападения внезапно чувствует желание отправиться на охоту, а продавец оружия вводит ограничения на продажу в собственном магазине) само по себе не решит проблему и не остановит поток жертв. Но крайности и упрощения — гарантия того, что дело вообще не сдвинется с мертвой точки.

…В тот вечер дикие кабаны так и не появились. Но мне хотелось пострелять из AR-15 — собственно, именно для этого мы и уехали за город. Тайлер предложил потренироваться на мишенях. Он поставил одна на другую пустые банки из-под пива; я едва различала их в высокой траве.

Но попасть оказалось легче, чем я думала. Я навела красную точку прицела на верхнюю банку и нажала на курок. Банка взорвалась в воздухе, я почувствовала запах пороха. «Лучший запах в мире», — сказал Тайлер. Он переставил банки, чтобы я могла попробовать еще раз. Оглушительные звуки выстрелов, которые до смерти напугали меня несколько часов назад, сейчас отзывались во мне пьянящими выбросами адреналина. Вопреки собственному желанию я была счастлива.

Все фото: Depositphotos