«Между помешательством и опьянением»: Каким было главное кабаре Серебряного века

«Бродячая собака» создавалась в рекордно короткие сроки: когда Пронин нашел помещение, до предполагаемой даты открытия оставалось полтора месяца. Стены расписали дружественные художники Сергей Судейкин и Николай Кульбин, название придумали на ходу, и в ночь с 31 декабря 1911-го на 1 января 1912 года еще не до конца отремонтированное артистическое кабаре приняло первых гостей. В первую же ночь в подвальчике собрался весь цвет петербургской богемы: Гумилев и Ахматова, Бальмонт и Северянин, Кузмин и Саша Черный, Мандельштам и Георгий Иванов, актеры и музыканты, режиссеры и художники.

«Бродячая собака» стала этаким творческим Ноевым ковчегом: в ней собирались и футуристы, и акмеисты, и символисты, и «мирискусники», и кубисты, и импрессионисты, и уже состоявшиеся поэты и художники, и молодняк в творческом поиске. В низкий подвальчик, рассчитанный максимум на 40 человек, набивалось и 60, и 100. Над входом висел плакат: «Все между собой считаются знакомы». По количеству обычаев и традиций подвал, по воспоминаниям Б. Лившица, «перещеголял бы британский парламент». Обитатели «Собаки» всячески подчеркивали ее статус «государства в государстве»: у кабаре были правительство, герб, несколько гимнов, ордена, знаки отличия и даже собственная гербовая бумага.

В первое время «Собака» работала дважды в неделю, по средам и субботам, но вскоре сборища стали происходить едва ли не ежедневно. Начинались они ближе к полуночи, а заканчивались к пяти-шести утра. Чтобы попасть внутрь, следовало пройти сначала одну подворотню, потом двор-колодец, потом еще одну подворотню и, «минуя облако вони, бившей прямо в нос из расположенной по соседству помойной ямы», спуститься в подвал.

Внутри — обстановка самая сюрреалистическая. Зашедший корреспондент «Биржевых ведомостей» недоуменно описывал интерьер подвала: «Пестрые, как юбка татарки, стены, потолки и занавес действуют на психику, как кумач на быка. Получается какое-то общее раздраженное повышенное настроение, среднее между помешательством и опьянением». Под стать была и публика: актеры зачастую приезжали сюда после спектаклей, не переодеваясь и не разгримировываясь — и при этом не слишком выделялись в причудливой толпе. Приход нового гостя возвещали в зале ударом в большой турецкий барабан: иногда эту обязанность выполнял юный Маяковский, по воспоминаниям Б. Лившица, «возлежавший на барабане в позе раненого гладиатора». Выглядел он, согласно Лившицу, довольно эффектно: «Со львиной застежкой на груди, в широкополой черной шляпе, надвинутой на самые брови, он казался членом сицилианской мафии. Его размашистые, аффектированные движения были традиционны для всех оперных злодеев, а волевое выражение челюсти не ослабляло даже отсутствие передних зубов».

Каждую ночь в кабаре происходило что-то новое: литературные игры и мистификации, чтения новых произведений и поэтические дуэли, танцы и сценические миниатюры, скетчи и пьески, диспуты и научные доклады. Мероприятия делились на «объявленные» и «необъявленные»: последние состояли из экспромтов и импровизаций, первые же предполагали подготовку. «В особые, или «необыкновенные», субботы или среды гостям предлагалось надевать на головы бумажные колпаки, которые им вручали на пороге подвала, — вспоминал Лившиц, — и прославленные адвокаты или известные всей России члены Государственной думы безропотно подчинялись этому требованию».

Поэт Георгий Иванов, один из постоянных посетителей «Собаки», описывает типичную ночь в кабаре так: «К утру сводчатые комнаты „Собаки», заволоченные табачным дымом, становились чуть волшебными, чуть „из Гофмана». На эстраде кто-то читает стихи, его перебивает музыка или рояль. Кто-то ссорится, кто-то объясняется в любви. Маяковский обыгрывает кого-то в орлянку. О. А. Судейкина, похожая на куклу, танцует „полечку» — свой коронный номер. Сам „мэтр Судейкин“, скрестив по-наполеоновски руки, с трубкой в зубах мрачно стоит в углу. За столом идет упражнение в писании шуточных стихов. Предлагается наконец нечто совсем новое: каждый должен сочинить стихотворение, в каждой строке которого должно быть сочетание слогов „жора“. Время иссякло, все по очереди читают свои шедевры: „Свежо рано утром. Проснулся я наг. Уж орангутанг завозился в передней…“ Под аплодисменты ведут автора, чья „жора“ признана лучшей, записывать ее в „Свиную книгу“ — фолиант в квадратный аршин величиной. Здесь всё: стихи, рисунки, жалобы, объяснения в любви, даже рецепты от запоя». Жаль, что прочесть все это уже не удастся: «Свиная книга» была утеряна в революционные годы.

Изначально «Собака» создавалась как заведение «для своих», которое «будет открыто для действительных членов и их гостей, входящих исключительно по рекомендациям действительных членов». Для всех прочих даже напечатали бланки с вежливым, но оттого не менее обидным отказом: «Милостивый государь! „Бродячая собака“ не считает возможным Вас принять». Но так как денег у «своих», как правило, не хватало, а клуб надо было содержать, вскоре правлению «Собаки» пришлось несколько поступиться идеалами.

Допущенных в кабаре посторонних вне зависимости от рода занятий называли «фармацевтами»: в это слово завсегдатаи «Собаки» вкладывали все презрение к далеким от искусства, но зато гораздо более обеспеченным согражданам. Несмотря на откровенное презрение со стороны богемы и гигантскую стоимость входного билета для «фармацевтов» (в иные вечера она доходила до 25 рублей — для сравнения, жалованье рабочего тогда составляло около 20 рублей в месяц, учителя начальной школы — от 25 рублей, а фельдшера земской больницы — 37 рублей), буржуа вставали в очередь, чтобы попасть в скандально известный подвал, а попав, еще и оплачивали счета завсегдатаев. Рассказывали даже, что Пронин иногда прямо давал буфетчику указание не приставать к «своим» с оплатой, а записывать съеденное и выпитое на счета «фармацевтов». Изредка, если верить Иванову, бывало и совсем без церемоний: «За одним столиком сидят господин и дама — случайные посетители, „фармацевты“. Заплатили по три рубля за вход и смотрят во все глаза на „богему“. Мимо них неверной походкой проходит завсегдатай. Останавливается. Уставляется мутным взором. Садится за их стол, не спрашивая. Берет стакан дамы, наливает вина, пьет. „Фармацевты“ удивлены, но не протестуют: богемные нравы… даже интересно…» Некоторых «фармацевтов», обеспечивавших заведению особенно крупные финансовые вливания (например, на организацию постановок), милостиво переводили в разряд «меценатов», что давало им право на бесплатный вход.

Кстати, именно в «Собаке» и именно для «фармацевтов» Маяковский в феврале 1915 впервые прочел свое знаменитое «Вам!» («Вам, проживающим за оргией оргию, / имеющим ванную и теплый клозет!..»). «Разреши мне выйти на эстраду, и я сделаю „эпате“, немножечко буржуев расшевелю», — попросил в тот вечер Маяковский Пронина, и тот, недовольный тем, что вечер получился скучноватым, разрешил. «Это имело действие грома, получились даже обмороки, — вспоминал потом Пронин, — одну из них это так ошарашило, что она была в полуобмороке, полуистерике».

Ночь со скандальным чтением «Вам!» оказалась одной из последних в истории «Собаки». Уже через пару недель, в первых числах марта 1915-го, кабаре закрыли. Поводом стала нелегальная продажа алкоголя (на тот момент в стране был объявлен сухой закон), хотя похоже, что проблему можно было решить и реальные причины закрытия были финансовыми. Пронин, умевший генерировать гениальные идеи, был при этом довольно никудышным менеджером («В серьезных делах невыносим», отзывался о нем Мейерхольд). Уже год спустя он, впрочем, найдет «меценатов» под свой новый прожект — еще один артистический подвал «Привал комедиантов».