Расстрел «Небесной сотни»: Фотографы вспоминают, как это было

Я провёл на киевском Майдане всю зиму. Казалось, это не кончится никогда. Но это кончилось за неполный день 20 февраля, когда я, не успев толком проснуться, выскочил из хостела на растревоженный звуками взрывов и выстрелов Крещатик. Во все стороны бежали люди, куда-то несли раненых, со сцены бодрый голос просил ещё людей со щитами на Институтскую. И люди шли. А там, куда они шли, не стихали выстрелы. Хлёсткие, непривычные уху выстрелы боевого оружия.

Оказалось, что умирать легко. Очень легко. И они умирали, не успев понять или удивиться. А товарищи несли их обратно на тех же пробитых пулями щитах, которыми они перед смертью прикрывали себя и других.

С тех пор прошло два года. До сих пор, проходя по Институтской, я вглядываюсь в фотографии самодельного мемориала у гостиницы «Украина» и пытаюсь вспомнить, видел ли я кого-нибудь из этих людей? И не могу никого узнать. Зато я отлично помню, как в кустах напротив Октябрьского дворца лежала вязаная чёрная шапочка. Такие продаются в любом подземном переходе. В шапочке, как в миске людоеда, лежали человеческие мозги.

Я приехал в Киев накануне расстрела «Небесной сотни», и было уже страшно, потому что за день-два до этого прошла новость, что на выходе с Майдана убили пишущего журналиста (речь по всей видимости идёт о корреспонденте газеты «Вести» Вячеславе Веремие, убитом «титушками» в ночь с 18 на 19 февраля. — Прим. ред.).

Майдан Незалежности был разделён пополам: со стороны Европейской площади стоял «Беркут», ещё дымился сгоревший накануне Дом профсоюзов. Утром 20 февраля мы с коллегой пришли после завтрака на Майдан и поняли, что всё проспали — «Беркут» куда-то подевался, площадь заняли протестующие. С Институтской улицы одного за другим выносили убитых и раненых. В тот день мы видели много таких скорбных процессий, много крови и много отчаяния на лицах.

В какой-то момент мы оказались на крыше Октябрьского дворца. Конёк крыши прикрывал нас от позиций «Беркута», придавая нам чувство безопасности. Не успев толком ничего снять, мы услышали выстрелы сверху, из гостиницы «Украина», и решили, что пора бежать. Выстрелы продолжались один за другим, и последние из них пришлись как раз по нашей крыше — слышно было, как пули бьют по железу. Кто оттуда стрелял и зачем — мы так никогда и не узнали.

В тот день я был на баррикадах с раннего утра. Протестующие жгли покрышки несколько ночей подряд, чтобы не пустить «Беркут» на штурм Майдана, который к тому моменту сжался до микроскопических размеров. Когда рассвело, мы увидели, что за линией огня никого нет и что «Беркут» отошёл наверх к гостинице «Украина».

Протестующие рванулись захватывать обратно площадь у стелы и оттуда побежали вверх по Институтской. Это произошло внезапно для «беркутовцев», и они в панике отступали.

С обеих сторон началась стрельба. Я видел майдановцев с ружьями и людей в чёрной форме и жёлтых повязках с калашниковыми с другой стороны.

По Институтской шли человек пятьдесят. Обернувшись, я увидел около трёхсот-четырёхсот, преследовавших полицию по Крещатику в сторону Грушевского. Мы решили, что там быть важнее. Потом всё оказалось наоборот — большая толпа дошла до баррикад у стадиона им. Лобановского и остановилась, а тех, кто шёл по Институтской, расстреляли снайперы. Никто не ожидал такого обострения.

На снимке: парень принёс убитого товарища в гостиницу «Украина», где был развёрнут медпункт.

Прилетев 19-го вечером из Москвы, я тут же заступил на ночное дежурство, потому что ребята из киевского бюро AFP еле держались на ногах. Ночь прошла спокойно. В семь утра я разбудил звонком сменщика, а сам пошёл оправлять картинки и хотя бы немного поспать. Сон не шёл, и я отправился гулять. Зашёл на Майдан. Встретил на углу Михайловской и Крещатика приятелей-коллег из ТАССа и EPA. И тут мимо нас понесли раненых.

Ближе к Институтской уже были отчётливо слышны выстрелы. Одиночные из винтовок, громкие и хлёсткие, как удар кнута возле уха, заставляют каждый раз вздрагивать, как в первый — очень неуютно. Я поднялся к гостинице «Украина», где развернули полевой госпиталь.

Вышел на саму Институтскую и отчётливо, при этом с полным спокойствием понял, что вот прямо сейчас меня и убьют.

Ну убьют и убьют, думаю, семьи нет, родители уже умерли, так что особо никто горевать не будет.

Перебежал к Октябрьскому дворцу. Здесь бусик горит, там пару машин, народ туда-сюда бегает. Откуда стреляют — непонятно. Что и как снимать — тоже непонятно. Я снимал и снимал, и в какой-то момент силы кончились. Казалось, что прошло минут десять-пятнадцать, камера же сказала, что два часа. На негнущихся ногах дошёл до квартиры, отправил карточки и так и уснул на стуле, даже бронежилет не снял. Ещё недели две после этого стоило закрыть глаза, и вставали все эти картинки. Окончательно отпустило где-то месяца через полтора.

Начало расстрела я пропустил и оказался на Майдане, когда уже понесли убитых. Поднялся к гостинице «Украина». Переживал, что пропустил начало. Разумеется, пытался снять то, что видел — убитых и раненых.

На месте было много волонтёров-медиков, так что моё участие не требовалось. С опытом работы в горячих точках я знал, что снимать и где, чтобы не получить пулю. Я знал, что всё закончится перестрелкой, так как видел много оружия с обеих сторон.

Спустя два года я не могу забыть моё случайное фото, на котором бежит снайпер с винтовкой, замотанной в украинский флаг. Но, похоже, он был со стороны Януковича.

Для меня 20 февраля началось рано утром на баррикадах. Чуть позже я подошёл к Консерватории. За колоннами у входа стояли несколько мужчин с оружием. Они целились в сторону стелы, рядом с которой находились бойцы Внутренних войск и «Беркут». Поднявшись на второй этаж, я увидел на балконе вооружённых людей. Меня быстро заметили и сказали уйти.

Я взобрался на крышу ТЦ «Глобус». Через несколько минут началось отступление силовиков. Включились водомёты, толпа ринулась вперёд. Возле Октябрьского было жарко. Милиция контратаковала. Горел автобус. К сцене на Майдане привели пленных солдат Внутренних войск. Показывали их табельные пистолеты. Царил хаос. Постоянно несли раненых.

Бежать под пули, летевшие с обеих сторон, я не стал. Я пришёл на Майдан, чтобы снимать, а не протестовать. Учитывая то, что я провёл почти два месяца на больничном после событий на Банковой, выбор был очевиден.

В то утро мы с друзьями пораньше привезли еду тем, кто оставался жить на Майдане. Мы понимали, что против нас могут применять огнестрельное оружие — уже был убит Сергей Нигоян. Убитые из огнестрела были и при штурме Дома профсоюзов. В ночь с 18 на 19 февраля на Майдане стоящему рядом со мной человеку оторвало руку. Словом, ад тянулся уже несколько дней, и 20 февраля было «ещё одним днём».

О том, что рядом идёт стрельба, было ясно только из громкоговорителя, который предупреждал, что за территорию баррикад выходить опасно — там работают снайперы.

В лагере жизнь шла своим чередом: готовили еду, решали организационные моменты. Один раз мимо меня пронесли убитого. Но количества жертв на тот момент никто ещё не осознавал.

И не все на Майдане понимали масштабы того, что происходило на Институтской. Паники не было.

Никто не мог предположить, что всё так закончится. Но и 30 ноября никто не предполагал, что мирную демонстрацию разгонят так жестоко. Потом никто не мог предположить, что в мороз людей будут поливать водой из брандспойта или раздевать догола. Каждый раз происходило что-то, во что никто не мог поверить. Это сейчас ясно, что события на Институтской стали пиком. Но 20-го числа не было ощущения эскалации. Понятно было, что мирный исход невозможен.

Несколько раз на Майдане мне приходилось бежать. Ненавижу это признавать, но когда на тебя идёт «Беркут» и все вокруг бегут, ты поступаешь так же. «Беркуту» плевать, кого они бьют или убивают. Я был на Банковой 1 декабря, поэтому знал, на что они способны. Своё насилие они направляли на тех, кто просто хотел и до сих пор хочет жить в нормальной европейской стране.

Я возвращался на Майдан потому, что мне не наплевать на Украину. Я понимал, что участвую в исторических событиях. Изменения были во всём: в том, как люди говорили, вели себя. Их вовлечённость создала Майдан.

Несколько раз я испытывал запредельные эмоции: гордость, счастье, шок, страх, гнев и печаль. И все, кто был на Майдане, ощущали то же самое. Это было видно невооружённым глазом, об этом даже не надо было говорить.