Космический Гамлет: Саймон Кричли о том, как слушать Дэвида Боуи

Эссе британского философа Саймона Кричли впервые было опубликовано в 2014-м — за два долгих года до ухода Боуи. Насколько честно взрослый человек может написать о своей любви к артисту? Это несолидно и немножко глупо. Но Кричли выкладывает все как на духу: от шоу Би-би-си «Top of the pops» 6 июля 1972 года, когда он увидел выступление Дэвида Боуи впервые («У меня прямо челюсть отвисла») до эпизода в гостях у друга на Манхэттене уже в 2000-х, когда внезапно выяснилось, что квартира Боуи находится прямо по соседству («Я то и дело нервно поглядывал на потолок, чувствуя себя жалким немолодым фанатом-преследователем. Я даже заставил хозяина квартиры проиграть всего Зигги Стардаста, только очень тихо — вдруг он [Боуи] пытается уснуть»).

По сути, автор предлагает нам автобиографию парня с английских окраин, написанную сквозь призму музыки Дэвида Боуи, и тем, кто никогда не спасался искусством от одиночества, потерянности, крушения иллюзий и убожества окружающего мира, предлагает бросить в него камень.

«Отчетливо помню свою физическую реакцию на Suffragette City. Явное телесное возбуждение от этих звуков было почти невыносимым. Думаю, эта песня была похожа на… секс. Не то чтобы я много понимал про секс. Я был девственником. Я еще ни разу не целовался, да мне и не хотелось. Но когда звуки гитары Мика Ронсона раскатились по моему нутру, я ощутил в теле что-то сильное и необычное, чего еще не испытывал. Где этот город суфражисток? Как мне туда попасть? Мне было двенадцать. Жизнь началась».

Но, в отличие от многих безымянных поклонников музыки Боуи, простой парень Саймон Кричли вырос и стал приглашенным профессором в нескольких университетах (сейчас — в Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке) и автором философской колонки в The New York Times. Неудивительно, что он называет Зигги Стардаста ницшеанским Сверхчеловеком.

Кричли противопоставляет тексты Боуи и «внушительную часть» существующих текстов, базирующихся на ложной, по мнению автора, концепции нарративной идентичности. Ее суть в том, что жизнь каждого человека — «что-то вроде истории, с началом, серединой и концом. Обычно есть какие-то определяющие травматические переживания в детстве и кризис или несколько кризисов в середине жизни (секс, наркотики — подойдет любая зависимость), из которых герой чудесным образом выбирается. Кульминацией таких жизнеописаний, как правило, бывает искупление, за которым следуют развязка, и на земле мир, и в человеках благоволение».

Кричли утверждает, что на самом деле человеческая идентичность — череда не связанных между собой эпизодических явлений, поэтому гораздо ближе к жизни «декреативный» текст, который движется по спирали всё возрастающего отрицания и приходит в ничто. Таков, например, метод нарезки Брайона Гайсина, заимствованный Боуи у Уильяма Берроуза, — когда текст нарезают ножницами и как бы в случайном порядке склеивают фрагменты.

С этой точки зрения Кричли разбирает значение песни Space Oddity. Песня вышла в 1969 году, в разгар всеобщего помешательства на космосе, годом позже Кубриковской «Космической одиссеи 2001» (Боуи впоследствии признавался, что фильм глубоко потряс его). Би-би-си использовала песню при трансляции высадки экипажа американского космического корабля «Аполлон-11» на Луну. Герой песни астронавт Майор Том — предвестник будущего разочарования в идее покорения космоса: он пассивен и погружен в меланхолическое бездействие, точно космический Гамлет. Боуи дважды вернется к своему герою: в песнях Ashes to Ashes (1980) и Hallo Spaceboy (1996).

«В красивом рефлексивном жесте 1980 года, Ashes to Ashes, этому дается ясный комментарий:

Ashes to ashes, funk to funky
We know Major Tom’s a junky
Strung out in heavens high
Hitting an all-time low.

(Прах к праху, страх — трусливым,
Мы знаем: Майор Том — торчок,
Обдолбавшийся до небесного кайфа
И падающий на самое дно.)

Конечно, эти слова самореферентны, и „all-time low“ — одновременно и отсылка к названию альбома Боуи 1977 года — „Low“, и к тому опыту, который этот альбом пытается передать: депрессия, вызванная наркотической зависимостью. Судя по всему, Майор Том глотал не только протеин в таблетках».

Противникам интерпретации в искусстве книга Кричли может прийтись не по вкусу. Хотя он признает, что самые сильные тексты Боуи — наименее ясные, в книге есть не только подробный анализ текстов, но и допущения вроде «Уверен, что Боуи так или иначе тоскует по тому времени и хотел бы снова быть двадцатидевятилетним». А кто бы не хотел, чтобы Боуи снова стал двадцатидевятилетним и прожил еще сорок лет?

«Не хочу показаться напыщенным. В конце концов я никогда этого парня не встречал — в смысле Боуи — и сомневаюсь, что когда-нибудь встречу. (Честно говоря, не так уж и хочется. Я бы до смерти перепугался. Что ему сказать? Спасибо за музыку? Это уже ABBA какая-то.) Но я чувствую, что мы с Боуи как будто очень близки, хоть и понимаю, что это все сущие фантазии. Я также понимаю, что это коллективные фантазии, разделяемые огромным количеством преданных поклонников, для которых Боуи не просто рок-звезда или набор плоских медийных штампов о бисексуальности и тусовках в барах Берлина. Он сделал жизнь чуть менее обыденной на очень долгое время».

Вторя Кричли, в январе 2016 года Юрий Сапрыкин написал в некрологе Боуи: «В сущности, точно так же его музыка работает и в жизни – в ней есть что-то такое, что делает любой фрагмент обыденности чуть более законченным, осмысленным; она не уводит от реальности, а как бы высвечивает скрытые в ней прекрасные черты».

В завершение Кричли пишет о масштабной выставке David Bowie Is, которая проходила в лондонском Музее Виктории и Альберта в 2013 году.

«Кульминация выставки — огромный зал с большим количеством видеоматериала, транслируемого на три стены, в том числе фрагменты выступлений 70-х годов. Народу было битком. К счастью, я нашел куда сесть и, просидев минут сорок, досмотрел один цикл и погрузился в следующий целиком. Закончился видеоряд должным образом: записью Rock’n’Roll Suicide, возможно с выступления в Хаммерсмит Одеон в июле 1973-го. Песня доиграла. Зажегся свет. Люди вокруг улыбались. Они просто были счастливы. И это потрясающе. О нет, мой друг, ты не одинок».

И если фанатство, по мнению некоторых, может выглядеть смешно и жалко, то любовь — никогда.