10 любимых фотографий Сергея Карпова

Эта фотография сделана на Рокском перевале со стороны Южной Осетии. Я снимаю этот регион уже пять лет, в этом году надеюсь завершить проект. В тот день я ехал из Беслана, куда прилетел из Москвы. В аэропорту меня подобрал мой товарищ Алан Цховребов — он сам из Цхинвала и возвращался домой. В какой-то момент я попросил его остановить машину и понял, что хочу сделать эту фотографию. Она для меня олицетворяет то, что происходит с населением республики последние два с половиной десятка лет: в Южной Осетии сегодня живут около 30 тысяч человек, остальные либо погибли, либо уехали.

Это Анна и Сергей, беженцы из Донбасса. Они уехали от войны в Астраханскую область, куда меня отправила редакция онлайн-журнала «Такие дела» снять историю, как они живут в гостинице — пункте временного размещения. У меня не было почти никаких контактов. Я нашёл гостиницу и на входе столкнулся с Сергеем. Он был подшофе, в одних шортах. Мы разговорились, он сказал, что они там что-то празднуют на природе уже несколько дней, и пригласил к ним присоединиться. Я согласился, и мы поехали. После довольно продолжительных уговоров выпить мы отправились гулять вдоль Волги. В какой-то момент Сергей и Анна решили искупаться. Я волновался за них, потому что вода в таком состоянии — не шутка. Но всё обошлось.

В марте 2015-го я приехал в Крым. Без чёткого задания: нужно было посмотреть, как и что там теперь. В итоге я просто ходил и разговаривал с людьми, как они прожили этот год, что они думают о будущем, ну и так далее. Гуляя по Севастополю, я познакомился с Кириллом, ему 44 года, он токарь. Он долго хотел показать мне парад на День Победы, говорил, насколько важно для него это всё и как он хочет жить в сильной стране.

Когда в ночь с 27 на 28 февраля я узнал, что убили Бориса Немцова, у меня от ошеломления даже не сработал инстинкт фотожурналиста — срываться и ехать во что бы то ни стало. Почему Немцова? За что? Кто? Я смотрел на экран смартфона и думал, что вот-вот придёт опровержение.

Я не был знаком с Борисом Ефимовичем, часто считал, что он перегибает палку (что в порядке вещей у людей, которые выбирают своей сферой политику), и не очень-то следил за тем, что он делает.

Вечером 28 февраля я пришёл на Немцов мост. Я только подходил туда и увидел вот это. Для меня это главная фотография из тех, что я сделал в тот день.

Это одна из самых первых вменяемых моих фотографий. Я родился в городе, стоящем на противоположном от Волгограда берегу Волги. Наследие Сталинградской битвы — это основное место в воспитании местной региональной идентичности. В какой-то момент я начал работать над персональным проектом на эту тему.

Мне интересно, как работает историческая память в таких местах и как она пересекается с повесткой дня, в которой живут люди.

Но эту фотографию я сделал задолго до того, как понял, что же я снимаю. Это музей Сталинградской битвы, очередная годовщина её окончания. Для меня в этой фотографии почти полностью выразилась та атмосфера сталинской России: героического народа, ушедшего навсегда, и скверного наследия, оставленного одним человеком и системой, которую он выстроил.

Люблю работать с фоторедактором Ритой Филипповой. От неё всегда получаешь задание, над которым приходится хорошенько поломать голову. Например: иди, говорит, сними нам вот эти 12 адресов, там раньше были кладбища, а сейчас — детсады, суды и прочее, но снять надо как кладбище.

Перед приговором по делу БОРН (Боевой организации русских националистов; в 2011 году один из её лидеров и создателей Никита Тихонов был приговорён к пожизненному заключению за убийство адвоката Станислава Маркелова и журналистки Анастасии Бабуровой. — Прим. ред.) Рита позвонила и сказала, что нужно сделать историю. Понятно, что уже всё произошло, понятно, что нужно работать с атмосферой. В итоге вышли из положения вот так.

Эта фотография сделана 12 февраля 2014 года на пляже в Сочи. +16, люди только вышли из моря и загорают на жарком зимнем субтропическом солнце всего в полутора километрах от места проведения зимних Олимпийских игр.

В Сочи в 2014 году произошло то, во что многие отказывались верить, — зимние Игры на летнем курорте. Тогда ещё казалось, что год будет хорошим. Я увидел в Сочи Россию-мечту, которой нет, — страну, где даже полицейские, которые досматривают тебя каждый день по восемь раз, не вызывают раздражения, где инвалиды чувствуют себя так же, как и обычные люди, где все любят друг друга. Эти странные Игры стали для меня символом того, что мы можем, но чего не имеем по разным причинам. Страна, которой нет.

Это Пётр Алексеевич, здесь ему 67 лет. В 1993 году он был в рядах защитников Дома Советов, который 4 октября расстреляли из танков.

Очень важная для меня фотография. Мы с Сергеем Простаковым, моим другом и на тот момент журналистом «Русской планеты», пошли делать историю про защитников Дома Советов, снимали в Останкине и на Дружинниковской улице. Именно в те дни я понял, что хочу делать большой проект — исследование о постсоветской России, который мы запустили через полгода. Эта съёмка была преддверием наших «Последних 30».

«Во время защиты Белого дома я с товарищами занимался в основном обеспечением быта, —  рассказывал Пётр Алексеевич. — Было очень холодно, а вода, отопление и электричество по приказу Ельцина были отключены. К Останкино мы подъехали вечером 3 октября с требованием предоставить эфир. Наши руководители вели переговоры. А стрельба началась сразу, как только стемнело. Стреляли с двух сторон, поэтому мы оказались в огненном кольце. Жалко, конечно, людей. Все потому, что Ельцин на компромиссы идти не хотел — он просто хотел как можно быстрее закончить это противостояние в свою пользу».

Это то, что осталось от троллейбуса, который взорвали террористы в Волгограде 30 декабря 2013 года. Погибли 16 человек. Один из самых страшных дней в моей жизни.

28 декабря мы с моей будущей супругой приехали в Волгоград к родителям на Новый год. 29 декабря утром за завтраком мне позвонил Макс Шеметов из Reuters:
— Ты в Волгограде?
— В Волжском, да.
— А что у вас на вокзале случилось?
— А что случилось?
— Передают, что взорвалось что-то, посмотри в новостях.
Взорвали вход в вокзал, погибло 18 человек. Я сорвался и поехал туда. Весь день проработал на месте взрыва, но почти ничего не удалось снять — я ехал отдыхать и не взял с собой всю свою технику. Решил, что рано утром поеду на вокзал снимать, как понесут цветы.

Утро 30 декабря. В машине жена, её родители и я. Родители едут на работу, Наташа — навестить бывших коллег.

Когда я уже был на вокзале, позвонила Наташина мама. На тот момент они вышли из машины и разъехались на троллейбусах в разные стороны.

Сквозь стенания и плач донеслось неразборчиво: «Взрыв… Троллейбус… Наташа… Телефон не отвечает…»

Я побежал к такси, попутно пытаясь дозвониться Наташе. Не с первого раза, но взяла трубку. Жива! Отлегло.

Мама Наташи ехала навстречу взорванному троллейбусу. Рассказала, как остановились на светофоре. Троллейбус тронулся, вдруг стал раздуваться, потом хлопок, вспышка, руки, ноги… Наташа могла ехать в этом троллейбусе, но проскочила на несколько минут раньше.

Это был самый чёрный Новый год из тех, что я помню.

В конце декабря 2015 года журнал «Такие дела» отправил меня вместе с ребятами из благотворительного фонда продовольствия «Русь» снимать тех, кому они помогают продуктами.

На фотографии — Никита. Он живёт с мамой, папой, старшим братом и новорождённой сестрой в деревне Относово Вяземского района Смоленской области. Живут бедно. Муж не зарабатывает — в селе нет работы; жена с детьми; дети несовершеннолетние — классическая история средней полосы России. Никита эпилептик, поэтому мама не может оставлять его надолго.

Всё время, что мы были у них дома, Никита бегал вокруг меня и показывал вот эту красную звезду, на которую он сам заработал, помогая кому-то во дворе. Он очень хотел, чтобы на ёлке была звезда.

Не знаю, чем меня цепляет эта фотография. Она какая-то искренняя получилась, такая же, как Никита. Надеюсь, они всё-таки нашли деньги на ёлку и Никита водрузил на неё звезду.