Виктор Колар: «Я не хотел делать карьеру в Америке. Я твёрдо решил вернуться к своей семье»

С 15 июня в Центре фотографии имени братьев Люмьер в Москве можно посмотреть экспозицию одного из самых влиятельных чешских фотографов XX века Виктора Колара. Любовь к фотографии, которую Колар унаследовал от отца, режиссёра-документалиста, проявилась у него в раннем возрасте: он начал фотографировать в 13, а когда ему исполнилось 23, уже провёл свою первую выставку. После вторжения в Прагу советских войск Колар эмигрировал в Канаду, но в 1973 году, когда эмигрантам предоставилась амнистия, вернулся домой. На снимках Колара — шахтёрский центр социалистической Чехословакии — его родной город Острава. Bird In Flight встретился с фотографом и поговорил о начале его карьеры, эмиграции и о том, как важно снимать не только ради денег, но и для души.

— Фотографы всегда спорят по поводу того, у кого острее взгляд: у приезжего или завсегдатая. Вы были приезжим в Монреале и завсегдатаем в Остраве. Где вы видели острее?

— Проблема не в том, у кого острее взгляд, а в том, насколько фотограф понимает культуру тех мест, где снимает. Когда я работал в Канаде, меня и героев моей съёмки разделял языковой и культурный барьер, причём преодолеть последний я так и не смог. Мне, человеку, вырвавшемуся из социалистического лагеря, в котором люди работали ради идеи, была непонятна американская культура. Я смотрел на канадцев как на людей из параллельного мира. Та Канада, которую я видел в своих мечтах, оказалась всего лишь миражом. В период своего отчаяния, после окончания Пражской весны, я принял мираж за реальность и какое-то время следовал за ним. Позже я попытался передать это в серии «Торговые центры», которую снял в Монреале. Хотя по возвращении из Канады в родную Чехословакию мой взгляд действительно стал острее. Я видел подавленное состояние чехов, которых правительство поставило на колени после 1968 года. И вообще видел то, что раньше не заметил бы вовсе. Я, конечно, был завсегдатаем в Остраве, но чувствовал себя немного приезжим.

— А если бы вам пришлось выбрать для истории только одну серию, какую вы выбрали бы — канадскую или чешскую?

— Конечно, чешскую. Это была бы Острава 70–80-х, того периода, когда я сделал свои самые выразительные снимки. Ради них я вернулся в Чехословакию, ради них рисковал. И, как мне кажется, они оправдывают многое. В то же время я не согласен с теми, кто считает, что уровень моих канадских работ не дотягивает до уровня чешских. Просто канадская ситуация была иной: у меня не было контакта с теми людьми, которых я фотографировал, но было достаточно смелости, чтобы довести проект до конца. А вообще решать, что останется в истории, должны последующие поколения.

— Как вам удалось выиграть конкурс на грант и организовать выставку в Монреале?

— Я приехал в Канаду как фотограф, а не как иммигрант — так, во всяком случае, я представлял себе ситуацию, в которой оказался. Я чувствовал себя уже довольно уверенно в документальной фотографии, но совершенно не представлял, как зарабатывать этим на жизнь. В Торонто я сделал первые кадры для собственного портфолио и начал показывать его редакторам, рекламным агентам, издателям. Газетчики просматривали снимки и переспрашивали:

— А ежедневно съёмки такого качества сможете выдавать?

— Нет, конечно, — парировал я. — Я снимаю то, что меня трогает, и поэтому у меня не такой, как у репортёров, ритм работы.

Обойдя несколько редакций, я понял, что вряд ли здесь кому-то подойду. С рекламными компаниями дело обстояло ещё хуже: мне претила сама идея снимать продающие фотографии. Так я устроился в компанию BGM Imaging, где стал заниматься проявкой и печатью. В лаборатории я наткнулся на чёрно-белую съёмку канадского фотографа Майкла Семака и позвонил ему, чтобы выразить своё восхищение его творчеством. Мы познакомились. Семаку, в свою очередь, понравились мои снимки, он даже захотел устроить небольшую выставку моих работ в публичной библиотеке недалеко от Торонто. В итоге Майкл входил в состав комиссии, которая распределяла гранты между молодыми фотографами и художниками в Онтарио. Он-то и помог мне получить первый грант на документальный проект. Это были небольшие деньги, но серьёзная моральная поддержка. Я поверил в себя и выиграл конкурс на следующий грант. Полученные деньги позволили мне перебраться в Монреаль, чтобы снимать там торговые центры.

— А как вам удалось пробить выставку в чужой стране, где вы не очень уверенно себя чувствовали?

— Корнелл Капа (американский фотограф венгерского происхождения, брат знаменитого военного фотокорреспондента Роберта Капы. — Прим. ред.) был другом Майкла Семака. Семак сказал, что Капа очень открытый и дружелюбный, поддерживает молодых фотографов и что к нему можно обратиться за помощью и поддержкой. Мы встретились с Капой в Нью-Йорке. Он одобрил всё, что я уже отснял в Канаде, и решился на проведение выставки. После он оплатил печать фотографий для выставки в Монреале. Капа оставался венгром в Америке и хотел, чтобы я продолжал снимать этот проект в Калифорнии.

— Но вы отказались?

— Да, я уже решил вернуться в Остраву, и мне нужно было торопиться, так как амнистия для чехов действовала только до 1973 года. О своих планах я никому не рассказывал, даже Капе. Но когда сказал, что хочу поснимать в Европе, он сразу всё понял. Начал говорить, что Чехословакия — родина Кафки и что там может произойти что угодно. Он всерьёз боялся, что дома я попаду в очередную ловушку, стал обещать мне поддержку новых выставок и проектов. Они с Уильямом Юингом (галеристом, директором Центра фотографии в Нью-Йорке. — Прим. ред.) как раз готовились к открытию Центра фотографии в Нью-Йорке. Но меня уже было не остановить. Я не хотел делать карьеру в Америке. Я твёрдо решил вернуться к своей семье.

— Когда вы вернулись в Остраву, вам запретили работать профессиональным фотографом, но вы продолжали снимать как любитель. С любительской съёмкой у вас не возникало сложностей?

— Разгуливать с фотоаппаратом Leica по улицам шахтёрского города было тогда страшновато. Такая камера для чехов была непозволительной роскошью, её могли запросто отобрать во время прогулки, поэтому я маскировал её как мог. Другая проблема — это, конечно, цензура. Органы госбезопасности сразу предупредили: если кто-то заметит, что я фотографирую какие-то происшествия или конфликты, я отправлюсь в тюрьму. Но поскольку одной из моих любимых тем были шахтёры, я снимал их так искренне и так честно, что показался служителям порядка совершенно законопослушным гражданином.

— Если бы не было Канады в твоём досье, дали бы тебе сейчас звание заслуженного работника культуры, — говорили они, когда увидели мои работы.

Конечно, я снял и много других вещей, но был очень осторожен и скрывал их от посторонних глаз.

— А коммерческими проектами вы больше не занимались из принципа, или тогда в Чехословакии их просто не было?

— По возвращении из Канады я около десяти лет был рабочим в театре и уйти с этой работы смог, только когда вошёл в Союз фотохудожников Чехословакии. Членский билет Союза давал мне право фотографировать профессионально, тогда я и взялся за контрактную работу. Я снимал театры, интерьеры, этнографические центры, пейзажи для почтовых открыток. Но я не позволял себе увлекаться коммерческой работой и никогда не фотографировал только ради денег. Заработки всегда должны были оставлять время и силы на мои персональные проекты.