Спаси и сохрани: Как выглядят религиозные обряды на Западной Украине

Я выросла в провинциальном шахтёрском городке на Галичине в семье художника-иконописца. С детства была окружена рядами святых на холстах и суровыми родственниками-шахтёрами, ежедневно отправлявшимися под землю. Помогала, раскрашивала в голубой небеса над «Матинкой Божей» и любила изображения больше, чем унылый пейзаж за окном.

Сейчас я снимаю истории именно о таких городках. Они ничуть не изменились со времён моего детства и не сильно отличаются друг от друга: традиционные, застрявшие в безвременье, между Богом и бытом.

Я знаю, по каким законам там проходит жизнь. Большинство ощущает себя жертвами — им оттуда никогда не выбраться. Но человеку свойственна вера, она может подменить чувство безысходности ожиданием чуда. Это делает жизнь более сносной. Поэтому в моих фотографиях много о жертвах и о вере в чудеса.

Циклично и закономерно, как сама жизнь, возникает в моих снимках печаль. Осознание того, что все мы смертны, не даёт покоя, навязчиво пробирается в изображения. Я не пытаюсь с этим бороться.

Не могу назвать себя агностиком, но религиозные проявления в их существующем виде мне абсолютно чужды. От заполненных золотом церквей Ватикана до крестного хода против биометрических паспортов, от допивающих после всех прихожан остатки кагора специальных служек до проповедей о том, что «молитесь и не думайте лишнего, потому что мыслить — это гордыня».

Большинство моих фотографий, конечно, связаны с религией, но это поверхностное впечатление. Они скорее о том вакууме, который наступает в отсутствие Бога, и при всех видимых признаках «божественного присутствия» — о всеобъемлющей пустоте, о попытках людей заполнить её механическим выполнением обрядов.

Помимо этого, «религиозной историей» я продолжаю рассказ о маленьких городках Галичины, в своё время процветающих, получивших Магдебургское право в тот же период, что и их ровесники в Европе, но сегодня, из-за развалившейся экономики и исчезнувшей промышленности, вернувшихся в состояние села, тёмного Средневековья, когда смысл жизни — в выживании. Здесь все уповают на чудо, а не на собственные силы и возможности. Только этим я могу объяснить такое количество свежеотстроенных церквей, а не больниц.

Одни друзья шутят, что когда-нибудь церковники сожгут меня на костре за ересь, другие — что канонизируют за популяризацию религии.

Люди реагируют на работы по-разному. Когда мы развешивали работы из серии «Retablos de Galicia» в «Дзыге» (кафе во Львове. — Прим. ред.), официанты говорили: «Наконец-то нам повесили что-то красивое». Там ведь действительно снято то, что люди видят каждый день и считают красивым — насыщенные цвета, фигурки «Матинок Божих», полотно, подрамник, в конце концов почти картины.

Я не считаю свои работы провокационными. На мой взгляд, провокация — это агрессивное эгоистичное вмешательство в сознание другого человека, попытка навязать свою точку зрения. Тут же скорее сочувственная рефлексия по поводу абсурдности жизни.

Я исследую человеческое поведение в пограничных ситуациях, когда матрица даёт сбой и маски приподнимаются. Оттого мне интересно снимать детей и стариков: среди бытового сюрреализма они хуже держат социальную маску. Первые — потому что ещё не научились, вторые — потому что уже устали.

Фотография — это моё личное глобальное потрясение и экстаз от того, как целостно всё в мире складывается, а я могу это увидеть, прочувствовать и снять. Она сродни наслаждению от секса или вина, сродни удовольствию от самой жизни.

Мои фотографии — это бесконечная личная история, рассказываемая через других людей или объекты.