Стоять боятся: Куда исчезают памятники Ленину, запрещенные в Украине

Почему вы взялись за тему, которую здесь пытаются забыть?

Себастьен: Мы довольно долго живем в Украине, и, когда начался «ленинопад», мы очень внимательно за этим следили. Множество статуй Ленина снесли, но, кажется, никому нет дела до того, что придет им на смену. Прошло два с половиной года после падения статуи Ленина на Бессарабке, а пьедестал с гравировкой «Ленин» все еще стоит на площади.

Нильс: Мы хотим рассказать, насколько сложен этот процесс. Страна очень разная, есть люди за и против — это важно вынести на поверхность. Большинство принимают эти процессы как должное и, мне кажется, чувствуют себя бессильными. Если вы против идеи тоталитаризма, то, что вы сделаете с этим прошлым, должно быть результатом процесса, который учитывает разные мнения. Нам кажется важным дать людям возможность поделиться своим отношением к декоммунизации.

Расскажите про вашего первого Ленина.

Нильс: Все началось с вопроса «Что случилось с Лениным с Бессарабки?». В ночь на 8 декабря 2013 года, когда его сбросили, я фотографировал людей, каждый из которых пытался отколоть от него маленький кусочек. Статуя оказалась крепкой — ее остов так и не разбили, и мне хотелось увидеть, как выглядит то, что осталось от Ленина.

Удалось увидеть?

Нильс: Это напомнило длинный квест в видеоигре. Сперва мы обратились к муниципальным властям — они ничего не знали. Затем пошли к людям из партии «Свобода» — там сказали, что знают человека, у которого хранится рука. Оказалось, не совсем рука — осколок большого пальца; возможно, хранится в Музее советской оккупации. Пальца там не было, зато нашлась голова — скорее всего, от статуи, которая стояла где-то на заводе в пригороде Киева, второстепенная такая голова. Но это был наш первый Ленин.

Себастьен: Потом мы побывали в Славянске и Краматорске и отыскали две статуи просто посреди пустоши. Идол, который теперь мирно лежит в кустах или стоит на пьедестале, выкрашенный как казак, — это казалось просто смешным. Но с каждым новым Лениным и каждой новой историей мы все больше верили в этот проект.

Много статуй нашли?

Себастьен: Наверняка вы знаете статистику: в 1991 году в Украине было всего около 5 тысяч Лениных, мы уже сфотографировали около 60. Но штука в том, что их вообще-то так много, что это процесс, который может длиться вечно.

Искать сложно?

Нильс: Суперсложно. Некоторых легче: например, одна из статуй находится в подвале Украинского дома. Если вы знаете нужный лифт, сможете увидеть ее без проблем. Но иногда нужны недели, чтобы найти зацепку, потому что до нас никто даже не пытался искать.

Самая эпичная история связана с харьковской статуей, когда-то самой большой в стране. Личный ассистент Кернеса заверил нас, что все организует, но за пару дней до нашего визита в Харьков выяснилось, что четыре обломка, оставшиеся от нее, получили статус «секретного объекта» и бесследно исчезли. Областная и городская администрации перекладывали ответственность друг на друга, Кернес заверял, что ничего не знает.

Мы попытались разыскать ухо статуи, но его владелец находился в АТО в Донбассе, и связаться с ним так и не удалось. Переключились на нос. Когда отыскали его владельца, выяснилось, что мы опоздали: нос уже отправился в Киев на выставку Евгении Белорусец в PinchukArtCentre. После трех дней поисков в Харькове единственный фрагмент, который мы нашли, находился в нескольких сотнях метров от нашего дома. Интересная штука: хотя Ленин мертв, передвигается он очень быстро.

Людей вообще заботит судьба павших статуй?

Нильс: Отношение совершенно разное. Летом мы были в маленькой деревне, где после сноса статуя Ленина переместилась на один из садовых участков. Его хозяйка посчитала, что «он должен стоять, чтобы видеть, как меняется мир».

В Одессе монумент Ленину превратили в памятник Дарту Вейдеру. Местные жители хотели сохранить его, но превратить в нечто новое.

Жители одной деревни снесли статую, но вместо того, чтобы сдавать ее на метал, решили продать Ленина как произведение искусства — в таком виде он может стоить дороже, — а на вырученные деньги отремонтировать местную школу.

Еще одна очень смешная история случилась в маленькой деревне, где стоял единственный памятник Ленину на всю область. Местная молодежь предложила спрятать монумент в лесу, на всякий случай — «ведь мы никогда не знаем, кто придет к власти следующим».

В Мелитополе где-то в ангарах лежат целых три статуи Ленина, но местные власти тщательно оберегают их от посторонних, сфотографировать их нам так и не позволили. Возможно, они немного ностальгируют по прошлым временам и не хотят показывать Ленина, который так гордо стоял в центре города, а теперь лежит в ангаре в пыли.

Себастьен: Мнение о Ленине есть у каждого. Ты просто садишься в кафе, заказываешь пиво, говоришь: «Ленин». И — бум! Кто-нибудь обязательно что-нибудь скажет. Но о памятниках люди особенно не пекутся — и о том, что придет на их место, тоже.

Яркий пример — история с харьковской статуей. Огромный бронзовый памятник, который наверняка стоит несколько миллионов гривен, просто исчез. Может быть, его выкрали, расплавили и используют вырученные деньги. Или Кернес держит его в своей частной коллекции. Но нет никакого гражданского движения, никто не пытается найти то, что им принадлежит. И это многое говорит и об уровне гражданской активности, и о коррупции в Украине, дисфункции в управлении. Эти темы я тоже пытаюсь затронуть в моих историях.

Как по-вашему, «ленинопад» можно сравнить с падением Берлинской стены?

Себастьен: Точно нет. Берлинская стена была физическим объектом разъединения. Если у вас на главной площади стоит статуя, она не мешает людям эту площадь пересечь. Ленин может быть символом тоталитаризма, репрессий, империализма, оккупации, но это точно не символ разделения. Сторонники декоммунизации хотели бы, чтобы этот процесс был похож на то, что произошло в странах Балтии и в Польше, но происходящее в Украине довольно своеобразно. Влияет сильное советское наследие и очень сильная административная и политическая дисфункция. Иногда логику понять просто невозможно: никто не уважает закон, каждый поступает согласно своему собственному видению или собственной интерпретации закона.

Нильс: Когда я был на площади 8 декабря, первая картинка, которая пришла мне в голову, — люди, пытающиеся сохранить на память кусочек Берлинской стены. Вот этот кусочек истории, который можно унести домой, — думаю, на нем сходство заканчивается. Современную Украину вполне можно представить без крушения гранитных монументов молотком. Ленин был как кукла-вуду, в уничтожение которой люди вкладывали все свое разочарование, неудовлетворенность, злость на политику Путина и Януковича. Но это стало первым символом слабости власти, первой маленькой победой после оккупации зданий, которая помогла оживить протестное движение, мотивировать людей.

Вы думаете, ваш проект поможет украинцам как-то разобраться в будущем? Я имею в виду, поможет понять, зачем нужна декоммунизация, для чего нужно сносить памятники. Есть такие амбиции?

Себастьен: Ну вот твой вопрос уже идеологически ангажирован. Проект может помочь людям понять, зачем им нужна декоммунизация, а может, наоборот, дать возможность понять, почему она им не нужна. В общем, дискуссия может идти в разных направлениях, но у нас нет амбиций влиять на реакцию аудитории.

Как будет выглядеть финальный проект?

Нильс: Конечно, мы хотим устроить выставки и выпустить книгу — сперва на французском и английском, позже — на украинском и русском. Еще одна вещь, которая у нас в планах, — пригласить всех, кто сохранил кусочек статуи с Бессарабской площади, и вместе что-нибудь сделать со всеми этими осколками. Такое предисловие ко всем личным историям, связанным с декоммунизацией. Собрать из них голову Ленина, карту Украины, трезубец — все это будет нести какой-то политический месседж. Мы же хотим остаться на нейтральной территории: мы иностранцы, мы не пережили этого, поэтому мы не можем судить, хорошо это или плохо. Все, что мы хотим, — показать сложность самого процесса и дать украинцам возможность делать собственные выводы.

А как вообще возник ваш интерес к Украине, что вас сюда привело?

Нильс: В 2009-м мы с лучшим другом, зачарованные советской коммунистической эстетикой, решили посетить Россию. Денег было мало, туда нужна была виза, а отели стоили слишком дорого. Мы подумали — а почему бы не отправиться в Украину? О ней мы знали гораздо меньше: Чернобыль, «оранжевая революция», коррупция, красивые девушки, и все. У нас был полный набор клише, и с ними мы приехали сюда на три недели, чтобы побывать в Киеве, Донецке и Севастополе.

И влюбились в страну. Не зная языка, мы объяснялись с помощью рисунков, мимики, и происходила какая-то магия: каждый раз находились люди, готовые помочь, нас приглашали на свадьбы, искали жилье, а в первую ночь в Донецке какие-то люди в баре оставили нам свой телефон и пообещали прийти и драться за нас, если будут проблемы.

Звонить пришлось?

Нильс: Нет. Я приезжал сюда еще, а позже провел около года в Камеруне. Когда на меня находил сплин, я заходил на Google Maps и смотрел на улицы Киева, Донецка, вспоминая истории, связанные с этими местами.

Украина оказалась дружелюбнее Камеруна?

Нильс: Ну да, они вообще очень разные во всем, кроме уровня коррупции. А после второй революции кажется, что все здесь меняется гораздо быстрее.