Фотоохота: Артур Конан Дойл о своих приключениях с камерой

«Тогда в голову мне пришла идея фотографической новинки: почему бы не снять баклана в момент, как он будет подстрелен?»

Приведенная ниже статья «За бакланами с фотоаппаратом», вышедшая в «Британском журнале фотографии» в октябре 1881 года, стала первым сочинением, опубликованным Конан Дойлом под своим именем. В ней описана поездка, предпринятая им на северный остров Мей у берегов Шотландии. Для его спутников «Чальза» и Доктора это была охотничья вылазка, а для Конан Дойла — шанс отточить фотографическое мастерство.

В статье есть место и техническим описаниям фотографического процесса, и рассказам о похождениях его приятелей, упивающихся пуншем, флиртующих с местными буфетчицами и докучающих окружающим. Не Доктор ли стал прототипом Ватсона, появившегося на свет шестью годами позже? Оставляем эту идею на усмотрение читателя.

В рамках краудфандинговой кампании для производства широкоформатной камеры 8х10 компании Intrepid «Британский журнал фотографии» публикует статью вновь. Любовь писателя к широкоформатной фотографии, которой пронизана заметка, тесно связана с его любовью к приключениям, которую сегодня разделяет и компания Intrepid Camera.

Был конец июля, когда мой старый приятель «Чальз» приехал ко мне в Эдинбург. Мы всегда называли его «Чальзом», хотя никто не мог сказать почему — ведь его настоящим именем было Томас. Меткий стрелок, не имеющий необходимости работать, он делает всё возможное, чтобы разнообразить заурядное однообразие этого спорта, изыскивая новые охотничьи трофеи или придумывая новые способы избежать следования старым правилам. Сидя напротив меня в облаках табачного дыма, он поделился со мной своим последним проектом, провозгласив: «Остров Мей, старина! Вот куда надо ехать в этом году! Никаких тебе прирученных кроликов и полуцивилизованых фазанов — одни прекрасные старые доисторические бакланы «с древнейшим запахом, напоминающим рыбный». Вот уж где человек может по-настоящему отдохнуть, Боб! Кстати, старина, — продолжил он, бросив взгляд на мой фотоаппарат и стопку копировальных рамок, просыхающую на солнце, — почему бы тебе не присоединиться ко мне? Тебе там самое место. Представь себе: старые черные скалы, пещеры, базальт, вот это все. Бери свой инвентарь. Стартуем в среду и к субботнему вечеру вернемся. Почему бы нет? Просто скажи „да“ — и по рукам».

И действительно, почему нет? Университетская сессия подошла к концу, друзья разъехались из города, на Принсес-стрит звенящая пустота, а мне не мешало бы развеяться. Мне подумалось, что остров Мей способен предложить «свежие леса и луга» и мне, и моему фотоаппарату.

«Ну, „Чальз“, — сказал я, — если ты не будешь пить мой цианид или играться с моими фотопластинками и обещаешь в целом вести себя как почтенный христианин, я с тобой».

«Уговор! — сказал „Чальз“, протянув мне руку, чтобы подтвердить сделку. — Тогда решено».

«А не взять ли нам еще кого-нибудь? — продолжил я. — Будет возможность поспорить». Но кого же позвать? Был Синглтон, но он не пьет. Был Джек Хокинс, но он пьет слишком много. Был еще Холмс, но он и не пил, и не курил, в то время как беспрестанные завывания Годфри по поводу его трубки могли серьезно расстроить любую мирную идиллию. Кого же позвать? «Отличная идея! — воскликнул я. — Кого я встретил в городе не далее как сегодня? Доктора! Он-то нам и нужен!»

Решение было принято единогласно, так как против Доктора не может быть никаких возражений. Его единственный недостаток — пристрастие к гадким каламбурам и выдумыванию чрезвычайно глубокомысленных загадок — был скорее приемлем, так как предоставлял отдушину для попреков. В дождливую погоду он был просто незаменим как гордый обладатель загробного баса, которым он исполнял многочисленные кафешантанные песенки. Все эти соображения получили соответствующую оценку, и «Чальз» отправился посланником в гостиницу, где остановился Доктор, в то время как я воспользовался последними часами дневного солнца, чтобы закончить печать своих фотографий.

К вечеру вторника все сборы были завершены. «Чальз» заехал, чтобы осуществить надзор за упаковыванием, и занимался этим, грациозно закинув ноги на каминную полочку и поместив между ними бокал с пуншем. Доктор был здесь же и в ударе: сидя по-лягушачьи в моем кресле и блестя в облаках дыма своими глазами-бусинками, он, подобно дельфийскому оракулу, периодически произносил что-нибудь мудрое.

Для поездки я выбрал складывающийся фотоаппарат Meagher с полупластинками и мехами и взял с собой полдюжины коробок с фотопластинками. Их я сделал по американскому плану, когда диапозитивы полностью вынимаются. Подобная расстановка нравится мне гораздо больше, чем обычная — для всех размеров пластинки. Причин этому несколько. Во-первых, диапозитивы несколько светлее. Во-вторых, так как они не открываются в центре, шанс попадания света минимален. Мне также нравится то, что с ними гораздо проще при ветреной погоде, и, наконец, то, что их стоимость составляет примерно две трети от обычной.

У меня было с собой две подставки — тренога из ясеня и мое собственное изобретение, которое оказало мне неоценимую помощь на вересковых пустошах Шотландии. Эта подставка представляет собой крепкую трость длиной в четыре фута (122 сантиметра), окованную железом. Она прикрепляется к камере с помощью регулируемого шарнира. Преимущества этого простого приспособления не ограничиваются легким весом (важным для всех, кто проводит много времени на воздухе), но включают также и дешевизну, и легкость, с которой оно позволяет сфокусировать камеру на движущемся объекте. Оно позволяет двигать камеру как вертикально, так и горизонтально, а железное острие длиной в четыре дюйма (10 сантиметров) гарантирует идеальную устойчивость.

Из набора линз я выбрал однообъективную ахроматическую линзу для обычных снимков и скоростной объектив типа «перископ» с падающим затвором для мгновенных кадров. Фотопластинки были моего собственного изготовления. Они были изготовлены методом кипячения, описанным нашим достопочтенным главредом, и, будучи восхитительно чувствительными, они позволили мне сделать множество снимков с моментальной экспозицией. Так как мы предполагали, что наша поездка продлится несколько дней, мы взяли с собой достаточно химикатов для проявки нескольких фотопластинок в конце каждого дня. К этому набору я добавил по рекомендации, опубликованной в «Британском журнале фотографии», три ферротипных пластинки — и результаты нашей экскурсии более чем оправдали эту инновацию.

Мы также взяли с собой полицейский фонарь, но так как я забыл взять небольшой кусочек рубинового стекла, который собирался вставить за линзой, он оказался совершенно бесполезен для освещения темной комнаты. Однако нам удалось преодолеть эту трудность путем потребления содержимого бутылки, на этикетке которой было написано «Рейнское вино», и вкус которого невольно напомнил мне о дне, когда я случайно напился очищающего раствора из лимонной кислоты и алюминиевого квасца. Мы нагрели дно пустой бутылки, а затем окунули его в холодную воду, где стремительное сжатие заставило донышко вывалиться. Свечной огарок, помещенный под ним, обеспечил нам весьма удовлетворительный красный свет. Я упоминаю об этом мелком обстоятельстве лишь с целью подсказки читателям, которые могут оказаться в схожих обстоятельствах.

Упаковав все эти атрибуты в крепкую коробку из еловых досок, я почувствовал себя способным справиться с любой непредвиденной фотографической ситуацией. Именно на этом этапе сборов Доктор впервые продемонстрировал признаки своего хронического заболевания. Увидев, как он булькает и как побагровел его второй подбородок, мы приготовились к худшему. «Чем, — спросил он, — новая подставка Боба похожа на шулера из Триполи?» Обойдем ответ молчанием. Достаточно будет сказать, что это кошмарное сходство было связано с фактом, что и тот и другой были приспособлены для работы на пустыне!

Утром среды мы обнаружили себя на борту «Огненного креста», направлявшегося в дивный порт Анструтер. Море было тишайшее — никакой бриз не тревожил ни поверхность воды, ни пищеварение пассажиров. «Чальз» расхаживал по мостику в накидке, под которой могла бы поместиться небольшая семья, а Доктор расположился в носовой части судна и развлекался тем, что строил ужасающие рожи желтушному ребенку, чьи сонные родители ничего не замечали.

Перед нами раскинулось побережье Файф, а за нами, укрытый утренним туманом, возвышался холм Скамья Артура, похожий на крадущегося льва, маячащего над огромным морем водяного пара. По мере того как на небесах вставало солнце, шпиль за шпилем и ряд домов за рядом домов прорывали покров, скрывавший их от нашего взора, и прежде чем мы достигли середины пролива, мы увидели старый мрачный город, четким силуэтом выделявшийся на фоне утреннего неба. Пароход шел так ровно, что я не смог устоять перед искушением распаковать коробку, вытащить на палубу фотоаппарат и поэкспериментировать с быстрой экспозицией. За городом собралась массивная формация кучевых облаков. Именно здесь я впервые смог оценить кунштюк, о котором рассказал мне мой друг, г-н В. К. Бертон, и который я теперь во всем предпочитаю светозащитной бленде. Эта уловка так же проста, как и эффективна. Возьмите оправу для штатива и вырежьте в ней отверстие, размером с крышку объектива. Выкрасьте всю оправу в черный цвет. Поднимая крышку, следите за тем, чтобы затенять объектив, держа карточку строго горизонтально. С помощью этого трюка можно получить прекрасный эффект облаков даже при самом суровом освещении, хотя многое, конечно, зависит от тонких манипуляций и правильной выдержки. В данном случае, предполагаю, выдержка составила между половиной и тремя четвертями секунды при том, что фокусное расстояние составляло около 20. Получившийся негатив, несомненно, стал одним из лучших в моей коллекции.

Полдень и прилив привели нас в маленькую гавань Анструтер. Повесив на плечо мой бесценный аппарат, я призвал колеблющегося Доктора с его желчного поста и оторвал «Чальза» от красотки на мостике, которую он уже успел укутать в свою волшебную накидку. Щемящая тоска расставания легла таким тяжелым грузом на нежные сердца моих друзей, что, спустившись по трапу, они немедленно проследовали в бар «Герб Анструтера» и начали топить свои печали в стаканах. Можно только предположить, как долго это могло продолжаться, если бы прибытие кареты на Грейл не пресекло происходящее в зародыше, оборвав платонический флирт между «Чальзом» и буфетчицей сомнительной привлекательности. Доктор забрался в экипаж, изрешетив его головоломками (используя его собственные слова). Большинство из них были слишком тошнотворны, чтобы повторять. Рассеянно рассматривая чепец нашей пышногрудой хозяйки, он пробормотал, что он слишком «полотняный», но эта шутка не встретила никакого одобрения и умерла вскоре после рождения.

Быстрая поездка длиной в четыре мили, которую разнообразили виды Немецкого моря (старое название Северного моря. — Прим. перев.), привела нас в древний и благородный город Грейл. Кучер остановил своих дымящихся жеребцов перед гостиницей «Гольф-инн», и один за другим мы высадились со своих насестов. Старомодный маленький постоялый двор выглядел уютным и удобным, и шедший из приоткрытой двери кухни аромат бифштексов с луком раздразнил наш и без того сильный аппетит. Мы немедленно заказали ужин, а пока он готовился, мы с «Чальзом» решили окунуться, оставив Доктора развалившимся на одинокой кушетке. Пройдя по главной улице, которая, как сказал по поводу другой улицы Марк Твен, была «несколько прямее штопора, но не сравнить в прямизне с радугой» (милосердная раздача Провидения не очень трезвому населению), мы отправились на пляж. Перед нами мы увидели остров, являвшийся целью нашей экспедиции, который, казалось, был вдвое ближе, чем на самом деле. Мы оба уставились на его базальтовые скалы в белую крапинку, но нас одолевали разные чувства.

Я услышал, как «Чальз» пробормотал себе под нос что-то вроде «Кажется, это можно сделать двумя ружьями с лодки», в то время как моим главным чувством было сожаление о том, что я не смогу воздать должное разнообразной природе острова, так как привез с собой недостаточно фотопластинок.

Мы завершили омовение и отправились обратно в гостиницу, где обнаружили нашего Эскулапа с обиженным лицом и часами в руке. Он напевал «Забытый ужин» в обиженном минорном ключе, намекая тем самым на нашу непунктуальность, и принюхивался к паре запеченных птиц, которую только что принесли из кухни. Мы по достоинству оценили великолепную стряпню и после ужина, выпив по бокалу пунша, призванного помочь нашему пищеварению, пришли к взаимному согласию о том, что усталым путникам в нашем лице вполне повезло оказаться в комфортной гостиной «Гольф-инна».

Мы разошлись на ночлег рано, так как было решено, что на Мей мы отправимся с утра пораньше. Прежде чем улечься, я воспользовался темнотой, чтобы переложить дюжину фотопластинок в сумки. Час или два я не мог уснуть из-за гнусавого дуэта баритона «Чальза» и баса Доктора. Постепенно, однако, я погрузился в беспокойный сон, прерванный многократными клятвенными заверениями «я не пьян, я не пьян», которые одинокий гуляка на улице произносил в адрес единственного в городе фонаря.

К сожалению, около шести утра нечленораздельный вопль неряшливой горничной поднял нас с постели. Мы быстро оделись, и каждый произвел приготовления для стоящей перед ним задачи. «Чальз» вытащил из футляра «дублет» от «Гринера», блестящие стволы и отполированное ложе которого вряд ли заставили бы кого-то предположить, сколько птиц было из него сбито. Доктор появился за завтраком, вооруженный гигантским артиллерийским орудием, которое какой-то легковерный оружейник доверил ему в минуту слабости.

«Никаких тебе запатентованных кунштюков, — заявил он. — Дайте мне что-то новенькое, четыре драхмы пороха и горсть патронов — и я доволен. Ни одна птица не скроется от этого одноцветного двусоставного мгновенного трехствольника. Не так ли, старина?» — и он играючи ткнул меня в бок. Позже я обнаружил, что наш медицинский приятель прилежно штудировал рекламные объявления в моем экземпляре «Британского фотографического альманаха», что объяснило это внезапное бурление терминов.

Мы проглотили овсянку с молоком, яичницу с ветчиной и кофе со сливками и выдвинулись из гостиницы в полной боевой готовности к ожидающим нас приключениям. По прибытии в гавань мы были встречены седым и косолапым моряком, который на вид мог бы сгодиться в отцы герою Кольриджа (вероятно, речь идет об одной из самых знаменитых поэм этого автора, «Старый мореход». — Прим. перев.). «Вот она, перед вами, сэр!» — проревел он, проведя нас по причалу к небольшому суденышку, пришвартованному у мола. Другой моряк, еще более седой и косолапый, чем первый, деловито занимался отдачей швартовых. Подозрительный аромат местного вина и их походка вразвалку указали нам на то, что даже в столь ранний час они успели принять на грудь нечто покрепче, чем минеральная вода. «Выводи ее в море, Синбад!» — провозгласил Доктор, ударив своим оружием прямо по ноге старика, чтобы привлечь к себе его внимание.

«Черт возьми, парень, — проворчал тот, задумчиво растирая свою поврежденную конечность, — у тебя ужасные манеры — бить меня большим ружьем!» Он с напарником в один миг развернули коричневый парус, и как только в него подул северный ветер, мы вылетели из маленькой гавани. Погода была той ясности и свежести, от которой душа фотографа поет. Наше маленькое суденышко прыгало как пробка на тяжелых волнах, набегавших в пролив из Северного моря, и «Чальз» начал громко сожалеть о последней тарелке съеденной овсянки. Доктор казался неуязвимым для этих тошнотворных волн. Он был слишком занят оценкой умственных способностей нашего Палинура (персонаж античной мифологии, кормчий. — Прим. перев.).

«За пределами Грейла бывали?» — спросил он.

«О да! Много раз. Я был в Кокини и однажды в Форфаре».

«Превосходный городок!» — воскликнул Доктор, мотнув головой в сторону небольшой группы домов за кормой и подмигнув желчному «Чальзу», на которого это не произвело никакого впечатления.

«Да, прекрасный город», — согласился Синбад, явно гордый за родные места.

«Тут должно быть весело зимой», — продолжил врач-искуситель.

«Да, очень развратное местечко», — подтвердил этот ветеран, многозначительно ухмыльнувшись.

«Разгул вовсю, предполагаю», — продолжил Доктор.

«Те, кто тут не жил, и представить себе не могут».

«Какого рода разгул?» — поинтересовался я.

«Всевозможный разгул», — неопределенно-исчерпывающе ответил распутник, и, удовлетворившись тем, что привлек наш интерес к своей родной деревне, он игриво откашлялся на лежащего ничком «Чальза» и начал травить парус: мы уже вошли в маленькую скалистую бухту, служившую острову Мей гаванью.

Мы договорились, что начнем свой день на скалах. Так как на острове нет жителей, кроме смотрителей маяка, мы полагались лишь на собственное удобство. Спрыгнув на берег, мы поднялись по дикой тропе, ведущей мимо маяка. Именно здесь я воспользовался своей первой фотопластинкой, чтобы заснять скалистый утес и судно, уютно пришвартовавшееся между скал. Второй — и очень удачный — снимок я сделал с покрытого травой холма, находившегося чуть в глубине острова. Яркие лучи утреннего солнца заставили меня воспользоваться теневой защитой, описанной мной выше. Предмет моей фотографии был непростым, так как жесткие белые контуры маяка обычно приводят к появлению фотографической гадости, наилучшим образом описываемой как «мел и уголь». Однако я отделил эту фотопластинку от остальных, и, сократив количество пирогаллола в проявляющем растворе, я смог в итоге получить сбалансированное изображение.

Тем временем охотники уже принялись за работу и устроили хаос среди морских птиц, мириадами взлетавших из расположенных ниже пещер.

«Чальз», который полностью отошел от качки, сбивал по паре в минуту, и периодический грохот как от пушки возвещал нам, что дульнозарядное орудие Доктора «на полном ходу»; его жертв было легко распознать по раздробленному виду. «Попытай свои силы, Боб», — сказал он, предложив мне ружье, но я ответил, что мой плечевой сустав мне слишком дорог и я не хочу его выбить. В отместку он огорошил меня ужасающей загадкой про сходство смотрителя маяка и графа Кардигана и так захохотал над своим собственным ответом, что поднял в небо целое облако птиц, в то время как я поторопился покинуть его прежде, чем он придумает новую.

Спустившись на пляж в южной части острова, я стал свидетелем прекрасного зрелища. Девять парусных яхт огибали мыс острова — каждая большим креном, так как ветер крепчал. Они были похожи на стаю больших морских птиц, вздымаясь и опускаясь на волнах. Их появление побудило меня достать мой собственный запатентованный штатив и прикрепить к моей камере светосильный объектив и затвор. Свет был ярчайшим. Я уменьшил отверстие диафрагмы до приблизительно ⅓ ступени. Расстояние до ближайшей яхты было таким, что объектив, сфокусированный «на расстояние», не требовал дополнительной юстировки. Я убедился в том, что железный шип как следует вошел в песок, чтобы обеспечить устойчивость. Прикрепив к подставке фотоаппарат, я не стал всматриваться в объектив, доверившись своим глазам, чтобы определить момент, когда яхта пересечет ось объектива. Мой затвор обеспечивает то, что один мой друг-гуманитарий называет «длинной моментальной экспозицией», — то есть примерно 1/8-1/10 секунды, что кажется мне достаточно короткой экспозицией практически для любого снимка.

Позвольте мне воспользоваться этой возможностью, чтобы подчеркнуть преимущество, которое даст вам отверстие в затворе, в несколько раз превышающее диаметр объектива в направлении движения затвора. На практике это сокращает количество света, достигающего фотопластин, без тех недостатков, которые являются результатом схожего сокращения света путем использования диафрагмы меньшего размера. В этом случае каждая фотопластинка из полудюжины, экспонировавшихся подобным образом, получила надлежащий фотохимический отпечаток.

Тем временем было уже почти два пополудни, и перед моими глазами все чаще вставала корзина с обедом, которую мы оставили на судне. Найти моих компаньонов не составило никакого труда, так как их выстрелы и крики были слышны по всему острову. Я взобрался на холм со своим фотоаппаратом и обнаружил их в небольшой долине чуть поодаль. Они, казалось, пресытились бойней и с энтузиазмом отозвались на предложение об обеде.

«Неплохо для утренней охоты, — победоносно заявил „Чальз“. — Сорок три баклана, девять сизых голубей, кулик и чайка — неплохо для двух ружей!»

«Синбад должен был принести нашу корзину в половину второго, не так ли?» — поинтересовался я.

«Да, черт бы его побрал! — прорычал Доктор. — Уже почти два. Вы, парни, подождите здесь, а я пойду и потороплю его».

«Смотри в оба!» — напутствовали его мы, и, оставив позади оружие и очередную плохую шутку, Доктор скрылся за холмом. Прошло около десяти минут, когда он вернулся — без корзины, но в возбуждении.

«Идем со мной, Боб! — позвал он меня, и по его глазам было видно, что он готов к проделке. — Бери свой фотоаппарат, и пойдем скорее». С этими словами он повел меня вниз по холму, прямо через кусты дрока. «А теперь тихо! — прошептал он, когда мы подкрались к большому валуну. — Посмотри, что за ним, но ничего не говори».

Я медленно приподнял голову над камнем, но мне потребовалась вся сила воли, чтобы не нарушить его второе указание. Не более чем в 15 метрах от нас сидел Синбад, а перед ним стояла раскрытой наша корзина с обедом. Я увидел, как он вылил себе в горло треть нашей бутылки виски и наклонился над ручьем, чтобы долить в бутылку воды.

«Смотри в оба! — прошептал мне Доктор. — Сфотографируй его до того, как он тебя увидит!» Мы подняли фотоаппарат.

Быстро и бесшумно провел я все необходимые приготовления, и распутник был заснят в момент преступления.

«Это довольно убедительное доказательство, — заявил Доктор, когда мы тихо возвращались туда, откуда пришли. — Мы сохраним это пока как наш маленький сюрприз. Вот же чертов малый! Взял и развел водой наш грог! Ну, теперь нас уже не видно и не слышно. Ау! Ау! Синбад!»

«Я иду», — послышался голос, и моряк появился из-за камня, качаясь под весом корзины.

«Живее, дружище, — воскликнул Доктор. — Ты тащишься, как продвижение по службе».

«Сожалею, что заставил вас ждать, мои старые кости делают меня неуклюжим, — объяснил Синбад. — Но я не хуже других моего возраста».

«Скажи-ка, ты ничего не пил из корзины?» — строго обратился я к нему. Распутник весь аж подобрался. На лице его была написана вся сознательная гордость невиновности, хотя от него разило за десять метров. Он положил свою шишковатую старую руку на грудь: «Вы, возможно, не знали, — сказал он, — что я старейшина свободной шотландской церкви». Невозможно было не рассмеяться, глядя, как старый грешник представил нам это окончательное доказательство.

«Боже милостивый! — воскликнул Доктор. — Чувствую себя так, будто мы были с ним слишком грубы. В Синбаде есть глубины, о которых мы еще не знаем. Заявляю, что не буду уверен в том, что он сделал это, пока не будет проявлена фотография».

Нам показалось, что не стоит пока давить с нашим обвинением, поэтому мы постарались загладить свою вину перед его оскорбленным самолюбием, отобрав у него тяжелую корзину, которую мы перенесли туда, где нас ждал «Чальз». Там мы наконец уселись и, глядя вниз на золотой песок и спокойный синий простор, простиравшийся до горизонта, пришли к выводу, что ни у одного короля на земле нет такой столовой, как у нас. Это была веселая трапеза, и когда мы выпили по стакану грога и Доктор усладил наш слух исполнением «Гардемарина» голосом таким, будто он шел из склепа, даже мрачный Синбад расслабился, и по его лицу было видно, что он простил все обиды, понесенные от рук певца.

После обеда охотники вернулись к своим птицам, а я отправился гулять по всему острову, засняв во время прогулки еще два прекрасных вида больших пещер, окаймленных базальтовыми колоннами. После этого я дошел до маяка и договорился со смотрителем о нашем ночлеге, так как мы не собирались возвращаться в Грейл до завтрашнего дня. Убедившись, что все будет в порядке, я стал возвращаться к охотникам. Тогда в голову мне пришла идея фотографической новинки: почему бы не снять баклана в момент, как он будет подстрелен? У меня было несколько лишних фотопластинок, так что даже в случае неудачи никто бы не пострадал.

«Чальз» с энтузиазмом отнесся к моей идее. «Вот там будет место для твоего фотоаппарата, — сказал он, окидывая линию скал взором настоящего охотника и указывая на небольшой выступ, с которого открывался вид на море. — Втыкай свой штырь в траву, а я встану немного в стороне и буду стрелять во все, что будет лететь мимо твоего объектива».

Я установил фотоаппарат в выбранном месте и сфокусировался, как и в предыдущий раз, «на расстояние». Дальнейшая процедура состояла в том, чтобы отрегулировать затвор, установить фотопластинку, убрать диапозитив и следовать за движением летящей птицы вручную, действуя на глаз как можно точнее. Услышав звук выстрела, я должен был «выстрелить» и сам. Мы были практически уверены, что первые три попытки оказались провальными, так как птицы пролетали прямо через пространство перед объективом. Но в четвертый раз птица летела прямо на нас, и у нас были все основания полагать, что этот снимок окажется успешным. Больше лишних фотопластинок у меня не было, и нам пришлось удовлетвориться этой. Я еще вернусь к этой истории.

К этому времени свет уже был не таким, как раньше, и я подумал, что пора отдохнуть от своих трудов. Оставив позади фотоаппарат, я позаимствовал у смотрителя маяка лодку и удочку и отплыл примерно на сто метров от берега. Здесь я провел роскошный вечер в компании игравших роль наживки свежих шпрот и моей трубки; его спокойствие лишь изредка нарушалось случайным видом Доктора, целящегося в птицу где-то между островом и лодкой. Я рыбачил полтора часа и оказался добытчиком не хуже моих компаньонов, так как поймал дюжину морских петухов, четверку лещей, морского налима, хека и морского окуня.

Мы роскошно поужинали лещом и бараньим боком, который приберег достойный смотритель. Вообще, эти милейшие люди были невероятно гостеприимны, и было очевидно, что их радует вид новых лиц. Жена смотрителя поведала нам длинную и унылую историю о тучном французе, приехавшем сюда поохотиться и попавшем шрапнелью в ногу их старшего сына. Доктор, представ перед нашими хозяевами в официальном качестве, был отведен наверх, где он перевязал рану и заявил родителям, что заживление идет хорошо. Даже болезненная атмосфера комнаты не могла излечить его непреодолимую склонность к шуткам, и он потребовал, чтобы я сообщил ему, в чем разница между побывавшим здесь французом и моими химикатами.

Вечером все мы были возбуждены проявлением фотографии с умирающим бакланом — и неприятное происшествие чуть все не испортило. Мы толпились вокруг ванночки, пытаясь разглядеть поверх чужих плеч, как «проявляются детали», когда Доктор нечаянно опрокинул донышко бутылки из-под рейнского вина. Фотопластинка была спасена лишь благодаря моему хладнокровию, которое позволило мне задуть свечу, оценив время, необходимое для проявки, и залить фотопластинку водой в темноте. К моей радости и, должен признаться, моему удивлению меня ждал полный успех. Птица получилась четче некуда, и можно было даже разглядеть несколько разлетевшихся перьев. Потеря стеклышка положила конец процессу проявки в этой поездке. К счастью, прежде чем это произошло, мы закончили проявку фотопластины с Синбадом, разбавляющим наш виски водой. Остальные снимки могли подождать, так как мы были настроены оказаться в Эдинбурге следующим вечером.

Установившаяся на следующее утро погода была не рассчитана на то, чтобы продлить наше пребывание. Над островом висел тяжелый шотландский туман и шел мелкий дождь, способный промочить плащ гораздо быстрее шикарного ливня. Ни об охоте, ни о фотографии не шло и речи. И тут Доктор показал себя во всей красе. Он веселил нас песнями и вводил в ступор загадками, и мы замечательно провели время, пока в дом не заглянул Синбад и не сообщил, что самое время отплывать. Мы попрощались с нашими достойными друзьями с маяка и, погрузив мой инвентарь и образчики из ягдташа на борт, отплыли и спустя час вновь оказались в разгульном городе Грейл. Мы вернулись в свои номера в «Гольф-инне», а затем, обсушившись и перекусив, заняли свои места в почтовой карете до Анструтера. Старик Синбад вышел нас проводить.

Стоило лошадям двинуться, как Доктор степенно обратился к моряку: «Синбад, нам очень жаль, что даже на секунду мы позволили себе заподозрить старейшину церкви в таком преступлении, как кража. Нам кажется, что с нас полагается извинение, и вы найдете его внутри этого конверта». Сказав это, он торжественно передал ему небольшой сверток, в котором лежал отпечаток снимка старого моряка, застигнутого за наливанием воды в бутылку с виски. Кучер щелкнул хлыстом, и мы умчались по деревенской дороге. Последним, что мы увидели в Грейле, был старый Синбад, слишком шокированный, чтобы говорить, таращивший глаза на немого обвинителя.

Наша поездка домой была не менее приятной, чем все путешествие, и к семи вечера мы оказались в Эдинбурге. Успех нашего предприятия и удовольствие, которое мы получили от начала и до конца поездки, очевиден даже из этого убого описания. С фотографической точки зрения, несмотря на отвратительную погоду на второй день, экскурсия также оказалась успешной. Из двух дюжин фотопластинок мы смогли произвести полторы дюжины негативов, которые было бы не стыдно показать любому фотографу, — результат, который, как мне кажется, был бы невозможен при использовании мокрого процесса. Эти негативы демонстрируют все градации, от прозрачного стекла в тени до фотографической непрозрачности на наиболее светлых участках.

Я совершенно уверен, что мои спутники убрали свои ружья с тем же намерением, что и я убирал свой фотоаппарат в угол: не позже чем через год вернуться к нашим друзьям-бакланам.