Сергей Максимишин: «С творческой точки зрения журналистика на подъёме, а по оплате труда — жопа полная»

Недавно рассказывали, как французская газета Le Courrier de Russie решила не дать вам премию «Лучший фотограф», потому что вы отказались участвовать в постановочной съёмке. Почему отказались?

В журналистике, мне кажется, постановка допустима при одном только условии: что она никто никого не обманывает. Если вы пытаетесь выдать поставленную карточку за подсмотренную, это фуфло, этого делать нельзя. У Яны Романовой есть совершенно гениальная история про офисный планктон. Эти люди сидят на работе ради денег и занимаются полной хернёй. Они ищут самореализацию, поэтому кто-то пупок заголил и пошёл сальсу с неграми танцевать, кто-то с тарзанки прыгает, кто-то ушёл в реконструкторы. И вот Яна взяла этих реконструкторов, одела их в доспехи, исторические костюмы, посадила их в офис и стала снимать. Это очевидная постановка, но это блестящее решение журналистское.

Главное — не врать, а правду можно рассказать и через вот такой гротеск. Вот от стрит-фотографии постановочной немножко тошнит.

Недавно Александр Петросян в интервью сказал нам, что корпоративные буклеты — основной заработок фотографа сейчас, а Тягны-Рядно — что в наше время вас с Петросяном уже не станут нанимать для журнальных съёмок, проще и дешевле найти кого-то на месте. В общем, все рассуждают о том, что фотожурналистика находится в полнейшем кризисе. Какое у вас на этот счёт мнение?

Кризис журналистики и кризис платёжеспособности — разные вещи. С творческой точки зрения журналистика сейчас на подъёме, а по оплате труда — жопа полная. Половина моих доходов — это галерейные продажи, треть —образование, остальное — мои проекты. Если я вижу, что история интересная, то прихожу в русские журналы и просто говорю: «Дайте денег на дорогу, я сделаю». Но я знаю, куда можно будет эту историю после выхода отправить. Кому-то же приходится устраиваться в какую-нибудь «Транснефть». Вообще, корпоративные заказы — это не стыдно. Георгий Пинхасов очень много работает, очень красиво работает, он чемпион мира по съёмке аэропортов. Или тот же Сальгадо, который, по слухам, прилетает в Москву снимать корпоративные портреты для банков. Жить-то надо.

У меня были корпоративные заказы, которые в тысячу раз интереснее журналистских заказов. Это другая степень доступа. Например, два года я делал годовые отчёты для «Газпром-Германия». У меня было длинное путешествие по Ямалу — никакого журналиста не пустят никогда в жизни так близко. А второй раз поехал по границе Узбекистана и Туркменистана, снимал про газ там — и это было дико интересно. И денег на таких заказах раза в три больше, чем могут заплатить журналы. Поэтому нечего тут стыдиться.

А что стыдно для фотографа?

Врать. Мы вступаем в негласный договор с читателем: он нам платит деньги, а мы ему снимаем правду. Если ты снимаешь неправду, ты обманщик. Либо можно сказать, что ты художник. И делай что хочешь. Но я пока журналист.

Бывает так, что вас просят снять что-то более близкое политике редакции?

Я просто не работаю с теми журналами, чья политика мне не близка. Да и сколько сейчас журналов в России вообще? Ну, есть «Огонёк» и «Русский репортёр».

Но «Репортёр» же уже бьётся в агонии?

Я бы не сказал, что он бьётся в агонии. Я бы сказал, что он бьётся. Постоянно же я работаю с журналом Stern, их позиция абсолютно соответствует моей. Они немножко леволиберальные, и с людьми из Stern я работаю в абсолютной симфонии.

У нас когда-нибудь появится какой-нибудь Stern?

Думаю, что нет, он никому не нужен. Не во всех странах есть журналы. В Америке есть Time, во Франции — Paris Match, в Германии — Stern, Spiegel. А в Англии и у итальянцев есть только воскресные приложения к большим газетам.

Когда к вам приходят студенты, которые именно что хотят быть фотожурналистами, а никакими не художниками, вы их готовите к тому, что они будут бедными, что им некуда будет приткнуться, если они не найдут себе такой Stern?

Всегда им говорю: если хотите быть журналистами, то никогда не будете богатыми, никогда не будете знамениты, никогда не будете менять мир, как бы вам этого ни хотелось. Единственное, что в этой работе есть, — образ жизни.

Бывало, чтобы с вами органы беседовали? Сталкивались ли вы с цензурой?

Фотографы в России нафиг никому не нужны, и никто их не ловит. Мы настолько малозначимы, журналы настолько ничего не значат, что я знаю всего несколько случаев, когда на нас обращали внимание. Был случай, когда кто-то снял каску омоновца со знаком SS, вот тогда все зашевелились. Чаще сталкиваешься с самоцензурой. Меня дико возмутила история с фестивалем в Краснодаре. В один год была тема «Лица». Куратор — не буду называть имя, оно у всех на слуху — просит у меня 10 картинок. Одна из фотографий — портрет Путина. Казалось бы, где же ему висеть, как не на фестивале по теме «Лица»? Но куратор испугалась и сняла его прямо с экспозиции. Никто ничего ей не говорил, она просто испугалась.

Как бы чего не вышло.

Таких случаев очень много, но этот самый вопиющий.

Герои ваши на вас обижались?

Было такое. «Русский репортёр» делал материал «Один день из жизни России», отправили фотографов в разные точки страны. Я поехал в Дагестан. Это был один день из жизни чабана, он как раз собирался перегонять отару. Чабан с женой рассказали, что живут в квартире, где прежде жил идейный человек, который ушёл в лес — и его убили. Они нашли в квартире письма к детям. Письма были личными и трогательными. Ещё рассказывали про то, как к дочери сватались люди, которые не должны были свататься. Они видели, что я журналист, знали, что я это всё пишу и снимаю. Но после публикации начались звонки, они рассказывали, что не могут выйти из дома от стыда и страха, просили удалить это из интернета. Текст был неплохой и разошёлся по Сети. Я сидел неделю: вылавливал материал повсюду, просил поменять один абзац, другой удалить и так далее.

Но это был текст. Не помню, чтобы так сильно обижались на фотографии.

Спрашивать разрешения фотографировать людей на улице или нет?

Если вас видно, то спрашивать не нужно. Я снимаю до тех пор, пока мне не высказывают прямо, что этого делать не стоит. В таком случае готов извиниться и удалить все снимки. Мало ли, какие у человека причины не попадать в кадр. Я не очень серьёзно отношусь к фотографии. Одной хорошей больше, одной меньше…

Я где-то читала, что вы случайно стали фотографом. Это правда?

Я был таким буржуйчиком крепеньким. У меня были хорошие костюмы, секретарша Надька, офис в центре, водитель Саша. Я был директором предприятия, которое занималось оценкой бизнеса, недвижимости и т. д. Я сам и моя семья, мы привыкли к определённому уровню комфорта. Я хотел быть фотографом, но не думаю, что у меня хватило бы сил всё бросить, если бы не дефолт. И тогда я понял: сейчас или никогда. Сейчас я смотрю на фотографии, которые делал тогда, и понимаю, что решение было отчаянным. Если бы не получилось и в 35 лет я остался бы фотографом районной газеты, было бы ужасно.

Сколько времени у вас ушло на раскачку, прежде чем вы стали профессионалом?

Как ушёл в «Известия», так и стал. Я год там отработал, у нас была очень хорошая команда. Газета отучает думать. Тебе говорят, что делать. А нас заставляли думать о том, что делать завтра. Через год я попал в Чечню, где встретил Юру Козырева и Джеймса Хилла — людей, которых я с гордостью могу назвать своими учителями.

Какая из командировок была самой провальной, а какая самой удачной?

Провальных не было. Самая приятная — когда ездил снимать на Бали свадебный отель. Я жил в хоромах и вспоминал анекдот, как еврей спьяну улетал в космос и забыл свой позывной: «—  Земля, Земля! Кто я? — Вообще ты поц, но сейчас ты „Сокол“».

Самая продуктивная командировка была в Афганистан. Глядя на то, что сделал, могу сказать, что Серёжа Максимишин начался с Афганистана в 2001 году.

Сейчас берётесь за горячие сюжеты?

За военные нет. И новости меня не очень интересуют.

А портреты?

Терпеть не могу. Это чисто постановочный жанр, ну на 90 %. Само наличие фотографа в метре от объекта съёмки даёт такое искажение реальности, что о правде уже никакой речи быть не может.

Моё любимое — это стык этнографии и социальной истории. Вот я съездил в Монголию, снял историю про девочку, которая живёт в юрте и учится на балерину в классическом хореографическом училище. Вот это моя тема.

Получается, что дома, в Питере, вам меньше хочется брать в руки камеру?

Я, наверное, скажу страшное, но мне вообще не хочется брать камеру в Питере. Я никогда не снимал дома. У меня нет фотографий детей, жены. Я снимал Питер для Stern, но мне лучше в незнакомом месте, у меня там лучше получается. Пусть это будет Россия, но другое место.

Для Paris Match я снимал Екатеринбург, и съёмка очень понравилась жителям города. А с Норильском иначе. После того как мне дали за неё какой-то приз, я читал форумы норильчан, где писали, что «если эта с**а сюда приедет, то он сожрёт эти фотографии».

Чисто российский парадокс. Ты приезжаешь, и люди рассказывают тебе, как им плохо. А когда ты покажешь, как им плохо, то ты сволочь и всё очернил.

Двухдневный мастер-класс Сергея Максимишина на тему «Фотограф как рассказчик» пройдёт 9 и 10 апреля в киевском Центре Довженко. Организаторы мастер-класса фотожурналиста: клуб «5.6» и Школа фотографии Виктора Марущенко.