Распни меня полностью: Садо-мазо-перформансы 70-х

Реакция на творчество современных акционистов лишний раз показывает, как коротка человеческая память: всего полвека назад предыдущее поколение художников устраивало перформансы, на фоне которых сегодняшние выглядят просто детским утренником.

Австриец Герман Нитч, ныне 79-летний всемирно известный художник, провел свой первый громкий перформанс в начале 1960-х годов. Нитч распял ягненка, после чего сам подвергся той же процедуре. Помощники художника окропили его кровью животного и приложили к телу ткань, имитируя поступок святой Вероники, которая, по преданию, обтерла лицо несшего крест Иисуса, после чего на тряпице проступил святой лик.

В молодости Нитча не раз арестовывали по обвинениям в богохульстве и антиобщественном поведении, власти неоднократно запрещали его акции или их прерывала полиция. Все перформансы, устроенные художником, были наполнены насилием и кровью, которую Нитч, по собственному признанию, предпочитает краске. Один из главных сюжетов, привлекающих художника, — жертвоприношение. Поэтому на его акциях всегда присутствуют кресты для распятия и туши животных.

Нитч получил хорошее художественное образование, однако классическое искусство не привлекало его. Вместе с группой соратников он основал так называемый «Театр оргий и мистерий». Под этим брендом начиная с 1960-х было проведено более 130 перформансов. Сотый, юбилейный, длился шесть суток. Участники этих действий бегали голыми, поливали друг друга кровью, потрошили туши животных, наносили повреждения себе и другим. В одной из акций Нитча было использовано аж 600 литров свиной крови.

Примечательно, что Нитч превратился из бунтаря, шокирующего общественность, в живого классика, а также состоятельного уважаемого человека, ничуть не изменив стилистику своего творчества. Только теперь он устраивает кровавые оргии в собственном замке и берет деньги с желающих поучаствовать, а протестуют против его перформансов не блюстители морали, а зоозащитники. Оставшиеся после акций фотографии, а также окровавленные холсты потом выставляют как произведения искусства.

Еще один представитель «венского акционизма» Рудольф Шварцкоглер, хоть и погиб молодым, успел войти в историю искусства благодаря серии перформансов, посвященных изучению боли. Во время самого известного из выступлений Шварцкоглера его голову целиком замотали бинтами, после чего ассистент начал вкручивать в череп художника предмет, похожий на штопор, и продолжал до тех пор, пока на бинтах не выступила кровь.

Немецкий художник Йозеф Бойс в 1965 году ходил по галерее, в которой открылась выставка его работ, с заячьей тушкой в руках. Голова художника была обмазана медом и обмотана золотистой фольгой, а к ботинку на правой ноге привязали железную пластину. Бойс, который в то время был профессором Академии художеств Дюссельдорфа, рассказывал мертвому зайцу о картинах и объяснял их смысл.

В 1974 году Бойс прилетел в Нью-Йорк и сразу из аэропорта был доставлен в галерею на машине «скорой помощи». Он просидел три дня в запертой комнате наедине с койотом, после чего немедленно улетел, так и не увидев в США ничего, кроме койота.

Уроженка Югославии Марина Абрамович в большинстве своих перформансов подвергала истязаниям собственное тело, иногда в буквальном смысле рискуя жизнью. В 1974 году в Неаполе прошла одна из самых известных и захватывающих ее акций — «Ритм 0». Абрамович в течение шести часов неподвижно сидела рядом со столом, на котором были разложены разные предметы, в том числе нож, хлыст, иглы, цепи и даже заряженный пистолет. Зрителям было позволено делать с художницей все, что им заблагорассудится. Постепенно люди становились агрессивнее, рвали на Абрамович одежду, оставив ее полуголой, связывали цепью, втыкали в тело художницы острые предметы и причиняли ей боль иными способами. «Полученный мною опыт говорит о том, что если оставлять решение за публикой, тебя могут убить. <...> Я чувствовала реальное насилие: они резали мою одежду, втыкали шипы розы в живот, один взял пистолет и прицелился мне в голову, но другой забрал оружие. Воцарилась атмосфера агрессии. Через шесть часов, как и планировалось, я встала и пошла по направлению к публике. Все кинулись прочь, спасаясь от реального противостояния», — так описывает происходившее в галерее сама художница.

Во время других перформансов Абрамович вырезала у себя на животе пятиконечную звезду, после чего ложилась на лед; прыгала в центр пылающей деревянной звезды, теряя сознание от угарного газа (тогда художницу спасли зрители, вытащив ее из огня); принимала на глазах у публики большие дозы психотропных препаратов.

Несколько потрясающих перформансов Абрамович провела совместно со своим многолетним партнером Уве Лайсипеном, известным под псевдонимом Улай. Во время акции «Смерть себя» художники, плотно прижавшись ртами, дышали выдохами друг друга. Менее чем через 20 минут оба потеряли сознание, надышавшись углекислым газом. В другой раз Абрамович и Улай, полностью обнаженные, встали в дверном проеме музея в Болонье, так что всем, кто хотел попасть внутрь, приходилось протискиваться между телами художников. Акция «Энергия покоя» (1980) заключалась в том, что Абрамович держала в руке лук, а Улай натягивал тетиву со стрелой, направленной в сердце своей партнерши. При этом к телам акционистов были присоединены микрофоны, благодаря которым они слышали биение сердца друг друга.

Еще один признанный шедевр художницы — акция «Балканское барокко», посвященная жертвам гражданской войны в Югославии. В ходе этого выступления Абрамович на протяжении четырех дней перемывала гору окровавленных говяжьих костей, плача и напевая балканские песни. Эта акция получила премию «Золотой лев» Венецианской биеннале.

Американский поэт и художник-акционист Вито Аккончи в 1972 году соорудил тайник под полом в нью-йоркской галерее Sonnabend Gallery и лежал там, мастурбируя, а также наблюдая за посетителями и рассказывая в микрофон о своих сексуальных фантазиях с их участием. Тремя годами ранее Аккончи провел продолжительную акцию «Слежка»: на протяжении 23 дней художник выбирал на улице случайного человека и шел за ним повсюду, пока тот не заходил в какое-нибудь частное здание.

Еще одного американца, Криса Бердена, в 1974 году прибили гвоздями к «фольксвагену»: распятие на «народном» автомобиле символизировало то, что художник приносит себя в жертву ради освобождения человечества. Это самая известная акция Бердена, но были и другие. Например, «Выстрел» (1971), когда художник позволил выстрелить себе в руку из винтовки, или «Мертвец» (1972) — этот перформанс заключался в том, что Берден, накрывшись темным брезентом, лежал на оживленной дороге в Лос-Анджелесе рядом с двумя сигнальными огнями. По задумке акциониста, через 15 минут огни должны были погаснуть, и тогда он мог легко попасть под колеса проезжающих мимо автомобилей. В акцию, однако, вмешались полицейские, арестовавшие Бердена.

Французская художница Орлан в 1990-х годах сделала несколько пластических операций на лице. Их целью было придать ему черты персонажей классических картин, отображавших представления об идеальной красоте, — например, Моны Лизы да Винчи и Венеры Боттичелли.

Бас Ян Адер из Нидерландов ради искусства прыгал с крыши и с дерева, падал вместе с велосипедом в один из многочисленных каналов Амстердама, однако гибельной для него стала акция «В поисках чудесного». В 1975 году художник попытался пересечь в одиночку Атлантический океан. Отплыв на маленькой яхте от полуострова Кейп-Код на восточном побережье США, Адер поплыл в сторону Европы. Яхту обнаружили через 10 месяцев в паре сотен километров от берегов Ирландии, а художник бесследно исчез вместе со своими путевыми дневниками — аудиозаписями и кинопленками.

Сравнивая акционизм 1960—1980-х годов с тем, что происходило в последующие десятилетия, важно помнить, что два этих явления разведены не только во времени, но и в пространстве. В тот период, когда Нитч или Абрамович устраивали свои самые знаменитые перформансы, в СССР невозможно было даже выйти на площадь с плакатом, не оказавшись через считаные минуты скрученным, а вскоре — в тюрьме или психбольнице. К тому времени, когда советский режим рухнул и на постсоветском пространстве зародился собственный акционизм, на Западе он потерял актуальность: художники уже сделали все, что могли.

«Там этого никто уже не делает, радикальный акционизм давным-давно кончился. Там уже в 1990-х на наших смотрели как на существ из какого-то другого мира», — объясняет в беседе с Bird in Flight доцент факультета искусств МГУ имени М. В. Ломоносова Андрей Ковалев. По его словам, в это время акционисты на постсоветском пространстве в целом чувствовали себя в безопасности, несмотря на отдельные инциденты: «Как ни странно для 90-х, это было почти безопасно. Случился некий консенсус: когда художник делал уличную акцию на Красной площади, на Лобном месте, его забирали, он объяснял, что он художник, подписывал протокол — и его отпускали. В 1996-м, когда Александр Бренер устроил нелепую акцию возле белорусского посольства — начал кидать туда бутылки с кетчупом, — ему просто очень сильно набили морду и выставили из здания. Опасность началась позже — я бы назвал это непредсказуемой, навязанной политизированностью. Когда Авдей Тер-Оганьян рубил иконы в Манеже в 1998-м, он не желал оскорблять чувства верующих, но прокуратура тут же завела на него дело».

«Акционизм — это пограничная практика, — полагает художник Артем Лоскутов. — Бренер сидел за рисование на Малевиче в 90-е в Нидерландах, но думаю, что он сидел бы за это в любой стране в любое время».

О многогранности обсуждаемой проблемы говорит и художник Даня Берковский: «Акционизм — довольно широкое понятие, включающее в себя различные перформативные практики и работу с общественным пространством, оно не обязывает художника поднимать политические или остросоциальные темы. Но большинство работающих с этими темами художников выбирают именно акционизм как наиболее соответствующий их высказыванию формат. Поэтому в сознании людей прочно закрепилась связь акционизма с политикой.

Государство — это тоже люди, только еще и с паранойей, поэтому оно расценивает акционизм в первую очередь как несанкционированное выражение политической воли. Такие вещи для любого режима и строя неприемлемы, поэтому именно государство традиционно являлось главной угрозой для художника-акциониста, и этот тренд от десятилетия к десятилетию только укрепляется. Уровень исходящей от государства опасности зависит от конкретного законодательства той или иной страны. Нюансов множество, везде они разные. По этой юридической шкале трудно оценить, насколько в последние годы художнику стало опаснее и труднее акционировать.

Первопроходцам в любом деле сложнее, но у ранних акционистов была фора: ни одна из трех ветвей власти не знала, что с ними делать. Каждому следующему поколению художников сложнее, но и художественные методы развиваются, борьба продолжается. Еще очень важно понимать, что действия акционистов — зачастую внезапные, громкие, пугающие обывателя, поэтому в любом случае художник подвергает себя огромной опасности, рискуя быть застреленным каким-нибудь „поехавшим“ из ФСО или трусоватым копом, принявшим акцию за теракт. Охранникам разных знаменитостей, судя по фотографиям, доставляло удовольствие крутить руки девочкам из Femen. Это надо учитывать и такого удовольствия их лишать.

Еще одну трудность искусству принес прогресс, который и помогает, и вредит, — это тотальный контроль Большого брата, роль которого выполняет прочная спайка зарабатывающих на информации о нас „цукербергов“ и правоохранительных органов. Настало время конспирации и одиночных актов искусства. Вот Павленский делал свою „Угрозу“ максимально аккуратно, но для меня все равно остается загадкой, как она состоялась при условии, что о ней знали больше двух людей. Все это звучит печально, но не надо думать, что у художников такие уж большие проблемы. Описанная ситуация для акциониста — вызов, с которым он обязательно справится».