Художница ОРЛАН: «Женщинам пора понять, что рожать им не обязательно»

Родившаяся во Франции в 1947 году ОРЛАН никогда не ограничивала себя в средствах выражения: работала и с рисунком, и с фотографией, и со скульптурой. Однако известность художнице принесли проекты, инструментом в которых выступало ее собственное тело. Во время перформанса «Документальное исследование: голова медузы» ОРЛАН продемонстрировала публике свои гениталии под увеличительным стеклом, опровергая якобы существующее утверждение Фрейда о том, что даже дьявол бежит при виде женской вульвы.

В начале 1990-х ОРЛАН буквально превратила саму себя в арт-объект. Свои девять пластических операций она сделала перформансами, транслируя их в прямом эфире. Результат одной из последних — два импланта, выпирающих из-под кожи на лбу художницы, которые недоброжелатели уже прозвали «рогами демона». Художница говорит, что лепила свое тело, чтобы заново создать себя.

Работы ОРЛАН — о том, что человеку следует выходить за рамки — политические, социальные и даже биологические.

Художница продолжает выставляться по всему миру, в 2003 году Министерство культуры Франции наградило ее титулом кавалера ордена Искусств и литературы.

В Киев ОРЛАН привезла перформанс «Петиция против смерти», который был проведен в рамках Киевской биеннале. Выступление художницы длилось около получаса. Она читала со сцены текст петиции, призывая аудиторию подключиться к протесту против смерти. В какой-то момент даже спустилась в зал и, протягивая микрофон зрителям, предлагала сказать «нет» конечности жизни. Многие отказывались, некоторые выходили из зала. Под конец ОРЛАН все же добилась своего — аудитория, пусть и невпопад, кричала «нет» на разных языках.

Сразу после перфоманса ОРЛАН поговорила с корреспондентом Bird in Flight Владимиром Коношевичем, которому стоило усилий концентрироваться на вопросах, а не на «рогах» героини — они сверкали блестками.

Успели посмотреть город?

Да, совсем немного сегодня утром. Я была на улице, которую называют «киевским Монмартром» (Андреевский спуск. — Прим. ред.), была в ресторане, где вкусно готовят экзотическую еду. Я ела сырники, соус к которым подавали в ракушках моллюсков. Прекрасный ресторан.

Вы бы могли здесь жить?

У вас есть серьезный центр современного искусства — PinchukArtCentre. Это современный центр, он привлекает внимание многих художников.

Довольны ли вы сегодняшним перформансом?

Нужно спросить у публики.

Было ощущение, что публика тяжело раскачивалась.

Очень трудно работать с христианской идеей смерти, которая прописана у нас в головах. Очень трудно раскачать людей, если речь идет о смерти. Наверное, работай я с какой-то другой темой, все было бы иначе.

Но мне нравится, что с помощью таких перформансов удается помочь преодолеть стереотипные представления о смерти. Наука, медицина и биотехнологии уже преодолевают эти барьеры. Пройдет еще немного времени, и люди увидят, насколько меняется статус нашего тела.

Вы занимаетесь искусством с 60-х годов. Какие переломные моменты были в искусстве?

Я начала свою карьеру со скульптуры и рисунка. Для меня переломным был момент, когда я начала работать с темой телесности.

Быть актуальным художником в 70-х и сейчас — что сложнее?

Было сложно и тогда, и сейчас. Особенно художницам. Сегодня сложно все, что касается денег: художники должны находить спонсоров и галеристов, которые могли бы помочь с этим вопросом. Это нужно, чтобы выставляться в больших музеях.

Например, я собираюсь создать работу, которая станет апофеозом всего моего творчества. Это будет гуманоидный робот, похожий на меня. У него будет и искусственный интеллект. Но для этого нужна огромная сумма.

Чтобы собрать хотя бы часть, я продаю за полцены — по сути, отдаю даром — свои работы из серии «Африканская самогибридизация». Но деньги — не единственная проблема. Есть еще вопросы, касающиеся возвращения к религии и цензуре. И для художника, который работает с телом и телесностью, это крах — потому что если я сегодня не могу показывать обнаженное тело, как я его вижу, то я не смогу работать.

Вы говорите о цензуре?

У меня есть работа, которая называется «Происхождение войны». Если я опубликую ее в фейсбуке, модераторы могут заблокировать сайт, на котором лежит работа.

После перформанса The Artist’s Kiss вас уволили из школы, в которой вы преподавали. Часто ли вы сталкивались с неприятностями из-за ваших работ?

Полиция останавливала мой перформанс. Когда в городе Льеже хотели разрушить несколько домов, каждый день меня привозили в ковше экскаватора. На третий день приехал мэр с полицейскими, которые остановили перформанс.

Были ли периоды, когда вы чувствовали себя неактуальным художником?

Я всегда была пионером, всегда была актуальной художницей и продолжаю ею быть. Я всегда работала с новыми технологиями. В своих работах я использовала собственные клетки, я работала с вагинальной и кишечной флорой. У меня много идей. Единственная проблема, с которой я сталкиваюсь сегодня, — деньги.

Если даже вы, художница с мировым именем, сталкиваетесь с проблемой поиска денег для своих проектов, то что говорить о начинающих художниках.

Сегодня арт-сообщество тратит очень много времени и энергии на молодых художников. Когда я преподавала в школе искусств, к нам приходили в поисках молодых талантов, которые учились на начальных курсах. Но студенты первого-второго курсов еще сами не знали, художники они или нет.

Сейчас коллекционеры и галеристы хотят открыть новые имена. Ищут молодых художников, о которых никто не знает. И находят. Но если через два-три года этот художник не разбогател или не сделал выставку в большой галерее, о нем забывают; он становится неинтересным, потому что его уже знают.

У меня дома висит работа молодого художника, который еще нигде не выставлялся. Недавно ко мне в гости приходили коллекционеры. Они спросили меня: «Кто тебе нравится из молодых художников?» Я говорю: «Посмотрите, это создал молодой художник». А они: «Мы о нем уже слышали».

Раньше, когда мы были молодыми художниками, наши работы никого не интересовали. Когда мы показывали их [коллекционерам], они говорили: нужно еще поработать, повзрослеть, набраться опыта, приходите через 10-15 лет. Если раньше занимались «старизмом», то сейчас занимаются «молодизмом».

Многие знают вас как художницу, которая читала философские трактаты во время операции. Какие свои работы вы считаете знаковыми?

Я очень горжусь той работой, рада, что когда-то легла под скальпель. Я была первой, кто поднял тему красоты: это не то, что нам навязывают. Я решилась вставить импланты над бровями. Если кто-то будет описывать меня как женщину с двумя горбами на висках, то можно подумать, что я очень страшная. Но если вы меня увидите, то поймете, что это не так.

Эта работа наделала много шума. Ее транслировали в прямом эфире в Центре Жоржа Помпиду. Да, тот перформанс слегка затмил мои предыдущие работы и даже те, которые я делала потом. Но это ни хорошо, ни плохо.

В одном из своих интервью вы сказали, что боль — это анахронизм. Что вы имели в виду?

В современном обществе понятие боли ушло на второй план. В Библии написано: ты будешь рожать детей в страдании — но сегодня есть эпидуральная анестезия. Боли нет. Я ненавижу боль. Люблю удовольствие. Философия «чтобы очиститься, нужно страдать», мне не свойственна.

Марина Абрамович недавно приезжала в Киев. Она считает, что боль — важная составляющая перформанса.

Мой сценарий — сказать «нет» боли. Я уважаю Марину Абрамович и Яна Фабра, для которых боль является чем-то важным, восхищаюсь их работами. Но для меня это художники, которые продолжают делать так, как делали в 70-е годы, когда расширяли представление о теле, когда игрались с болевым порогом и с тем, что можно делать с телом, а чего нельзя. Это не мой путь.

Некоторым современным художникам помогают целые армии ассистентов, которые создают арт-объекты по эскизам и зарисовкам. Как построена ваша работа?

Моя жизнь очень тяжелая, потому что у меня мало ассистентов. В нашем современном мире так: у кого больше ассистентов, тот больше выставляется. Часто это касается художников-мужчин, у которых иногда по 200-300 «маленьких китайцев».

Сейчас у меня два стажера, которых я обучаю. Если бы не они, я бы упала. Но даже с их помощью я не могу справиться со всей работой. Я занимаюсь не только перформансами, но и создаю много пластических объектов, даю большое количество интервью. Еще нужно работать над статьями. Мы заняты целыми днями. Я постоянно путешествую — в Париже, где находится моя студия, я бываю не так часто.

Чего боится художница ОРЛАН?

Я боюсь расизма, дискриминации; боюсь за женщин, которые ломают себе ноги и позвоночник, каждый день надевая каблуки, чтобы соответствовать стереотипам, которые им навязали. Я боюсь женщин, которые верят, что жизнь не будет интересной, если они не смогут создать большую семью. Я боюсь, что религия снова будет влиять на нас и будет мешать нам жить.

Чем сегодня может гордиться феминизм?

Во Франции, если бы не было феминизма, не было бы контрацепции и права на аборты. Но остается сделать еще много, чтобы изменить менталитет людей.

Были ли перегибы у феминизма?

О каких перегибах можно говорить, если мы видим, что происходит в современном мире? Сегодня нам нужно больше мужчин-феминистов.

В зале вас спросили: считаете ли вы, что детей рожать не нужно? Вы так и не ответили. Так нужно или нет?

Пора женщинам понять, что, несмотря на религиозное и общественное давление, они не обязательно должны родить ребенка, чтобы у них в жизни что-то получилось. Я могу понять, почему женщине это может быть интересно, — что она хочет почувствовать, как меняется ее тело, как внутри зарождается новая жизнь. Но мир перенаселен. Роль женщины изменилась и будет меняться и дальше.

Рожать нужно меньше?

Можно, конечно, рожать, но немного, осознанно. Делать меньше детей и понимать, что как только у нас появляются дети, мы уже не можем так же творчески и свободно подходить к решению многих вопросов.

То есть дети ограничивают?

Люди моего поколения считали, что женщина, родившая ребенка, прекращает свое развитие, перестает путешествовать. Была такая шутка, что единственное путешествие, которое совершает женщина, — из дома к песочнице. Возле песочницы можно поговорить с другими мамашами, которые тоже рано родили детей. И там они могут обмениваться только рецептами готовки. Идея в том, чтобы рожать детей, но попозже — когда уже есть опыт и знания, когда можно что-то предложить детям.