Агнцы на заклание: Проект о потерянном молодом поколении

— Этот проект — о том, как европейская молодежь ищет собственную идентичность, свободу и значимость вне привычной для нее городской среды. О гигантской неопределенности времени, в котором живет мое поколение. О молодых людях, пытающихся найти себя и существовать без нужды в стаде, пастухе и собаке.

Серия снята в сельской местности, где пустующие дома напоминают о временах, когда скромные сельские жители не сомневались в будущем, в отличие от нынешнего поколения. Молодые европейцы должны воссоединиться с природой. Они задаются вопросами. Куда нам податься, когда демократия, религия и семья больше не являются нашими столпами? Что такое независимость, идентичность, счастье и красота, когда нас контролируют СМИ и корпорации? Какого будущего мы хотим? Знаем ли мы, чего хотим, вообще? Или мы просто агнцы, следующие за стадом на скотобойню?

Я присоединился к программе «Эразмус» с латвийскими студентами. Мы провели неделю в заброшенной деревне в горах. Это одно из тех мест, где время, кажется, идет своим неспешным ходом. На период нашего там пребывания выпало 4 мая — День независимости Латвии от Советского Союза. Это было 26 лет назад, в стране немного моложе меня со стареющим населением. Я увидел в ребятах огромную необходимость в идентификации, что двигало их показывать свои традиции и привычки. Ощущалось также, что они очень не хотят следовать примеру старших, у которых серьезные проблемы с алкоголем.

Мы жили в поселке, полном разрушенных и опустевших домов. Овцы были важной частью этого селения. Мы видели много костей — там, где овцы, всегда есть кости. Однако нас окружали не только смерть и запустение, но и новорожденные ягнята. Невинные, белые и мягкие, запятнанные кровью. Овечье население было активнее, чем человеческое.

Города ассоциируются со стадом. Люди стадами ходят по переполненным тротуарам и ездят в поездах метро. Каждый день идут на работу. В городах меньше общинности и, казалось бы, больше индивидуальности, но именно города походят на овечьи стада.

Перед стеной стоит латвийский юноша. У Романа шарф наподобие палестинского. Старая стена напоминает новые стены, которые возводятся на Ближнем Востоке, где другая молодежь вынуждена иметь дело с войной, развязанной стариками.

Со смертью мы обращались нежно. Ушедшие имеют значение в нашем будущем. Овечьи кости были нашими амулетами. Елена и Лайма нашли череп и гладили его как настоящее сокровище смерти и судьбы.

Заброшенные дома были опасны и полны неожиданностей. Из них были видны звезды. Можно было смотреть на звезды оттуда, где нет надежды на какую-то жизнь.

Однажды вечером я услышал овцу, которая блеяла где-то у дороги. Колючие кусты шевелились. Я знал, что должен делать. Я взял мокрую толстую палку из поленницы и побежал с холма. Начал в ярости рубить живую изгородь до тех пор, пока застрявшую овцу не стало видно. Затем я, как психопат, остановился и сделал фото страдающего существа. После двух кадров я продолжил борьбу, пока не освободил овцу и та не убежала в долину, где спит отара. Я спас ее от голодной смерти, но не от шипов и колючек скотобойни. Мы думаем, что мы свободны, но продолжаем следовать за стадом к крючьям и ножам.

Местные дети играли лишь в охоту из рогатки. Стреляли в птиц и их гнезда. Мы обучены убивать, охотиться на слабого и преследовать добычу без особой на то причины. Это просто игра, или мы сами — ее участники?

Однажды холодным ветреным днем я начал взбираться по холму. На вершине у миндальных деревьев стояла отара. Рядом с ней — пастушья собака. Начал идти слабый дождь, налетел сильный ветер. Я стоял на высоком камне и ощущал, как ветер холодит мне кожу. Было неприятно, но я просто стоял там, глядел на горизонт и думал. Вдруг на меня сошло откровение, и я понял, что давным-давно кое-что забыл. Разве это не было своего рода счастьем? Было. Одиночество на природе исцеляло.

Сверху выглядывали добычу стервятники. Я осторожно приближался к отаре, пока они не привыкли ко мне и не окружили меня. Вдруг я заметил алый цвет: только что родились двое ягнят. Покрытые кровью матери лизали своих малышей, пуповины болтались рядом с ними. В течение нескольких минут ягнята выглядели мертвыми, а затем встали и сделали свои первые шаги. Затем появился пастух, как метафора жизни, и схватил их за задние ноги. Бросил новорожденных в кузов грузовика. Разлучил их с матерями, которых ждала другая судьба.

Нас сопровождал сын Ираиды, Матео. Символическое представление грядущего поколения. Поймет ли он мир лучше нас? Или будет как эти новорожденные ягнята с предписанной им судьбой? Можем ли мы помочь ему исследовать темные и прекрасные воды этого мира?

Катрина долго смотрела на рагу из барашка. Ковырялась в тарелке, медлила есть. Было ли это мясо овец, которые прошли мимо нас этим утром?

В баре висела голова большого оленя. Чтобы все увидели, как сильный победил невинного. Разве все мы иногда не походим на загнанных зверей — на радость сильному?

А вот охотничий грейхаунд Рита, которую мы привезли с собой, невинна. С целью продемонстрировать свою верность она принесла маленькую мертвую птичку: это был дар от укрощенных инстинктов. Рита была как ребенок — независимо от того, убивала она или нет. Всегда оставалась невинной — в отличие от нас.

Элиза так стеснялась, что я начал трястись. Когда я снимал ее, мои руки дрожали — я нарушал эту робость, чтобы сотворить нечто прекрасное и вечное. Позже она поймет, что говорить бегло не значит выражать себя, скорее наоборот. Но в глубине ее глаз я вижу нечто вроде таинственной надежды.

Я пытаюсь вглядеться в темный туман наших времен. Мои взор неясен, и я прячусь под шляпой.

Хосе выглядел уставшим. Походил на шахтера, которые работали тут давным-давно. Шахты закрылись много лет назад, уголь весь вышел. Теперь из всех развлечений в деревне остались лишь охота и выпивка.

Мы выбираем выпивку. Может быть, именно этого хотят от нас холмы. Чтобы усыпленная молодежь была без сознания, невинна и являлась легкой добычей. Но разве мы можем сопротивляться, если мы желаем мира?

Стадо просто следует, блуждает без воли, вечно исполненное страхом.

В Палестине христиане сказали мне, что в Библии люди часто сравниваются с овечьим стадом, а Господь — с пастухом. Кто тот пастух, кто охраняет нас и ведет на скотобойню?