«Непривычно, что из крана течет теплая вода»: Каково это — выйти из тюрьмы

В начале 2013 года Илья (имя изменено) совершил непредумышленное убийство и был приговорен к восьми годам лишения свободы. Он провел четыре года в Лукьяновском СИЗО и чуть больше месяца в колонии, после чего вышел по «закону Савченко». По просьбе собеседника мы не называем его настоящего имени, не показываем лицо и не рассказываем об обстоятельствах, при которых он попал за решетку.

Мы с Ильей договариваемся встретиться на следующий день после его выхода на свободу — в субботу — возле метро «Крещатик», у «Макдональдса». Он приходит на тридцать минут раньше и ждет нас, сидя на ступеньках с чаем. Илья курит «Винстон» и щурится на солнце.

На вид Илье около тридцати. На нем тонкая толстовка с капюшоном, которая выглядит как новая, хотя он провел в ней практически все время в тюрьме. На светлых джинсах ни единого пятна. Их Илье передала подруга в самом начале срока — в них он выезжал на заседания суда.

— Я коренной киевлянин, поэтому на Крещатике бывал редко, в основном проводил время у себя на Левом берегу, — признается он.

Илья родом из интеллигентной семьи. Окончил Киевский национальный университет театра, кино и телевидения имени И. К. Карпенко-Карого по специальности «кинорежиссер», но дальше по профессии не пошел.

Вокруг нас обычная субботняя суета: горланят уличные музыканты, промоутеры в костюмах панд и тигров раздают листовки, дети дуют мыльные пузыри. Илья удивленно оглядывается, но больше смотрит под ноги.

— Пока что я как по телевизору это все вижу, — объясняет он. — Не понимаю, сон это или правда.

— В городе очень много людей в форме — ощутимо больше, чем раньше, — добавляет он. — И отношение к людям в форме кардинально поменялось. Когда я пошел служить в армию, это было немодно: из моего класса в школе я один призвался, и еще один парень из параллельного. Многие сверстницы тогда спрашивали, зачем мне это надо. А сейчас они же говорят «наши защитники». Пока петух не клюнул, никто не понимал, зачем нужна армия.

Мы с Ильей подходим к Майдану. Разгуливают туристы, мужчина в форме объявляет в громкоговоритель: «Приглашаем вас посетить Межигорье, уникальная экскурсия в музей коррупции!» Я рассказываю, что здесь происходили последние, самые жесткие события на Майдане: шины горели, все было в дыму.

— Это тысячу раз показывали по телевизору в тюрьме, — флегматично произносит Илья.

Он оказался в Лукьяновском СИЗО летом 2013 года, когда еще и речи не было о втором Майдане. За четыре года через камеру, в которой он находился, прошли: майдановец, выходец с Донбасса, которого обвинили в сепаратизме, предатель родины — военный из Крыма, оставшийся на службе после аннексии, «айдаровец», обвиненный в мародерстве.

— Когда началась [аннексия] в Крыму, это, естественно, будоражило, но в тюрьме людей больше волнует внутренний быт, — признается Илья. — Долгое время все эти события не были личными — пока мне не позвонил друг и не сказал, что наш с ним друг в плену у казаков. Потом начались [бои за] Иловайск, где пропал без вести еще один наш друг — позже я узнал, что он погиб. Тогда вдруг появилось ощущение, будто я сижу как тигр в клетке. Один за одним друзья записались в добровольцы — все те, с кем я должен был бы идти воевать. Мне домой даже пришли две повестки.

Я спрашиваю, что его удивило по возвращении домой.

— Очень непривычно было видеть детей, — говорит Илья. — Женщин, конечно, тоже, но детей я совсем не видел все это время. Очень радовался, когда вышел утром на спортплощадку позаниматься, а мимо дети шли в школу. Еще я немного переживал насчет того, не утратил ли я навыков вождения, и был очень удивлен, когда сел за руль, — как будто весь предыдущий год водил.

— Непривычно, что из крана течет теплая вода. Непривычно, что ночью тихо. Что ничего не надо прятать. Даже на нож, который просто лежит на кухне, не могу смотреть спокойно: на автомате думаю, что нож нужно убрать с видного места. Как в дешевых кинофильмах, — смеется он.

От Майдана мы направляемся на бульвар Шевченко — к месту, где до 8 декабря 2013-го стоял памятник Ленину. Теперь на постаменте красуются флаг «Правого сектора» и патриотические граффити.

— Я тут давно не был, — отмечает Илья. — Раньше свидания девушкам назначал возле памятника Ленину. Одна, правда, обиделась и не захотела там встречаться — у нее в семье вроде бы были репрессированные. А теперь памятника уже нет. В таком виде это, конечно, не очень красиво выглядит.

— Тут свидание не назначишь?

— Ну, я уже давно не назначал свиданий. А тут тем более не буду.

Когда Илью арестовали, он был женат. Из тюрьмы вышел уже разведенным: жена порвала с ним, как только он сознался в убийстве. Последний раз они общались в день ареста.

— С тех пор она ни разу не вышла на связь, не отвечала и только прислала документы о разводе, когда я был в лагере, — получила их через суд.

Так с зэками происходит очень часто, говорит Илья. От заключенных отворачиваются партнеры, дети, родители, друзья.

— В тюрьме есть расхожая тема: друзья остаются друзьями, пока ты не попадаешь в тюрьму. Главное достижение в моей жизни — то, что большинство моих не оборвали со мной связь и поддерживали ее до конца. Раз друзья остались со мной и помогали, значит, я не такой плохой человек.

Друзья и родители помогают Илье во всем. Они передавали в тюрьму деньги, на которые он смог купить там телефон и иногда им звонил. Они же дают ему денег на жизнь — другого источника доходов у парня пока нет.

— У нас [в тюрьме] была страшилка: якобы один заключенный вышел на свободу, и его на следующий же день на переходе машина сбила насмерть, — говорит Илья, с опаской переходя через дорогу от Бессарабского рынка к Бассейной. — Теперь я очень боюсь такого же.

За четыре года заключения у него изменилось восприятие бытовых правил и законов.

— Я не хочу переходить дорогу на красный свет, не хочу нарушать никаких правил, даже если они кажутся всем глупыми.

Мы направляемся на Левый берег, к реке. Широкое пространство — это то, о чем Илья мечтал в тюрьме и чего испугался, как только оказался на свободе.

— Я долго просидел в четырех стенах — как собака в будке, 24 часа в сутки. За четыре года я всего минуты две-три провел под открытым небом, и это было как полет в космос. Человек, который не занимается спортом, все равно идет до места работы, да и по квартире ходит — наматывает километраж. А комнатку СИЗО можно пройти из угла в угол за 3-4 шага; там и кухня, и туалет, и ванная — в этой комнатке и спят, и смотрят телевизор, и гуляют. Ты вроде не замечаешь, но со временем это начинает на тебя влиять.

— Меня перевели из СИЗО в колонию летом, когда светило солнце. Я стоял и балдел, — вспоминает он. — Солнечные лучи не касались моего тела четыре года! Это была фантастика.

Теперь Илье кажется, будто все вокруг видят, что он зэк. Впрочем, по нему ничего такого не заметно — несмотря на четыре года заключения, Илья сохранил здоровье.

— Там обычно все начинают пить, наркотики употреблять, — говорит он. — А я за все это время выпил, может, 250 грамм алкоголя. Не хотелось пить в той компании. В первый день дома выпил стакан пива, но больше не тянет.

Илья рассказывает, как в первый день на свободе жадно принялся уминать домашние котлеты. Их одно время можно было отведать и в тюрьме.

— Когда произошел переворот [на Майдане], случился и маленький переворот внутри системы, — вспоминает он. — Руководство испугалось, что кто-то будет идти на штурм СИЗО, и сделало много поблажек. Например, разрешили передавать молочные продукты и домашнюю еду, что раньше было строго запрещено. Но это продлилось недолго: когда ситуация стабилизировалась, гайки снова закрутили — за передачу запрещенного ведь можно брать деньги.

Одним из первых желаний Ильи после выхода на свободу было посетить могилы близких.

— Уж слишком давно их не навещал, — говорит он и добавляет: — При въезде на кладбища теперь целая вереница солдатских могил с флагами. На каждом кладбище лежит по меньшей мере рота. Новые реалии.

Мы вышли на «Левобережной» и двинулись к Русановской набережной, где до заключения Илья провел немало времени с друзьями. Он вешает толстовку на куст, оставаясь в футболке, и присаживается на широкий камень, о который ударяются волны Днепра. Когда Илья решает разуться, чтобы опустить ноги в воду, я обращаю внимание на то, что пальцы ног в крови — не успел разносить обувь.

— Четыре года я проходил в обычных резиновых тапочках, — поясняет он.

Мы еще долго обсуждаем политику и то, что произошло в стране, пока Илья был в тюрьме, но волнуют его, кажется, совсем другие вопросы. Один из них — как жить дальше.

— В тюрьме некогда было об этом думать: там не знаешь, сколько еще сидеть, занимаешься больше внутренним бытом, а о том, что на свободе, думать некогда, — отмечает он.

В тюрьме никто не объяснил Илье, что будет происходить с ним, когда он выйдет на волю: это не принято.

— Мне даже не объяснили элементарного — как добраться домой и за чей счет. Даже денег на дорогу не предложили.

Забирали его из колонии друзья.

— Сейчас я понимаю, что на ту работу, куда я хотел бы пойти, никто меня не возьмет, — продолжает Илья. — Это клеймо: ни один работодатель, узнав, что я судим, не захочет держать такого работника — если, конечно, не на стройке работать. Даже в «Макдональдс» придешь — и там скажут, что я опасный человек. Но я как-то буду жить, найду себе занятие, самореализуюсь. Очевидно, как раньше я жить не буду, но я отношусь к этому реалистично: молодость же тоже не вернуть. Как раньше никогда не будет, и это нормально.

— Понимание того, что я бывший зэк, давит, — признается он. — Когда езжу по городу, мне кажется, что у меня будто на лбу светится: я только что из лагеря. Я понимаю, что этих людей — во многом заслуженно — воспринимают с опаской и некоторым презрением. Мой друг сказал мне, что теперь лучше относится к бывшим зэкам, потому что со мной такое произошло. А я и раньше к таким относился остро, а сейчас еще острее — теперь знаю, почему их надо опасаться.

Илья прощается и идет на остановку, к своей маршрутке. Он еще помнит номер автобуса, который едет до его дома, но не уверен, правильный ли он.

— Честно говоря, не понимаю, кому нужно читать, что думает зэк, — говорит он на прощание. – Но раз вы считаете, что нужно, то ладно.

Фотографии: Александр Чекменев, специально для Bird in Flight