Манильский синдром: Уроки выживания в филиппинской столице

В сравнении с малазийским Куала-Лумпуром, сохранившим по всему городу островки настоящих джунглей, Манила напоминает груду разноцветных кирпичей. В отсутствие растительной тени город напитывается солнцем и плавит подошвы. Бетоном укатаны все улицы, проспекты и дворы; раскалённый, он не остывает даже ночью. К обеду верхние этажи домов превращаются в печку, жизнь там возможна, лишь пока работает кондиционер.

Здесь нечасто увидишь диких птиц, зато многие манильцы держат в домах бойцовских петухов, ласкающих слух своими перекличками даже в центральных районах. Но что считать центром города — вопрос спорный: отсчёт можно вести от церкви Кьяпо, от исторического квартала Интрамурос, от китайского квартала, от застроенного небоскрёбами пятака Бизнес-сити, от любого другого места, которое вам понравится. Столица, или Большая Манила, сшита из шестнадцати городков, лишь шесть из которых принято считать собственно Манилой.

Халк, Супермен и Железный человек, случись им пролететь над Манилой, изумились бы её хаотичности. Им открылся бы сканворд разноцветных жестяных крыш, свечи небоскрёбов, извивы речной ленты в мозаичной мешанине улиц и переулков. Манила плевать хотела на геометрические аксиомы Евклида; здесь популярны Х-образные перекрёстки, а проспекты запросто могут прорезать жилой район по диагонали, породив целую улицу ромбовидных, треугольных, как кусок торта, и вовсе плоских домов-ширм толщиной в полкомнаты.

В этой паутине разбегающихся тропок теряются даже бывалые таксисты. Проблема не только в манильских пробках, но и в хитрой системе водительских лицензий, разрешающих въезд лишь в некоторые районы.

Вопреки рекламе, Филиппины — место недешёвое. Цены за кровать или чулан без удобств начинаются от 12 долларов, и торговаться не принято. Понятия филиппинцев о шике испорчены их уровнем доходов: тому, для кого горячая вода — атрибут сладкой жизни, не объяснишь, почему туристы, расхваливающие филиппинские красоты, всё же предпочитают тратить деньги в Таиланде. Давление государственной машины тоже даёт о себе знать: филиппинская бюрократия за год высасывает из украинца около тысячи долларов за одно только продление виз.

Вне Манилы много интересного. Куски суши с нетронутой природой обнаруживаются на острове Палаван, пещеры с дохристианскими мумиями и висящие на скалах гробы — на севере Лусона, китовые акулы — на Себу, заповедник долгопятов и холмы невиданных форм — на Бохоле, самые белые пляжи — на Боракае. За пределами столицы царствует История: люди живут с огородов и рынков, готовят еду на дровах, пьют кокосовый самогон, ложатся после заката и встают с петухами. Магазины закрываются в семь, банки — в четыре. Книг филиппинцы не читают, но обожают сплетни. Чем дальше от столицы, тем экзотичнее средства передвижения (мне приходилось видеть самодельные жестяные микробусы, педальные коляски-педикэбы и мотоциклы, сваренные из арматуры и железных труб), поэтичнее природа, аутентичнее пляжи, слаще кухня.

Почти все знают английский и всегда готовы рассказать тысячу удивительных историй. Что на севере страны, где растят марихуану дохристианские племена, шашлык делается из котов и крыс; а ещё северяне едят собачатину, считая её афродизиаком. Что на юге острова Минданао белых людей воруют исламисты и ждут выкупа, а если выкупа нет — прикапывают в лесу. Что на 7 тысяч островов, заселённых 100 миллионами людей, действуют более сотни языков и наречий. Живописная филиппинская глубинка, где клановость и дружелюбие сосуществуют с утыканными стеклом заборами, — тема для отдельного рассказа. Но поскольку урбанистика всегда влекла меня сильнее буколики, я выбрал Манилу.

Филиппинцы — народ от природы пронырливый, но Манила с её жёсткими ценами и условиями жизни диктует особый уровень предприимчивости. Мне довелось поработать менеджером в местном хостеле и увидеть филиппинские бизнес-методы изнутри.

Хостел звался «волонтёрским проектом», но благотворительностью там не пахло: рабочий день не нормировался, выходных не было, бесплатная койка считалась достойной компенсацией трудов. Зарплату ($70) получали только двое уборщиков из трущоб — впрочем, им и койка не полагалась, а спали они в кладовке на брошенных на пол матрасах. Без этих безропотных парней с мётлами хостел бы просто утонул в чёрной манильской пыли, покрывающей любые поверхности за несколько часов.

Заведением владел потомок местного олигарха по имени Элвин. Он был образован, манерен, одевался с иголочки и помадил усы.

Он не уставал рассуждать о «высокой миссии волонтёрства», но филиппинских туристов не пускал на порог: бедняки были Элвину неприятны. Работникам это объяснялось тем, что «филиппинцы тащат всё, что плохо лежит».

Хотя в Маниле действительно хватает карманников, преступность была в хостеле табуированной темой, поскольку разговоры об этом могли распугать постояльцев: нищету требовалось «продавать» как любопытный местный аттракцион. Сам начальник любил ругнуть местные законы, но супился, когда это делали приезжие. «Вы критикуете Филиппины, а значит — меня», — обиженно объяснял он. Чтобы меньше обижаться, с работниками он предпочитал общаться по имейлу, избегая ответов на неудобные вопросы и раздражаясь, когда о них напоминали лично. Филиппинцам свойственно игнорировать проблемы: если собеседник лезет с критикой, к нему просто поворачиваются спиной.

Филиппинская кухня, много чего взявшая у колонизаторов, в одном осталась верна себе: чуть ли не для каждого блюда тут есть свой соус. Молочные поросята «лечон», утиное яйцо с зародышем «балют», хрустящая свиная кожа «чичарон», жареный фарш «сисиг», кальмары «адобо» — то, что определённо стоит попробовать всякому любителю фуд-туризма. Лечон, несмотря на дороговизну, настолько популярен, что в его честь устраивают фестивали: сначала по улице идёт парад, затем едет кавалькада машин с одетыми в костюмы жареными свиньями, закреплёнными на крышах. Экстремалам также предлагается мороженое со вкусом сыра, новорождённые цыплята во фритюре, шашлыки из кишок, сердец и куриных голов, печёная кровь, жареные жабы, морские ежи, угри, скаты и мурены — в Маниле не пропадает ничего. Впрочем, мода на всё американское делает своё дело: страну опутывают фастфуды с малосъедобной дрянью по заоблачным ценам, и если филиппинец решит шикануть по-взрослому, он пойдёт именно туда.

Туризм в Азии — это не только храмы, еда и пляжи, но отчасти и чужая нищета. Посмотреть, ужаснуться — и домой, под одеяло. У меня на этот сомнительный аттракцион имелся абонемент. На Филиппинах бродяжничество давно легализовано, поскольку бедняку здесь стать бомжом уж очень легко. Деревянные дома постоянно горят (сказывается народная любовь к фейерверкам и готовке на дровах), и, пока пожарные продираются сквозь пробки, от построек остаются лишь головешки. Погорельцы падают на самое дно. Но всё же быть бездомным в Маниле — не то что бомжевать в Украине. Когда выдавалось свободное время, я изучал трущобы, где люди жили в канализационных норах, разделённых на перегородки-скворечники, — и даже там, в сырой темноте узких ходов, находил киоски, прачечные, караоке-машины и телевизоры, запитанные от воруемого откуда-то электричества. Всюду жизнь.

До некоторых трущоб можно было добраться с помощью джипни — помпезной филиппинской маршрутки, гибрида джипа и автобуса. К другим трущобам вели перекинутые через мёртвую реку Пасиг рельсы; здесь приходилось пересаживаться на совсем уж диковинное ноу-хау — бамбуковую платформу на роликах, которую приводила в движение пара погонщиков, отталкиваясь пятками от рельса.

Я любил бродить по Северному кладбищу, где 6 тысяч человек жили в склепах, оборудованных кухнями и телеантеннами. В мавзолеях, размерами и шикарностью форм превосходивших многие дома, функционировали сигаретные киоски и интернет-кафе. Над могилами весело трепетало сохнущее бельё.

Конечно, такую Манилу не показывают приезжим, но когда начинаешь привыкать к быту филиппинской столицы, рано или поздно обнаруживаешь, что в любом аду есть свои подвалы.

Яркий, витальный и пёстрый днём, вечерами город выглядит мрачно: анемичные фонари цедят свечение, не разгоняющее мрак в переулках, мотоциклы мечут тени по бетону, в замерших до утра джипни ворочаются сонные тела. Богатые дома прячутся за глухими заборами, бедные, напротив, держат двери и окна микроквартирок распахнутыми, позволяя прохожим смотреть телевизор вместе с владельцами. Дети вяжутся к ногам и выпрашивают мелочь. Узкие улочки-дворы загромождены лотками с едой, припаркованными трайсиклами (подвид такси — мотоцикл с коляской и тентом), баскетбольными столбами, кибер-кафе под открытым небом — суй пять песо в слот и лезь в фейсбук. О тайне переписки здесь не слышали, так что в монитор будут заглядывать с большим интересом. Интернет в Маниле могут и вовсе отключить на пару дней, как было, например, во время визитов Обамы и римского папы. А в придачу и мобильную связь — без всяких объяснений.

Не удивляйтесь, слыша на каждом углу «Эй, Джо!» или «Куда идёшь?». Местным беднякам неведомо понятие личного пространства. Работа, досуг, приём пищи, сон — всё на виду. Нежилых зон в городе нет: спальным местом может стать любой пятачок, по которому не топчется охранник с автоматом. Через некоторое время вы перестаёте обращать внимание на людей, моющихся в тазах прямо на перекрёстке. И дитя, какающее в пластиковый пакет, уже не вызывает удивления.

Сначала тебя веселит толчея на обвешанных кабелями улицах, нескромные вопросы и переполненный транспорт. Потом это начинает раздражать. Затем ты привыкаешь. Я привык. Доставала, пожалуй, только грязь.

Каждый выход на балкон оборачивался чёрными пятками, с которыми не справлялась даже пемза. Страшно подумать, как всё это отражалось на дыхательной системе горожан, но их коже это точно на пользу не шло — скоро я начал отличать коренных манильцев по оспинам на щеках.

Несмотря на всё это, я искренне полюбил Манилу — той особой любовью, смешанной с ужасом, которую сложно передать словами. Меня восхитила и потрясла безобразность этого монстра, ставшего домом для 20 миллионов людей. Здесь несложно почувствовать себя гражданином продвинутого государства — достаточно вчитаться в архаичные местные законы (женитьба снимает ответственность за изнасилование, разводиться нельзя, но можно убить жену с любовником, с родственниками судиться запрещено, деятельность банков засекречена). А если настроение портилось, его помогал поднять дешёвый алкоголь.

Бедность мало способствует гуманности. В Маниле купить ребёнку раскрашенного спреем цыплёнка проще, чем заводную игрушку. Живёт такой подарок пару дней. На базарах шеи курам режут на глазах покупателя. Петушиные бои — радость и отдушина мужчин, азартно делающих ставки на когутов со стальными саблями на ногах.

Иисуса на Филиппинах изображают сугубо в терновом венце, с залитым кровью лицом — этот портрет висит в домах, красуется на футболках, набивается в виде тату. В праздник Смуглого Назаретянина, когда бурлящая людская толпа несла по Маниле статуи Христа с крестом на спине, я спросил у прохожего, почему местная иконография замкнулась на столь мрачном образе. «Ну, Иисус страдал, мы тоже страдаем. Мы с ним близки, это утешает», — был ответ.

Но всё же, даже живя в ужасных условиях, филиппинцы ходят в чистом, остаются потрясающе дружелюбными и в любую секунду готовы одарить вас полумесяцем улыбки, в которой, правда, временами не хватает зубов.

Не проезжайте Манилу насквозь, задержитесь хотя бы на неделю — плотность отпуска подскочит в несколько раз. Трёх месяцев хватит на всю жизнь. Полгода приблизят к сумасшествию. А через год вам никуда не захочется уезжать. На свете, конечно, есть и другие монстрополисы, обладающие странной притягательной силой. Но если долго всматриваться в бездну, она заговорит с вами на тагальском.