Художница Оля Ланько: «Я хотела, чтобы люди сами решали — ресторан это или произведение искусства»

Оля Ланько разделяет свои проекты на три категории: «жидкость» («скрытые и иммерсивные опыты»), «твердые тела» («материальные и объектно-ориентированные проекты») и «газ» («спекулятивные и образовательные практики»). Такой подход иллюстрирует, что художница все время ищет новые формы и стратегии для выражения интересных ей идей.

Раньше она создавала пространственные инсталляции из найденных в сети или просто необычных снимков. Так Ланько хотела заставить зрителей сомневаться в «правдивости» увиденного, ведь она сама не верила, что фотография отображает реальность. Затем художница вдруг открыла кафе с необычными вкусами мороженого, а позже — и ресторан, где нет меню.

«На мой взгляд, искусство — это отличный способ самореализации, практики вопрошания, установления отношений и размышлений», — пишет она на своем обновленном сайте, где на видеозаставке ползает огромное насекомое, шевелятся морские существа и движутся капли воды. Искусствовед Алина Сандуляк расспросила художницу обо всех ее проектах, подходе к фотографии и о том, зачем ей понадобилось изобретать необычные вкусы мороженого.

— Я начала фотографировать довольно давно, но такого, чтоб я хотела быть художником с детства, не было. Вообще, мне до сих пор трудно сказать, ощущаю ли я себя художником, потому как в Украине прийти к осознанию этой профессии довольно сложно — тут совершенно другие реалии. В Европе есть серьезная школа и традиция, и когда человек идет учиться в академию искусств, он уже приблизительно знает, кем хочет стать и что делать. Я не знаю, что такое быть художником, но знаю, что мне интересно и для чего я это делаю. Думаю, это незнание освобождает меня — я могу работать с чем угодно. Образование социолога также помогает, ведь мои художественные практики часто пересекаются с интересами в социологии.

Я занимаюсь изучением метафор и символов, и меня интересует, что предметы означают помимо своей материальности, как считать их форму и к чему она отсылает. Если, например, у меня в детстве была чашка какой-то определенной формы, то сейчас, увидев подобную, я буду смотреть на этот предмет абсолютно по-особому. Но чашка при этом остается обычной чашкой.

О фотожурналистике и учебе в Нидерландах

После Оранжевой революции в Украине ощущался подъем, тогда в медиа много инвестировали. Мои знакомые из издательства «Экономика» позвали меня к себе фотографом: они искали свежий взгляд, а я как раз хотела экспериментировать. Это была необычайно тяжелая работа, как физически, так и морально. Я провела там два года, совмещая работу с учебой в университете.

Зато эта практика позволила мне лучше понять механизм восприятия картинок, которые я создаю, а также то, что мне может дать камера. Я стала больше задумываться о том, как работает композиция, как мне нужно построить изображение, чтобы донести определенный месседж. Тогда я осознала, что фотография может изменить мнение человека. Мне было интересно, откуда в ней берется такая сила и как происходит эта манипуляция. Я хотела научиться еще больше контролировать то, с чем работаю, и на тот момент таким контролируемым направлением мне казалась только коммерческая фотография. В Украине я нашла курс коммерческой фотографии лишь в университете Поплавского, но после месяца занятий сбежала оттуда — мне не хотелось снова изучать фокусное расстояние и какие-то бессмысленные формулы.

Так что я поступила на факультет фотографии в Королевской академии искусств в Гааге. Через два года я хорошо «упаковалась» техническими знаниями, но задумалась: а что же я рассказываю, владея всеми этими знаниями? Мне стало недостаточно той рефлексии, которую мне давала гаагская академия и поверхностное коммерческое направление, так что я перевелась в Академию Ритвельда.

Подход к обучению там своеобразный — меня оставили наедине со своими мыслями. Преподаватели считают, что студенту-художнику важно самому найти то, что он хочет донести через свои работы. Конечно, я приходила на консультации и мне помогали, но в основном это была самостоятельная работа.

О своем подходе к фотографии

Даже если итогом моих работ не является фотография, то на метауровне она все равно всегда присутствует. Меня увлекает этот медиум и его роль в том, как мы воспринимаем окружающий мир. Например, если я попрошу тебя представить изображение Земли, что ты вспомнишь? Это будет бело-синий шар в черном космосе, верно? На самом деле это известная фотография The Blue Marble, снятая в 1972 году с космического корабля. И большинство людей именно так Землю и представляет. Но давай задумаемся: какие тогда у них отношения с этой планетой? Некие отстраненные, как у наблюдателей, которые не влияют на жизнь на ней. То есть то изображение, которое существует в нашем представлении о планете, и определяет характер этих отношений. И то, что изображено на фотографии, похоже на то, что у нас перед глазами, но не равно. Вот с этим мне очень интересно работать.

Если я попрошу тебя представить Землю, что ты вспомнишь? Бело-синий шар в черном космосе, верно? Это известная фотография The Blue Marble, снятая в 1972 году с космического корабля.

Кроме того, фотография сегодня — это уже не действие, это намного шире. За последнее десятилетие появилось множество технологий, которые позволяют сделать фотографическое изображение без помощи камеры. Мне хотелось бы, чтобы в будущем мы больше говорили не о том, что такое фотография, а о том, как она функционирует.

Конечным итогом любого проекта является то изменение в зрителе, которое случается после встречи с моими работами. То есть я могу сделать гигантскую инсталляцию, но я не считаю, что это конечный результат, — нужно разрешить зрителю свободно интерпретировать работу.

Конечным итогом проекта является то изменение в зрителе, которое случается после встречи с моими работами.

О разнице между фото и инсталляциями

Я работала над несколькими инсталляциями, устроенными так, что, когда ты входишь в пространство, создается ощущение, что ты смотришь на большой фотопринт. Но как только ты начинаешь двигаться, понимаешь, что на самом деле это микс реальных объектов и изображений.

Изображение работает совершенно иначе, нежели инсталляция, оно намного рациональнее. Когда мы смотрим на него, то замечаем детали и думаем, какую идею художник хочет донести до нас. Инсталляция же воспринимается на более эмоциональном уровне — это столкновение с опытом. Мне интересно пытаться уловить эту разницу.

Человечество создает коллективную цифровую копию мира посредством фотографии: после туристических поездок мы все выкладываем наши снимки в соцсети, гугл-драйвы, фликры и так далее. Я показала это в инсталляции «Гора» — собрала образ усредненного пейзажа с помощью более чем 500 изображений разных пейзажей на туристических фотографиях.

Я всегда планирую свои работы с определенной точки в пространстве. Но мне интересен отход зрителя от этой точки, когда в его сознании происходит деконструкция инсталляции. Именно тогда становится понятно, что изображение — это что-то сжатое и не фиксированное в реальности.

Посредством своих работ я пытаюсь повысить уровень критического мышления людей. Я, как и все живущие в современном мире с его технологиями и стремительным развитием, не знаю ответов, но пытаюсь задавать вопросы. Это только кажется, что фотография несет в себе документальную объективную функцию, но в действительности никто не знает, что остается за кадром.

Другие мои инсталляции, например «Убежище» или «Селективная энциклопедия визуальных метафор», представляли собой некие гипертексты, где каждый объект был отсылкой к определенной истории, фактам. Это про дематериализацию — каждый объект всегда к чему-то отсылает. Я надеюсь, что чем дальше, тем больше люди будут отходить от потребления: нам не нужны объекты, нам нужен тот опыт, который они дают.

О социальном в художественных практиках

В Нидерландах за последние несколько лет сформировалась тенденция, когда художник перебирает на себя роль социального работника. Например, есть два района: в одном живут китайцы, в другом — марокканцы, и они не дружат между собой. Общественные платформы могут поручить художникам разработать проект, который поможет их незаметно помирить. Я считаю, что это не совсем художественная практика, хотя часто она и работает. Самое ценное в искусстве для меня — это как раз не думать исходя из проблемы. По этой причине я не работаю с коммерческими институциями и галереями — не хочу делать работы на заказ.

Самое ценное в искусстве для меня — не думать исходя из проблемы.

Также я не вписываю себя в какое-то одно направление или жанр. Я не считаю, что если ты художник, то должен рисовать. Медиа может быть любым.

О кафе с мороженым и ресторане

В 2017-м во время двухгодичной художественной резиденции в Генте я осознала, насколько художник зависит от различных игроков арт-индустрии: кураторов, коллекционеров, галеристов, критиков, их интересов и финансовых систем. Это было как ведро холодной воды на голову — я поняла, насколько это все мешает мне делать то, что я хочу. С другой стороны, для меня всегда был очень важен зритель, который взаимодействует с моей работой. Но из-за всей этой сложноустроенной системы арт-индустрии обычный человек не имеет возможности присоединиться к искусству и находит его сложным или глупым.

Тогда я решила, что хочу найти какие-то более прямые точки соприкосновения со своими зрителями, и стала думать, что может быть таким прямолинейным и доступным. Выбрала еду, ведь она создает опыт соприкосновения с реальностью. Я сама очень люблю мороженое, но в Амстердаме не нашла вкусного, поэтому решила открыть кафе Ludo & Hudo. При этом я продолжила работать с теми же идеями, что и в искусстве: показывала, что вещи на самом деле могут быть другими, чем кажутся на первый взгляд.

Я придумывала разные вкусы мороженого, которые вызывали диссонанс у тех, кто его пробует. Это позволяло мне сказать: «Ты думаешь, что ты все знаешь? А нет!» Через странное, непонятное, но вкусное мороженое я показывала, насколько мир может быть разнообразным и богатым. Я считаю, что это способно помочь людям стать более гибкими в быстро меняющемся современном обществе. Это своеобразные упражнения для ума, чувств и эмоций — точно так же, как и в искусстве.

Через странное, непонятное, но вкусное мороженое я показывала, насколько мир может быть разнообразным и богатым.

Мы делали совместный воркшоп с художницей Машей Ру, которая изучает феномен поедания глины. И мы готовили мороженое с глиной из Узбекистана, Суринама и Германии, говорили о табу в еде и о том, почему кажется, что что-то есть нормально, а что-то — нет.

В нашей книге было 150 разных рецептов, придуманных мной. Чтобы добиться нужного вкуса, я изучала молекулярную структуру ингредиентов и совмещала необходимые ароматические компоненты. Если я хотела, чтобы облепиха по вкусу напоминала землю, то комбинировала один уже существующий в ней, но слабо уловимый ароматический компонент с другим — например, с шиповником.

Кроме того, вскоре я открыла ресторан Diptych, где еще больше погружала посетителей в это чувство диссонанса. В Diptych только 8 мест, нужно было записываться заранее. И у нас не было традиционного меню: я всегда подавала 11 маленьких блюд, и наперед никто никогда не знал, что это будет. Они были метафорой жизни, в которой герой проживает разные процессы — рождается в начале (первое блюдо) и умирает в конце (одиннадцатое блюдо). Все это длилось три часа, готовила я перед посетителями. Продукты заказывала у фермеров, работала с редкими ингредиентами — это мог быть даже мох, сорняки или мертвые пчелы.

У ресторана была особая атмосфера: я попросила разработать специальный дизайн, и в итоге Diptych выглядел как инсталляция. Все в ней имело значение и казалось немного странным — запахи, музыка, вкусы.

Обычно рестораторы хотят, чтобы еда понравилась посетителям, но в Diptych я хотела заставить людей задуматься, что перед ними, как это сделано. Тут оценка «вкусно/невкусно» была нерелевантна. Я хотела, чтобы люди приходили в Diptych и сами решали, что это для них — ресторан или произведение искусства. Понятно, что людям иногда тяжело быть открытыми для любого нового опыта, но те три часа я наблюдала, как они постепенно раскрывались.

Обычно рестораторы хотят, чтобы еда понравилась посетителям, но в Diptych я хотела заставить людей задуматься.

Я хотела отойти от конъюнктурной арт-индустрии, чтобы институции и их ожидания не давили на меня, чтобы я могла создавать то, что хочу, без оглядки на кого бы то ни было. В финансовом плане это честнее — за мороженое люди платят, как и в ресторане. В искусстве все не так прозрачно: считается, что художник должен питаться какими-то идеалами, о деньгах говорят мало, и это притворство. По сути, я создала свои институции, где воплощала интересные мне идеи и с их помощью зарабатывала. И если кто-то считает, что это ресторан, а кто-то — что искусство, то мне все равно: я не хочу, чтобы меня засовывали в коробку с ярлыками, я просто этим живу.

О новых направлениях работы

Месяц назад я закрыла ресторан и кафе. Это не связано с коронавирусом — просто наступило время двигаться дальше. Я решила сфокусироваться на своей художественной практике и преподавании. На данный момент мои исследования находятся в сферах нетрадиционных верований, шаманизма, музыки, текстиля, материальности мира, растущего неравенства и страха, трансформирующихся опытов, подсознательных побуждений и желаний, когнитивной науки и алхимии и во многих других отраслях, которые исследуют альтернативные знания в поисках смысла.

Сейчас я вижу потенциал музыки в создании для аудитории опыта, которому она может отдаться безоговорочно. Музыка действует в области неожиданного: она отправляет нас в путешествие, активируя чувства, пробуждая воспоминания и ассоциации. Еще одна замечательная вещь в музыке — мы можем слышать то, что находится за нашей спиной, то есть то, чего не видим. Это расширяет возможности взаимодействия с окружающим миром, но в то же время переносит нас в миры, в которых мы никогда не были раньше.

С чем и как я буду работать завтра, я не знаю, но постоянный вызов самой себе — важная часть моей практики. Мне кажется, что способность принимать неизвестное является важным инструментом для любого художника.