«Ты увидишь, он бескрайний»: Пеший поход по Заполярью

Почти сутки не видевший людей, я загораю голым на берегу озера Палви — это в Арктике, Мурманская область, полуостров Средний. Июль близится к концу, в Заполярье, несмотря на близость Баренцева моря, обжигающие тридцать градусов по Цельсию, и загар ложится быстро. Увидеть снова тундру русского Заполярья летом я мечтал больше года — после прошлогодних походов на полуостров Рыбачий и в горы Хибины.

Из трудновыносимой Москвы в Мурманск я ехал автостопом двое суток. Меня подвозили инструктор МЧС из Дагестана и дальнобойщик-скинхед, который раньше был оперативником РУБОПа в Новом Уренгое. В городе я жил у бывшей нацболки Тани и крайне левого в недавнем прошлом активиста Игоря. Но, хотя Мурманск — один из немногих русских городов, где мне по-человечески интересно, я в погоне за пейзажами отправляюсь дальше. Летние походы по Заполярью даются относительно легко: помогает полярный день. К тому же на севере Мурманской области не много болот, а морской ветер отгоняет бич Арктики — тучи.

Июльским вечером, вооружившись картой масштаба 1:500 и полным рюкзаком еды, я начинаю поход вдоль порожистой реки Титовка. Она течет в полутаежной низине в Печенгском районе, недалеко от границы с Норвегией. Я выхожу на холмистое тундровое плато, заваленное разнообразными валунами и заполненное бесчисленными озерами. Быстро идти по такой тундре невозможно: мешают постоянные каменные обрывы, глубокие заболоченные протоки, ручьи. Атакуют комары.

Пройдя за ночь километров 15, в пять утра я ставлю палатку на песчаном пляже. Рядом стоянки рыбаков. За ловлей следят квадрокоптеры Росрыболовства, а за каждую пойманную семгу рыбаки платят 300 рублей. Днем я купаюсь в теплой воде и пытаюсь заняться браконьерством. Поймать ничего не удается, приходится есть консервы. Зато законно.

Под проливным дождем я выхожу из речной долины. Деревья заканчиваются, уступая камням, ягелю и редким кустарникам. Вечером на Пьяном ручье я встречаю кореянку Монику и украинца Сергея, которые приехать из города Заполярный ловить рыбу. Мы пьем водку. К нам присоединяется прапорщик морской пехоты Александр, родом с Винничины. «Я не украинец, а ариец! А ты — бандеровец!» — дружелюбен морпех. Через пару часов мы расстаемся, и я продолжаю путь — шатаясь и распевая песни Егора Летова. Пройдя километров пять-семь до огромного озера с неизвестным названием, я падаю спать.

Пробуждение ужасно. Подъем на доминирующую высоту 366 метров занимает полтора часа. Здесь видимость 20–25 километров, можно любоваться морем. Отдохнув в удобном углублении среди валунов, когда-то бывшим немецким окопом, я, игнорируя ветер и холод, спускаюсь к грунтовке.

За следующие десять часов я пересек перевал, миновал братские могилы советских солдат (в войну здесь погибли тысячи — многие от обморожения) и дошел до полуострова Средний. Я выхожу к заброшенным артиллерийским позициям: собранным из валунов укрытиям и выдолбленным в каменистой почве окопам глубиной по колено. Неподалеку лежит череп оленя. Я понимаю, что легко одет — футболки и анорака недостаточно, меня трясет. Утеплившись, я разжигаю с помощью ягеля костер и пью чай, глядя, как ветер разгоняет тучи.

Наконец вижу впереди озеро Палви. На берегу стоит чей-то балок, но его вид не вызывает желания зайти — взамен я нахожу небольшой залив и поляну, свободную от карликовой березы. Поспав днем, я варю на костре суп из чечевицы, читаю и плаваю в мелком озере. Дно покрыто мелкой галькой, никакого ила.

Одиночество уже не приносит комфорта: я вспоминаю байки про медведей, оглядываюсь на кусты. Решаю повернуть к Баренцеву морю. Через Малую Волоковую губу видно материк в дымке и хребет Муста-Тунтури. Обычно в это время там еще лежит снег, но не в этом году. Спускаюсь на берег с обрыва, который по структуре напоминает спрессованную черепицу.

Вокруг крупная галька, кое-где густые березовые подлески, но в основном голая тундра. Пару раз мимо меня проезжают армейцы — у них здесь работающие базы. В Мурманске мне говорили, что из местных военных формировали сводные группы для интервенции в Донбасс, и я сам встречал морпехов, добровольно-принудительно командированных в ЛНР.

В полночь холодает до плюс 5–10 — часа на три-четыре. Ища место под палатку, у одного из озер натыкаюсь на оперативников ФСКН. Сильно выпившие, они кормят сыром лису; меня в шутку называют английским шпионом. Выпив с ними чаю с шашлыком, прощаюсь.

Утром мне открывается вид на залитые светом Айновские острова. Иду почти 25 километров вдоль берега Среднего, петляя между рек, скал и курумников. Продираюсь сквозь заросли крапивы, ивы и березы. Нахожу свалившийся с военной базы, расположенной у края плато сотней метров выше, ржавый вездеход.

Я взбираюсь на один из «Двух братьев» — так называются две высокие и тонкие скалы. Спускаться вниз — головная боль: камень крошится под ногами, поэтому я сижу на скале на полпути вниз, болтая ногами и жуя последнее яблоко и любуясь водопадами, образующимися на обрыве плато.

Через Большую Волоковую губу хорошо видно полуостров Рыбачий. На нем самый северный мыс европейской России — Немецкий. Поморы бывали здесь в Средние века. Потом их сменили норвежские и финские колонисты — рыболовы. Колониям пришел конец, когда Рыбачий отошел к СССР по итогам Второй мировой. Сейчас русские промысловые поселки превратились в руины. Зато появились турбазы.

Отупеваю от усталости. К ночи слетаются комары, спрея от них хватает на полчаса. Пытаясь утешиться, вспоминаю историю Дейва Метца — этот американец прошел 600 миль по Аляске. У него не было тропинок, он голодал, мерз и тонул, но достиг цели.

Дохожу до дороги на Рыбачий. Мне на юг — до Мурманского берега. Одна нога не сгибается. Тормозит «Волга» с кубанскими номерами, и тут же появляется морпех Александр на квадроцикле. Он и браконьер из «Волги» спорят, кто меня подвезет, — в итоге я еду 30 километров с украинцем.

На берегу Среднего открылось кафе: морпех тащит меня и браконьера (брека, как тут говорят) туда — угощать. Он заказывает живую музыку, и бармен играет на саксофоне. Цены безумные: водка — 800 рублей (12 долларов), уха — 250 (4 доллара), картошка с мясом — 350 рублей (5 долларов). Северяне выпивают. Потом морпех подбрасывает меня до Параварской дороги — она же старая Немецкая. Прощай, земляк!

Немецкая дорога идет от Печенги почти до впадения реки Титовки в залив, где-то 45 километров. Ее строили немцы, когда наступали на Мурманск, и покрытие до сих пор на порядок лучше, чем разбитые российские грунтовки. В негодность пришли только мосты. Я иду мимо руин госпиталей и выбитых в скалах бункеров.

С погодой продолжает везти — Арктика меня балует. Местные говорят, ощутимо глобальное потепление. Пейзаж типичный горный: сопки и долины с узкими озерами. Может показаться, что я на Телецком озере в Горном Алтае, только тайги нет — и это озеро Суормусярви.

С вершины 391 метр в дымке видно Рыбачий. Нахожу ржавую мину от миномета, осматриваю немецкий наблюдательный пункт. Делаю холодный кофе, щедро добавляю сгущенку и сухое молоко. Вдали манит силуэт горы. Подъем и спуск — высота горы 448 метров — занял бы день, не успею. В пять утра я ложусь спать раздетым и не укрываюсь — настолько тепло. Людей не слышно и не видно.

До реки Печенги километров 15. Постепенно пейзаж меняется: голая тундра отступает, появляются березы, затем ели. На дороге валяются кевларовые перчатки и россыпь патронов — следы военных учений.

Завершить поход легко не выходит: мосты, отмеченные на моей карте, снесены. Приходится идти вброд — вода по пояс, дно илистое, хорошо еще, что отлив. На другом берегу натыкаюсь на два остова от БТРов, миную, не вызывая интереса у военных, действующий полигон.

Наконец, после 120 километров скитаний в одиночку, оказываюсь на мурманском Геленджике — пляже Ура-губы у разлива реки Ура. Обрамленные сосновым лесом километры песчаного берега забиты людьми. Я отхожу подальше: ставлю палатку, стираю вещи, собираю голубику, читаю. Пожалуй, я был бы не прочь продлить неделю отшельничества.