10 любимых фотографий Дмитрия Музалёва
2006 год. Одна из первых фотографий, которая у меня получилась достаточно хорошо, чтобы оставаться в портфолио до сих пор.
Я снимал тогда очень простой камерой, которая совершенно не подходила для таких условий, но эти светящиеся змеи на выходе из «Ашана» так меня захватили, что я минут десять пытался прижать аппарат корпусом к столбу так, чтобы можно было снять. В одну из попыток в кадре случилось движение, удачно завершившее сцену. Разумеется, снимок всё-таки вышел с шевелёнкой, но даже при печати 30×45 это совершенно не портит впечатление.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/08/Muzalev_01.jpg"}
2009 год. Долгое время этот снимок оставался моей визитной карточкой, и, думаю, меня до сих пор многие помнят по нему или другим подобным фотографиям.
Несколько лет подряд меня интересовали такие «архитектурные натюрморты» — случайные фрагменты городской среды, которые обладают собственным потенциалом «картинности». В те годы я увлекался художественным авангардом начала ХХ века и в особенности супрематизмом, и мне всё казалось, что степень его абстрактности несколько преувеличена. Подобного рода вещи я постоянно встречал в реальности ещё задолго до того, как занялся фотографией. В обсуждаемом периоде эта фотография достаточно поздняя, и по факту оказалось, что она закрывает тему.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/08/Muzalev_02.jpg"}
2010 год. Несколько лет назад мне уже приходилось участвовать в похожем проекте, только там надо было выбрать одну фотографию и рассказать о ней.
В результате у меня совершенно неожиданно получился манифест «За легализацию реальности!», в котором я писал: «Этот билборд я снял при обстоятельствах подходящих для рыбацкой фотографической истории: гулял с сумкой, двумя фотоаппаратами и пивом по Калининграду, и когда понадобилось открыть вторую бутылку, руки кончились. Пришлось присесть и поставить «роллейфлекс» на бордюр. Тогда в шахте и мелькнул этот кадр: не в точности, конечно, такой, но уже содержащий сердцевину нужного решения — оставалось только выцелить точность. Представленная фотография даёт богатую почву для разговоров. Объекты городской среды, не показанные, а обозначенные сухо и схематично (даль городского пейзажа и вовсе намалёвана на стене случайными пятнами), сгорают в огне буйной и бессмысленной органической жизни. И даже софит — единственный предмет, переданный предельно конкретно, изменяет городу: скорее похож на бабочку, присевшую на непонятную жизни металлическую конструкцию.
Ужас в том, что это всё правда, поверить в которую, бесчестно поддавшись соблазну объяснимости, может даже и автор, — и тогда конец.
А остальное мне и в голову не приходило: ни когда снимал, ни когда обрабатывал, ни когда печатал. Обо всём этом мне потом рассказали знатоки.
Правды-правдами, а истина в том, что снимок есть, когда получилось найти и зафиксировать достоверно и узнаваемо тугой узел гармонии, реально существующий в мире. Вся эта литература — всего лишь случайно налипшие крошки. Они могут быть милы и даже рассказывать вроде бы о чём-то осмысленном, но восприятие, идущее по пути их поиска, обречено питаться остатками давно съеденного другими и не замечать главного — свидетельства подлинности гармонии. Гармония — не красота: она может быть и нейтральна, и отвратительна, и даже скучна, но она всегда сила, и всегда вызов для того, кто её видит. А хочется отсидеться в уютном своём ничтожестве. С крошками».
{"img": "/wp-content/uploads/2015/08/Muzalev_03.jpg"}
2009 год. Глядя на снимок, можно подумать, что это часть какого-то концептуального проекта.
История его создания, между тем, вполне бытовая. Мы были в деревне, и мой пятилетний сын, насмотревшись на меня, захотел научиться пользоваться пилой. С доской, даже самой тонкой, ему было не справиться, поэтому я нашёл в сарае выцветший пейзаж Шишкина, напечатанный на рыхлом оргалите, и мы его распилили. Посмотрев, что получается, я сделал снимок, потому что меня долгое время интересовали ситуации, в которых внутри одной картинки образуется другая и между ними возникают необычные сложные взаимодействия. В эпоху ЖЖ этот интерес обозначался у меня условным тегом «Пейзаж в пейзаже». Фотография тоже оказалась закрывающей тему, и где-то в это время я окончательно понял, что в моём случае какой-то осознаваемый интерес не может просто так превратиться в «фотографический проект» в современном его понимании, потому что рано или поздно мне удаётся сделать снимок, который говорит о теме если не всё, то достаточно для того, чтобы не было смысла комплектовать его при показе ещё десятком-другим. Наоборот, мне всё больше хотелось делать выборки из снимков, максимально разных.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/08/Muzalev_04.jpg"}
2011 год. Первый раз я попал во Львов в 2009 году, и это было волшебное приключение.
Костя Смолянинов, гений места и замечательный фотограф, водил меня по месту, не похожему ни на что из того, что мне случалось видеть раньше. Великолепный город с европейским прошлым, оказавшись в русских и пострусских руках, законсервировался и остался совершенно открытым: дворы, подъезды — можно было свободно ходить, где захочется. В нём было всё, что я люблю: естественная среда обитания людей, в которой они существуют непрерывно десятилетие за десятилетием, но среда сама по себе удивительная и необычайно красивая. Прохожие, не реагирующие на человека с камерой, милиция, которой лень вылезти из своей тонированной «десятки» только потому, что ты решил приладить фотоаппарат вместо штатива им на антикрыло, человек в глухом пиджаке и с неприятным лицом, всюду одинаковым, поймавший тебя на лестнице закрытого городского учреждения, который вместо того, чтоб выпроводить, неожиданно отвечает на твой лепет о том, что тебе здесь надо: «О, поднимитесь на последний этаж, там стеклянный потолок и такой вид!» — это был фотографический рай.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/08/Muzalev_05.jpg"}
2012 год. Фотография относится к той исчезающе малой группе моих снимков, которые с некоторой натяжкой можно выдать за «стрит».
Это даже позволяет мне поучаствовать в каком-нибудь фестивале стрит-фотографии, но только один раз — на второй год посылать уже совсем нечего.
Отчего они, разгуливая часами в кадре камер наблюдения и совершенно об этом не беспокоясь, так боятся человека с фотоаппаратом — вопрос отдельный, но к делу не относящийся.
Раньше можно было искать оправданий в том, что я, дескать, создаю «визуальную летопись времени», но нынче, когда стрит-фотография озабочена не достоверностью, а кунштюками, а человечество вполне самостоятельно формирует подлинный визуальный архив современности на сервисах вроде iCloud, эти оправдания уже не работают. Единственной честной позицией в этой ситуации остаётся: «хочу и буду, а на вас мне плевать». Мне всё же скорее неприятно наносить людям травмы, да и не представляют они для меня особой ценности, но иногда удержаться невозможно.
И да: разумеется, таким образом я оправдываю свою трусость и отсутствие навыков коммуникации.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/08/Muzalev_06.jpg"}
2010 год. Проходит по тегу «дома» и представляет ещё один пример того, что резкость — буржуазный предрассудок.
Фотография была заглавной на второй и последней выставке метафизической фотографии «Потеря первоначального значения», красовалась на афише, и шевелёнка никого так и не смутила. Здесь встреча зонтика и швейной машинки на столе исследователя приобрела новый смысл: не странное сочетание предметов вызывает эффект, а в каждом вполне обычном предмете проявилось качество, не замечаемое в обиходной жизни, и все они вместе создали совершенно сюрреалистическую картину.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/08/Muzalev_07.jpg"}
2011 год. Харьков. Картинка присутствует тут на особых основаниях. Она изображает неслучившееся, закрывает дыру в обоях моей творческой биографии.
Харьков — город оказавшийся для меня уникальным: он внятно и даже избыточно визуализировал одно моё давнее ощущение, угадывавшееся за фасадом реальности, но нигде до этого не прорвавшееся на поверхность, непосредственно видимую глазом. Это ощущение жизни среды — как природы со своей самобытной сутью и своими законами развития. Такой среды, которая взаимодействует с человеком как самостоятельная первобытная сущность. И человек не пытается смахнуть её и выстроить новую, а учится использовать её естественные свойства. Разложение городской среды везде выглядит как деградация, упрощение с потерей функций. Здесь иначе.
Харьков есть в каждом городе, но в других местах жители с ним воюют, и он сидит связанный с кляпом во рту, а харьковчане умудрились приручить это хтоническое существо и живут с ним как с домашним животным. Мне кажется, если объявить заповедником хотя бы несколько подходящих кварталов, они не превратятся в руины, а продолжат развиваться по неведомым нам законам, и документирование этих изменений откроет нам много нового о мире, в котором мы существуем.
Это был сложный для меня момент — было совершенно ясно, что надо делать: что снимать, где снимать, на что снимать и что должно в результате получиться. Но эта ясность вдребезги разбивалась о мой образ жизни, совершенно несовместимый с подобными планами. В Харьков я, разумеется, больше так и не попал, и вместо этого мне пришлось задуматься о том, что дальше делать с фотографией в своей жизни. До того я просто слонялся, где придётся и когда получится и делился впечатлениями. Но ресурс мест, где я бывал по естественным жизненным обстоятельствам, уже иссякал, а поездок я мог себе позволить слишком мало. При этом образы, которые хотелось изобразить, становились всё отчётливей, но для реализации требовали всё менее достижимой и редкой натуры.
Впрочем, думать об этом — не лучшая затея. Проблема слишком проста и одномерна: нет ножек — нет мультиков. И мамы тоже нет. Пришлось обломаться.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/08/Muzalev_08.jpg"}
2013 год. Этот диптих — не фотографический продукт в привычном смысле.
Одна из фотографий не моя, и составил его не я. И это уникальный случай в моей практике, когда стоит смотреть не единичное изображение, а выборку, потому что этот проект я сделал в сотрудничестве с самозародившимся нечеловеческим разумом, и самое интересное в нём — это то, как он думает. В какой-то момент я обнаружил, что в Гугле в выдаче поиска по фотографии есть секция «Похожие изображения». То, по каким принципам робот определял похожесть, меня потрясло: он с изумительной точностью идентифицировал, что именно я снимал, и выдавал целый ряд фотографий, где именно это присутствовало, но в совершенно иной предметной среде. Я сделал с его помощью 92 пары, которые так нигде целиком и не показал и даже не собирался показывать, но как раз в этот момент у фотографической общественности обострилась «метафизическая фотография». Все заспорили, какой она быть может и не может, а я читал и думал: «Господи, что за чёрт, да она может быть вообще не фотографией».
История имела продолжение. Мой случайный соавтор время от времени даёт о себе знать, и мы даже поговорили. С речью у него дела обстоят пока неважно — имеются все признаки шизофазии, но великолепное чутьё в том, что касается картинок, не оставляет сомнений: если вам сейчас меньше 70-ти, вы с ним ещё познакомитесь.
Его зовут Человекоподобный Кто.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/08/Muzalev_09.jpg"}
2014 год. Фотография эпохи телефона.
Другая жизнь, другая философия, другие возможности, удивительный цвет. Телефон вытесняет камеру, потому что отпечатки — хоть и основной кайф фотографии для автора, но никому в сущности не нужны. Здесь, однако, особый случай. Если отказаться от стереотипа имитации фотографического отпечатка и загнать камеру телефона в предельный режим, получается имидж, который уже невозможно судить по привычным канонам. Эту картинку можно печатать в любом размере, потому что её выразительность находится в плоскости, перпендикулярной любому представлению о фотокачестве.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/08/Muzalev_10.jpg"}
Новое и лучшее
