10 любимых фотографий Георгия Розова
Опыт — плод ошибок, это всем известно. У меня тоже поначалу всё шло наперекосяк оттого, что я очень старался. Когда мне было 25 лет, меня пригласили в деревню снимать похороны. В избе — одна большая комната, мебели нет. В красном углу — иконы и гроб. За гробом толпится народ, человек тридцать — сорок. Под потолком одна пятисотваттная лампочка. Темно. Прошу вынести гроб на улицу. Отказ. Пячусь назад, чтобы взять в кадр всю толпу деревенских, а с объективом 35 мм это сложно сделать. Упираюсь спиной в печку, лезу на неё. Сажусь. Навожу резкость, командую: снимаю! Нажимаю на спуск. И тут раздаётся страшный треск.
На мгновение я потерял картину из виду, а когда увидел снова, то мне стало и страшно, и смешно: людей нет. Пол от старости сгнил и не выдержал такой нагрузки. Из картофельного погреба несётся отборный мат. А над этим кошмаром висит на каких-то досках чудом удержавшийся гроб с покойником, освещённый зловещим светом пятисотваттной лампы. Картинка увы, не сохранилась.
Съёмка с верхней точки. Утро на стройке Курской АЭС.
Курчатов — маленький городок в Курской области. Сейчас там атомная электростанция, а в дни моей фотографической юности это была комсомольская стройка. Я должен был снять фоторепортаж о начале строительства АЭС. Командировка была пробная. От этой работы зависела дальнейшая карьера. Понравится репортаж — возьмут в «Огонёк».
Я решил, что надо снять с башенного крана панораму степи с грузовиками на снегу, но директор строительства не хотел отвечать за фотографа, которого потянуло на подвиги, и запретил мне туда лезть. Тогда я дождался обеденного перерыва, на время которого с площадки в столовую увозили всех рабочих. Сорок метров я поднимался по узенькой лесенке. Сильно мешал кофр с тяжеленным «Зенитом Е» и набором чужих объективов. Я быстро взмок, сбил дыхание. В какой-то момент подумал, что вообще туда не заберусь до конца обеда.
По узенькой дорожке, держась за страховочный трос, я добрался до конца стрелы, пристегнулся к этому тросу монтажным поясом и сел перекурить. Ветер на высоте был сильный. Через пять минут я ощущал себя ледышкой.
Наконец грузовики приехали. Я уже почти поймал нужный кадр, когда кран вдруг резко дёрнулся — крановщик приступил к работе. Я слетел с насеста и повис на сорокаметровой высоте. Падая, вцепился в лямку кофра — и подумать было страшно, что чужая аппаратура разобьётся.
Висеть так было неудобно. От холода хотелось по малой нужде. Я принялся звать на помощь. Крановщик долго не замечал моих стараний, а когда заметил, то позвал других работяг. Они некоторое время ржали, показывая на меня пальцами, и только потом втащили на дорожку стрелы.
Начальник строительства, невозмутимый армянин, долго рассматривал меня, прежде чем сказать одно только слово:
— Энтузиаст?!
Кадр я всё-таки снял. В «Огоньке» была напечатана вертикальная полоса с подъёмными кранами, которые вытягивали из-за горизонта огромный шар солнца.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/06/rozov_01.jpg", "alt":"Георгий Розов" , "text":""}
Землегрыз. Роторный экскаватор в Старом Осколе.
Говорят, что с годами люди мудреют и, прежде чем сделать что-то рискованное, сто раз подумают. Я вынужден с этим согласиться. Тридцать лет работы научили меня страховаться основательней, чем в начале карьеры. Вот этот монстр-землегрыз я снимал, несомненно рискуя. Ротор экскаватора, шестиметровый в диаметре, работал в пяти метрах от меня, а я стоял на краю 30-метровой ямы. Стена из чистого аптекарского мела могла обвалиться от вибрации в любую секунду. Опытные геологи оттянули меня от самого края на три метра и страховали длинной верёвкой, но на сей раз обошлось без неожиданностей.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/06/rozov_02.jpg", "alt":"Георгий Розов" , "text":""}
Свадьба на БАМе
Осенью 1973 года я прилетел Сибирь, в изыскательскую партию Петра Баулина. Никто не стал бы гонять вертолёт ради молодого фоторепортёра, но в партии случилась свадьба, и к Баулину вылетел главный изыскатель БАМа Александр Побожий. Он вёз в тайгу белое платье для невесты, чёрный костюм для жениха, два ящика водки и два ящика помидоров.
Сегодня такую свадьбу я не могу себе представить. В партии была молодая повариха и столь же молодой рабочий. Начальник застукал их на месте «преступления» и поставил перед выбором: или жениться, или уволиться кому-то из двух. Разврата в партии он не мог допустить. Молодые решили жениться.
Когда вертолёт приземлился, Баулин лично выгрузил водку, отнёс в свою избушку и запер на ключ. После торжественного благословения молодых, по старинному обычаю изыскателей, заставили пройти под теодолитом. Побожий сказал напутственную речь и улетел. Вечером состоялся пир. Баулин выделил один из двух ящиков «Столичной». Содержимое разделили на всех присутствующих, получилось граммов по сто пятьдесят. Но гуляли изыскатели по-взрослому — с песнями и мордобоем.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/06/rozov_03.jpg", "alt":"Георгий Розов" , "text":""}
Никита Сергеевич Хряк-определитель.
Самая большая свиноферма в Советском Союзе была построена по итальянскому проекту неподалёку от Нижнего Новгорода. На небольшом пятачке земли собрали 250 тысяч свиней. За месяц поросёнка откармливали до ста килограммов и отправляли на бойню. На фабрике была продумана каждая мелочь, в том числе и воспроизводство поголовья.
Вдоль длинного ряда узких клеток, в которые хвостиками к проходу были втиснуты самки, вели на поводке, словно собаку, хряка-определителя. Каждый раз, когда он чуял запах готовой к оплодотворению самочки, он кидался к хвостику, но безжалостный зоотехник тащил его дальше. Номер клетки заносился в блокнотик, чтобы следом за хряком-определителем к ней подвести хряка-осеменителя — этот хряк чем-то выгодно отличался от «определителя» с точки зрения технологии. А бедный определитель после завершения обхода был водворён в загон для самцов в таком возбуждённом состоянии, что, встав на задние лапы, произнёс пламенную речь о человеческом бездушии и вероломстве. Тут-то мне и удалось сделать этот портрет.
Когда я по возвращении из командировки среди других фотографий с гордостью предъявил руководству и эту, мне сказали, что хряк слишком похож на Никиту Сергеевича Хрущёва, и потому публиковать его нельзя. Теперь можно.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/06/rozov_05.jpg", "alt":"Георгий Розов" , "text":""}
Переходящий ёж. 1978 год.
Симпатичный двухпудовый ёжик, отлитый из чистого свинца и утыканный острыми гвоздями, служил переходящим призом для самого отстающего председателя колхоза в одном районе Алтая. Вручался он на торжественном собрании, там же, где и переходящее красное знамя и премии передовикам.
Ежа боялись как огня. От него старались поскорее избавиться, спешно перевыполняя планы по сдаче яиц, хлеба и другого продовольствия. Передовики в те времена с удовольствием фотографировались для досок почёта. Тогда я посмеивался над этим невинным честолюбием, думая, что премировать и наказывать лучше рублём.
А недавно зашёл в офис одной крупной американской компании в Москве. На стене висела до боли знакомая доска почёта: «Лучшие люди нашей компании».
И опять я задаю себе вопрос: эта фотография — документ эпохи или нет?
{"img": "/wp-content/uploads/2015/06/rozov_04.jpg", "alt":"Георгий Розов" , "text":""}
Русское гостеприимство. Запуск метеозонда в Верхоянске. 1975г.
Бела Баньяс был в Москве собкором венгерского журнала «Орсаг вилаг» — что-то вроде нашего «Вокруг света». Бела был чрезвычайно честолюбив и непременно хотел стать хоть в чём-нибудь первым — например, первым венгром, побывавшим на полюсе холода. Своего фотографа в Москве венгры не могли содержать и взяли меня напрокат у журнала «Огонёк».
В районном центре Батагай нас встретил полковник милиции Иванов в парадной форме, при орденах и медалях. Подхватив наши вещи, он понёс их к маленькому Ан-2, на котором надо было лететь ещё 120 километров до Верхоянска. Иван Иванович на ходу рассказывал гостю, как тридцать лет назад молоденьким солдатом он освобождал от немцев его, Белы Баньяса, родной город, где были красивые девушки, море цветов, весна и, главное — молодость! Бела семенил рядом сконфуженный. У самолёта он с явным облегчением начал прощаться, но Иванов и не думал покидать гостя: «Ну что вы, — сказал он, — я вам всё покажу лично», — и подсадил венгра на ступеньку трапа.
В Верхоянске нас ждал накрытый стол. Полковник Иванов показал табун местных лошадей, которые не боятся пятидесятиградусных морозов, и отвёл нас в кумысолечебницу. В гостя влили пару стаканов кумыса, показали, как надо доить лошадей, и прокатили на старенькой кляче.
Метеорологи старейшей в Сибири метеостанции (ей тогда стукнуло сто лет) запустили радиозонд и рассказали о своём житье-бытье.
В конце дня Бела должен был взять интервью у председателя горисполкома. Но покоритель Севера вёл себя странно. В мэрии он сидел и молчал, повесив голову. В кабинете воцарилась неловкая тишина. Баньясу было нехорошо: он зеленел прямо на глазах. Вероятно, из-за якутского кумыса.
— Простите, а где у вас туалет? — прервал он тягостную паузу.
— Я провожу, — предложил полковник.
Минут через двадцать дверь кабинета распахнулась, вошёл улыбающийся Иванов, а следом зелёный Бела.
— Можно в гостиницу? — прошептал страдалец.
В гостинице было два свободных номера. Иван Иванович открыл дверь трёхместного: «Прошу!». Но гость повернул в двухместный.
Когда мы остались одни, Бела грустно подвёл итоги дня:
— Знаешь, — проплакал он — я, кажется, ничего такого не сделал, чтобы меня водили в туалет с милицией!
Утром мы не встретились с Иваном Ивановичем. Он обиделся и улетел на единственном в этих местах вертолёте, который ждал нас весь предыдущий день, чтобы отвезти на настоящую северную охоту.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/06/rozov_06.jpg", "alt":"Георгий Розов" , "text":""}
Ихтиолог тракторного завода с мальком белорыбицы.
Своё название белорыбица получила, потому что нерестилась в башкирской реке Белой, а жиры нагуливала в Каспийском море. Семьдесят лет назад она ценилась дороже осетра.
Сгубили царскую рыбу волжские плотины и Волгоградская ГЭС. Рыба поднималась по Волге, упиралась в преграду и вынуждена была откладывать икру где-то здесь, возле города-героя. Условия для выживания икринок и мальков тут были совсем не подходящие — белорыбице нужно каменистое дно и сильное течение, а под Волгоградом дно песчаное и Волга спокойна и нетороплива.
В семидесятых годах власти осознали, что ценной рыбе грозит полное вымирание, и построили небольшой рыбоводный заводик под Астраханью, где из оплодотворённой икры выращивали мальков. Говорят, что только два малька из ста доживали до половой зрелости, но специалисты были уверены, что самовоспроизводство белорыбицы навсегда прекратилось и популяция вида сохранялась лишь их стараниями.
Как-то зимой я приехал в командировку на Волгоградский тракторный завод. Сопровождать меня по территории завода попросили заводского ихтиолога — завод заботился об экологии и содержал ихтиологическую лабораторию. Вечером ихтиолог рассказал мне, как он за три бутылки водки спас от гибели белорыбицу.
Зимой Волга замерзает. Иногда заводчанам приходилось взрывать лёд, чтобы произвести какие-то работы на дне. В таких случаях по инструкции полагалось обязательно приглашать ихтиолога, чтобы он мог осмотреть оглушённую рыбу в научных целях. Как-то раз он выловил сачком оглушённых мальков белорыбицы. Это было сенсационной находкой — самовоспроизводство можно было считать доказанным. Нерестилище могло быть только в одном месте — непосредственно под плотиной, там где особенно сильное течение.
Ихтиолог был реалистом и не стал сообщать властям о своей находке. В то время в городе с помпой строили искусственные нерестилища для осетров. Власти решили приучить глупую рыбу откладывать икру не на мелководье правого берега Волги, а на левом берегу, где она этого сроду не делала. Не жалея денег, на мелководье баржу за баржей сыпали гравий. Специалисту ясно было — выброшенные деньги, но его никто не слушал. Тогда он рассказал о своей идее капитану баржи. Тот за три бутылки водки под покровом ночи высыпал под плотину три баржи гравия, предназначенного для осетровых нерестилищ. С тех пор у белорыбицы есть настоящий роддом. Естественный.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/06/rozov_07.jpg", "alt":"Георгий Розов" , "text":""}
Брестская история. Любовь.
В 1975 году в Брест на празднование тридцатилетия Победы съезжались приглашённые музеем крепости ветераны. Вечером, накануне праздника, мемориал был пуст. Я издали увидел фигурку одинокой женщины с букетиком сирени в молочной бутылке. Она шла вдоль выбитых на граните фамилий. Когда я подбежал к ней, она уже стояла на коленях и горько рыдала.
В те годы в фотографической прессе на все лады обсуждалось: имеет право фотограф снимать скрытой камерой или нет? Морально или аморально? Я тогда был максималистом и думал, что морально. Потому что срежиссированная фотография перестает быть документом и становится подделкой. Но с другой стороны, кто дал фотографу право вторгаться в чужую жизнь?
Так или иначе, но я снял вдову рядового Рябова.
Молодой девушкой она влюбилась в односельчанина. Забеременела, а суженого забрали в армию. Она хотела рожать непременно рядом с мужем и потому, вопреки уговорам родных, уехала в далёкий Брест — к месту службы. Родила в военном госпитале за несколько дней до начала немецкого наступления. В ночь на 22 июня 1941 года муж прибегал к ней в самоволку посмотреть на сына. А через два часа немцы уже взяли Госпитальный остров. Разъярённые немецкие солдаты расстреливали всех мужчин. На её глазах какой-то офицер застрелил её сына.
Она не помнила, как оказалась в подземелье. Там прятались чудом уцелевшие больные, которые спустя несколько дней решились ночью переплыть через канал и пойти вдогонку за нашими отступающими войсками. Месяца через два она стала медсестрой и провоевала до победы.
В конце войны стало известно, что мужа в живых нет. Она вышла замуж за однополчанина, родила трёх сыновей, но первую свою любовь так и не забыла.
Накануне Дня Победы муж отпускал её в Брест — выплакаться.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/06/rozov_08.jpg", "alt":"Георгий Розов" , "text":""}
Водяной.
Каких-нибудь двадцать пять лет назад в Москве на улицах было не принято целоваться. Случайно, во время ночной съёмки, ко мне в совершенно архитектурный кадр вошла парочка и слиплась. И каким-то ветром в меня занесло мысль снимать поцелуи. Я выложил снимок на фотосайте и предложил всем желающим поучаствовать в съёмке серии «Москва для поцелуев».
Месяца два никто не откликался. А потом вдруг прорвало. Пошли молодые фотографы с подружками. На одной из первых съёмок мы обосновались на Софийской набережной, прямо напротив Кремля. Прохожие сыпали шуточками и предлагали помощь. Один парень был готов за поцелуй искупаться в Москве-реке. Я подумал, что он шутит — апрель, вода ледяная! А он разделся и бухнулся в воду. Парень был сильно навеселе, от него разило перегаром, и настоящего поцелуя ему не обломилось.
Серия «Москва для поцелуев» вскоре была опубликована в «Огоньке», «Московском комсомольце», в газете «Московские новости» и ещё в нескольких изданиях — общим тиражом в несколько миллионов. Потом ещё и по телевизору показали сюжет, как я снимаю поцелуи в подземном переходе у метро на Красной Пресне.
С тех пор в Москве поцелуи на улицах стали нормальным явлением. Целуются теперь всюду, в метро на эскалаторе, в магазинах, на выставках. Устраивать фототеатр теперь нет нужды. Я и сейчас снимаю поцелуи, но уже старым дедовским методом, то есть репортажно.
{"img": "/wp-content/uploads/2015/06/rozov_09.jpg", "alt":"Георгий Розов" , "text":""}
Самый мокрый поцелуй. Страсть.
В египетском отеле «Шератон» я снял один из трёхсот поцелуйных кадров. Парочка москвичей уединилась в струях искусственного водопада. Я показал им, что получилось, и потом они ещё позировали мне с большим энтузиазмом. Но первый кадр оказался самым страстным.
Новое и лучшее
