10 любимых фотографий Виктории Ивлевой

Не могу назвать фотографию женщины в луже крови любимой. Назову её страшной. Оглушающей. Антивоенной иконой. Это и есть та самая сторонняя жертва — красивая молодая тонконогая женщина, пытавшаяся спастись от войны и впопыхах надевшая разные тапки. Спастись не получилось. Получилось сделать из неё символ. Именно с этим снимком я вышла на Марш мира в Москве весной 2014 года.
Этот кадр на плёнке один, нет повторений и вариаций — люди, с которыми я была, не хотели, чтобы я снимала мёртвых. Было это в конце 1980-х на одной из войн в разваливающейся империи.

Я не кадрирую снимки, этот единственный. Это три молодые мамы, посаженные за торговлю наркотиками. Детей родили уже на зоне, живут там они порознь: мамы — в бараке, дети — в доме ребёнка, мамам позволяется только приходить их покормить. Женщины и дети за решёткой — отдельная тема, которую я снимаю много лет. В основном это жёсткая съёмка. Но здесь как раз наоборот — такие получились мягкие линии, просто удивительно. Я долго ждала этого момента, и удалось уловить красоту и беззащитность. Эта работа напоминает какую-то фреску.

Это снимок из моей первой поездки в Африку в 1994 году. Я была в Руанде, где шла война, и в Заире, соседней стране — там скопилось больше миллиона беженцев из Руанды, и была страшная проблема с водой. Эта фотография из моего похода за водой. Я шла одна с целой толпой беженцев с канистрами. Удачная композиция, и, конечно же, отличная размытая женщина на переднем плане — передаёт тяжесть ноши и одновременно удивление от встречи со мной, белым человеком. Это нечасто так бывает, чтобы в одном кадре были разные эмоции.

Иногда я спрашиваю у людей, которым показываю эту фотографию: как они думают, в каком городе это снято? И почти все говорят: Париж! Так и есть, это Париж, русская эмигрантка по имени Ольга и её собака — очень глупый пёс породы русская борзая. Мне приятно, что снимок создаёт такое парижское ощущение. Думаю, это благодаря и отличному рисующему свету, идущему из балконной двери, и удивительному наряду Ольги, и её позе. Мне нравятся две диагональные полосы — рука в тени и собачья морда, они хорошо взаимодействуют. Этот снимок из моей первой поездки в Париж в 1988 году. Это была вообще моя первая поездка за границу, и все воспоминания о ней прекрасны, как эта фотография.

Афганистан. Бывшая советская военная авиабаза в городе Кундузе на севере страны. Дети — таджикские беженцы, которым пришлось покинуть Таджикистан во время гражданской войны в начале 1990-х.

Почему-то этой войной и судьбой таджиков мало кто в мире интересовался, я за несколько поездок в Таджикистан и Афганистан не встретила в лагерях беженцев ни одного журналиста или фотографа. Эта малоизвестная война такой остаётся до сих пор, увы.

Беженцы селились везде — даже в бывшей городской тюрьме ими были заполнены все камеры. Кормили их афганцы — богатые местные купцы давали рис. Советская авиабаза в Кундузе была тоже заполнена вся. Детям, думаю, там было особенно тяжело, на них вообще никто не обращал внимания, и я была для них отменным развлечением. Потом по моей просьбе они забрались на брошенные советские военные машины, на которых сушилось бельё, и я сделала несколько снимков.

Это тоже Афганистан. И тоже таджики. Вернее, таджички, пришедшие на похороны подруги. Меня часто спрашивают, как вообще мне позволяли снимать в лагерях беженцев. Если честно, такой вопрос никогда и не вставал — люди видели во мне человека, который сочувствует их горю и который держится с ними на равных. Держаться на равных вообще важное качество для любого журналиста. В фотографии поразительный свет, пронизывающий её всю, он усиливается из-за белизны траурных платков. Мне нравятся лица женщин, объединённых общим горем. Всеволод Сергеевич Тарасевич, выдающийся советский фотограф, с которым я дружила в последние годы его жизни, как-то сказал мне: «Фотографию должно быть интересно рассматривать!». Я думаю, что эту фотографию интересно именно неспешно рассматривать и думать о смысле или бессмысленности жизни.

Мальчик с калашниковым — мой друг, и, может быть, эта дружба — лучшее, что я сделала в жизни. История этого мальчика — это история о том, как заставить верить в хорошее любого, даже самого отчаявшегося человека. Мы познакомились с ним в реабилитационном центре для детей-солдат на севере Уганды.

Ему было 15 лет, и полгода он провёл в страшной детской армии. Это был его первый день на свободе.

Он сказал мне, что хочет стать врачом. Я помогла ему пойти в школу, продолжить учёбу. Он оказался хорошим учеником. А потом мы с друзьями ещё немного ему помогли, и он приехал в Россию учиться на врача. Сейчас он на третьем курсе Российского университета дружбы народов. Заходил ко мне на днях поболтать. Калашников на снимке — тот самый, с которым он убежал от бандитов. Но последние годы он держит в руках только ручку. Я очень рада, что имею к этому отношение и что задуманное в джунглях сбылось.

Это тоже Африка, но совсем другая её часть. Судан, провинция Дарфур. Я была там с продуктовым конвоем Красного Креста, мы накормили двенадцать с половиной тысяч человек. И это было чувство невероятного счастья. А фотография мне нравится своей многослойностью, там столько разных планов, столько разных историй: про деревья, верблюдов, бедуинов, женщин и мешки с зерном. Ещё она нравится мне мягким переливом разных оттенков серого и чёткими, отделёнными друг от друга фигурками. Немножко как у Брейгеля. Только в Африке.

Смешная картинка, правда? Я называю её «Отсюда — и в вечность» — это про смотрящего в бинокль дедушку. Снято в Киргизии, на пастбище, где я прожила несколько дней. Видно по снимку, какие разные у детей характеры. Ещё мне нравится, что машина, как задник сцены, отгораживает деда и внуков от другой жизни. И для меня здесь всегда есть какая-то загадка: а что же там, куда смотрит дедушка? Этого уже никогда не узнать. Прелесть фотографии — и в умении задавать вопросы, на которые нет ответов.

Выдающийся день в истории моей страны. 21 августа 1991 года. Конец бесславного путча (вернее, это тогда казалось, что конец. Жизнь показывает, что путч тогда просто затаился и изменил форму). Конечно, есть ощущение свободы в этой фотографии — оно и в развевающемся флаге, и в вольно прогуливающихся толпах, и в прекрасном солнце, пробивающем ткань.

А вот что интересно: эта фотография была напечатана на целую полосу в английской газете Independent. И никто — ну вот ни один человек — не обратил внимания на рисунок на флаге.

А это был флаг независимого Азербайджана 1918 года. Да разве тогда, в 1991 году, кто-нибудь про это знал? Через несколько часов после того, как был сделан снимок, памятник Феликсу Дзержинскому подцепили тросами, подняли вверх и увезли с площади под наши радостные крики. Мы наивно думали, что снятия каменного истукана достаточно, чтобы страна стала свободной. И только через двадцать лет Майдан показал нам, сколько на самом деле стоит свобода. Но всё равно воспоминания о 21 августа 1991 года греют меня до сих пор.