Черный, как твой туризм: В погоне за смертью и войной

Мы публикуем сокращенный перевод. Оригинал читайте в журнале Highline.

«Я совершил самую страшную ошибку в своей жизни», — признался Отто Уормбир на суде, который проходил в Пхеньяне в феврале 2016 года. Двумя месяцами ранее Отто приехал в Северную Корею в рамках пятидневного тура, организованного компанией Young Pioneer Tours. Однако улететь назад не смог: Отто, якобы укравшего пропагандистский плакат из служебного помещения своего отеля, обвинили в секретной работе на американское правительство и попытке «подорвать устои» Северной Кореи.

Его приговорили к 15 годам тюремного заключения, но через 17 месяцев внезапно вернули в Соединенные Штаты. Молодой человек был в коме; через несколько дней он умер. Точная причина так и осталась неизвестной: северокорейская сторона утверждала, что молодой человек заразился ботулизмом, родители погибшего подозревали пытки. Международная обстановка накалилась. Конгресс запретил гражданам США поездки в Северную Корею.

На пресс-конференции отец Отто поднял вопрос о причастности компании Young Pioneer Tours. «Они заманивают американцев и берут их в заложники», — заявил он, подразумевая одновременно и Young Pioneer, и правительство Северной Кореи. YPT после смерти Отто удалила упоминания о нем из всех своих аккаунтов и незаметно отредактировала раздел North Korea FAQ на своем сайте. Раньше за вопросом «Насколько это безопасно?» следовал ответ: «Абсолютно безопасно! Несмотря на все слухи, Северная Корея — одно из самых безопасных мест на Земле для туризма». Теперь ответ выглядит так: «Несмотря на все слухи, для большинства наций Северная Корея — одно из самых безопасных мест на Земле для туризма, если вы соблюдаете законы в соответствии с нашей документацией и инструктажем перед поездкой».

Основатель YPT — 37-летний британец Гарет Джонсон, «полумифический путешественник». Помимо YPT он успел создать еще несколько провокационных стартапов: например, базирующийся на Филиппинах сервис по организации мальчишников, обещавший «пляжи, телочек, стрельбу и выпивку (очень дешево)». О Джонсоне курсировали сотни историй одна другой краше: как он пьяным выпал из движущегося поезда и сломал ногу или как пытался пересечь границу между КНДР и Китаем, едва держась на ногах от выпитого. Но когда в июне прошлого года Daily Mail опубликовала статью, где на Джонсона возлагалась вина за смерть Отто, Гарет внезапно исчез из соцсетей. Он перестал давать интервью. Перестал отвечать на звонки. Он действительно стал «полумифическим путешественником».

Несмотря на скандалы, компания YPT, обещающая «безопасно и дешево доставить вас в любое из мест на планете, от которых ваша мама посоветовала бы вам держаться подальше», ухитрилась удержать твердую пятерку на TripAdvisor, а я подписался на участие в ее первом кавказском туре. Это двухнедельное путешествие стоимостью $2 540 было частью более масштабного Летнего Советского турне, которое стартовало в Чернобыле, делало остановку в Москве (я присоединялся на этом этапе), а продолжалось в Чечне и непризнанной Южной Осетии.

Пока я общался с гидом, который консультировал меня по поводу получения визы в Россию, он ни словом не упомянул о предупреждении Госдепартамента: «Воздержитесь от поездок в Чечню и другие регионы Северного Кавказа… Сотрудникам американского посольства запрещено выезжать в Абхазию или Южную Осетию, даже в случае ЧП с участием граждан США… В этих регионах нет коммерческих аэропортов, что делает невозможной эвакуацию по воздуху…»

Другими словами, любая поездка такого рода для американца — крайняя степень глупости и безответственности. И эгоизма, учитывая то, как это может сказаться на международных отношениях. Я понимал, что в случае чего телевидение справедливо представит меня как очередного бездушного богатого придурка, который даже перспективу своей смерти рассматривал как приключение. Я осознавал все риски (как, думаю, осознавал их и Отто). И тем не менее предвкушал поездку.

Москва была мне знакома: русский язык и литература были одной из моих специальностей в колледже наряду с журналистикой, а в 2006 году я проходил стажировку в РГГУ. За границей многие не знают, что Москва — крупнейшая городская агломерация в Европе. Мое такси ползло от аэропорта до отеля почти два часа.

Этим утром мне показалось, что Москва до сих пор несет на себе отпечаток более мрачных времен. Островки олигархического шика и сталинские высотки сменялись обветшавшими жилыми кварталами. Низкие облака усиливали впечатление. Все москвичи казались очень занятыми.

…То, что предлагают Young Pioneer Tours и их конкуренты — путешествия в зоны военных конфликтов, горячие точки и другие проблемные места, — получило название «приключенческого», или «темного», туризма. Этот рынок оказался удивительно перспективным: только в период между 2008 и 2012 годами он рос на 65% ежегодно и теперь оценивается в $263 миллиарда. Частично этот рост обеспечивают более стереотипные «приключенческие» виды экстрима вроде рафтинга и банджи-джампинга, но лишь частично.

В парке искусств «Музеон» я встречаюсь со своими спутниками. Восемь человек, четыре мужчины и четыре женщины; все, кроме одного, — белые жители Запада; все, кроме одного, старше меня (мне 31). Для всех, кроме меня, это не первый тур YPT: за девять лет компания успела наработать постоянную клиентуру. Обычно люди начинают с Северной Кореи, потом едут в туры по Кубе или Туркменистану. Собственно, большинство гидов YPT тоже когда-то были клиентами.

После 45 минут на Красной площади гид-ирландец Шейн ведет нас к открытому кафе неподалеку. «Я так давно не пил пива! — сообщает он. — Три дня!» Шейн уже третий год работает в России, но по-русски до сих пор знает только одно слово — «пиво». Поэтому с переводом нам помогает еще одна сотрудница YPT, украинка Инна.

Я знакомлюсь с группой. Матильда (имена клиентов изменены), врач из Финляндии с вечной улыбкой, планирующая посетить сотую страну еще до своего 30-летия. Рууд, здоровенный баварец, на голову выше всех остальных, который немного стесняется своего не очень хорошего английского. 59-летний Джордж, единственный из нас пенсионер. Габриэла, бухгалтер из Австралии. Чандра, менеджер по недвижимости из Калифорнии. Мой сосед по комнате Джин, молчаливый патологоанатом из Канады… Мне всегда нравилось считать себя опытным путешественником (у меня на шее даже есть татуировка с изображением святого Христофора, покровителя путешественников). Но слушая своих спутников, я чувствовал себя безнадежным новичком.

Следующим вечером мы запаслись пивом и сели в 36-часовой поезд до Владикавказа. Оттуда микроавтобус должен был забрать нас в Чечню. В войнах, что последовали за развалом СССР, в республике с населением около 800 тысяч человек погибло, по разным оценкам, от 70 тысяч до 200 тысяч мирных жителей. Остались суровые горцы, которые у других граждан федерации ассоциируются с захватом заложников в школах и театрах, со взрывами в автобусах и метро. Даже двое моих лучших друзей, ветераны Ирака и Афганистана, предупреждали меня, что не встречали моджахедов страшнее чеченцев.

…В поезде мы заняли два купе — мужчины в одном, женщины в другом (у Шейна было отдельное) — и продолжили разговор на любимую (единственную!) тему: путешествия, визы, страны. «У меня есть виза Нагорного Карабаха!» — хвастался Джордж. «А у меня была печать из Антарктиды, но кто-то украл мой паспорт!» — жаловалась Матильда. Эти люди даже свою работу выстроили вокруг путешествий: Матильда, чтобы иметь возможность ездить, подписывает контракты с больницами только на год. Если у этих людей и были дома какие-то друзья, занятия или вообще жизнь, они об этом молчали, старательно делая вид, что их интересует только дорога.

За окном однообразные пейзажи: березовый лес — деревня с церковью — поле — березовый лес… Иногда станции, на которых мы пополняем запасы пива. Вдруг мы заметили незнакомца, который направлялся к нам по коридору: рубашка расстегнута до самого пупа, мощное тело украшено тюремными татуировками, а под мышкой — йоркширский терьер. Заполнив собой дверной проем нашего купе, мужчина погладил собаку и представился: «Здравствуйте! Меня зовут Сережа! Я гангстер!»

«Ребята, это Сережа, — перевожу я. — Он говорит „привет“ и еще говорит, что он гангстер». Сережа иронично усмехается (так улыбнулся бы криминальный авторитет, зная, что у него есть оружие, а у вас нет), хмыкает при взгляде на мою «Балтику 9», садится, достает из кармана банку Heineken и на протяжении следующих нескольких часов читает мне (а благодаря моему эпизодическому переводу — и всем остальным) лекции на темы «Зачем я воровал мотоциклы», «Тюрьма — это тюрьма, и лучше вам о ней не знать» и, наконец, «Магия». Сережа знает бесконечное количество карточных фокусов; в очередной раз перетасовав колоду и вытащив случайную карту, он вглядывается в наши лица, ожидая реакции. «Изобразите удивление, идиоты!» — шиплю я, не переставая улыбаться.

На очередной остановке он покупает у торговца с баулом цитрусовую водку и нечто похожее на коньяк. Сережа поднимает тосты за романтику, за сильные границы и за дружбу Путина с Трампом. Окончания вечера я не помню.

Я проснулся еле живым и обнаружил, что мы приехали. Вскоре на парковке у вокзала появился белый микроавтобус, в котором сидели наш гид, Мухаммед, и переводчик Мухаммеда, тоже Мухаммед. Мухаммед-1 был единственным встреченным нами в Чечне мужчиной без бороды и вообще выглядел менее консервативно; Мухаммед-2 носил бороду и прическу «под Кадырова». «Добро пожаловать! — сказал Мухаммед-1 при посредничестве Мухаммеда-2. — Вы первая группа международных туристов, путешествующих по Чечне!» Для обоих Мухаммедов это тоже был первый тур.

Через полтора часа езды мы остановились на окраине Грозного. На первый взгляд столица республики производила впечатление чего-то сделанного наспех: временная колония на необитаемой планете. Недавно посаженные деревья, построенные безо всякой системы и на внушительном расстоянии друг от друга жилые комплексы и через каждые несколько километров — сверкающая мечеть или новый торговый центр. Грозный на 99% построен заново, говорит Мухаммед-1. «А это проспект Путина. Даже в Москве или Санкт-Петербурге нет проспекта Путина!»

А все потому, что нынешнего Грозного не существовало бы без его денег. Вскоре после того как Ахмат Кадыров был убит в 2004-м, власть объединилась вокруг его сына Рамзана, который стал Путину надежной опорой. Преданность Рамзана, однако, обходится дорого: бюджет республики до сих пор пополняется в основном за счет федеральных субсидий. Рамзан может делать здесь все, что ему вздумается, пока его вотчина остается лояльной к Кремлю. Интересно, что после 300 лет открытого сопротивления России горцы, наконец покорившись, добились большей практической автономии, чем когда-либо до этого. Плохо только, что этой автономией управляет обидчивый и капризный, как испорченный ребенок, тиран.

Избежать Рамзана невозможно: его изображения повсюду. Особенно много их в музейном комплексе, посвященном Ахмату Кадырову. «Он спит всего по четыре часа в сутки, — доверительно сообщает Мухаммед-2. — Лично посещает стройки, стадионы, бизнес-мероприятия. Высказывает свое мнение. Никто не обязан прислушиваться к его мнению, но все прислушиваются, потому что оно правильное».

Кадыров обожает соцсети, особенно инстаграм: на многочисленных фото и видео он молится, тусуется с Жераром Депардье и Элизабет Херли, голыми руками ловит крокодилов. Наша помощница Инна говорит, что подписалась на Рамзана, и он, несмотря на то что подписчиков у него больше, чем жителей в республике, подписался на нее в ответ. Теперь она имеет возможность пообщаться с ним напрямую. «Что мне написать?» — спрашивает Инна у Шейна. «Здравствуйте, мистер президент, — предлагает тот, — мы группа иностранных туристов из разных стран. Были бы счастливы встретиться с вами и обсудить туризм в вашей прекрасной стране».

Наконец Мухаммеды ведут нас в ярко освещенный зал с мрамором и позолотой, где женщины в хиджабах поспешно делают композиции из живых роз. Завтра — день рождения матери Рамзана, говорит Мухаммед-1.

«Мы приглашены на праздник?» — уточняет Шейн.
«Посмотрим», — отвечает Мухаммед-2.
«А мы можем прийти без приглашения?»
«Не думаю».

В следующие несколько дней мы разъезжаем по республике на нашем микроавтобусе, осматривая то немногое, что республика может предложить. (Почти каждый день начинался с посещения винного магазина — вернее, так как в Чечне нет винных магазинов, единственного в городе супермаркета западного образца, где утром, между 8:00 и 10:00, можно купить алкоголь.) Мы видели скопление древних каменных башен — узких остроконечных укреплений, где жили чеченские семьи. Мы взбирались по мокрым и опасным скалам, чтобы искупаться в бассейне под водопадом. Мы побывали на чеченской свадьбе, где не было алкоголя (иначе закончилось бы дракой, объясняют гиды), зато были национальные танцы, которые исполнялись с пистолетом за поясом (семья жениха уговаривала нас тоже попробовать, но мы предпочли наблюдать с безопасного расстояния). Во время одной из таких экскурсий Инна получила ответ от Рамзана: он спрашивал, какие у нас дальнейшие планы.

Пока мы ждали такси, которое должно было отвезти нас в единственный в городе бар (он находится под куполом пятизвездочного отеля «Грозный Сити»), из подъехавшей машины вышел коренастый мужчина в спортивном костюме. Он объяснил Инне, что он — глава канцелярии Чеченской Республики, личный ассистент президента. Он приехал по поручению Рамзана.

Мухаммед-1 и Инна дали ему полный отчет о том, где мы уже побывали и какой прекрасной, мирной и совсем не тоталитарной мы находим Чечню. Мухаммед заметно нервничал. Инна снова заикнулась о личной встрече. «Посмотрим, что я смогу сделать», — ответил чиновник.

Вдруг он расхохотался и показал нам видео на своем телефоне: легкомоторный самолет разгоняется прямо на чеченской улице, отрывается от земли на несколько сантиметров и… врезается в припаркованную машину. «Это случилось неподалеку от того места, где вы сегодня были! — говорит помощник Рамзана. — Вы ожидали увидеть что-то подобное в Чечне?» Его улыбка гаснет. «Что вы ожидали увидеть в Чечне?!»

Мы молчим и нервно усмехаемся. Заговорить никто не решается.

«Ладно, — произносит он. — А теперь давайте фотографироваться».

…После мы долго обсуждаем этическую сторону. «Я сохраню эти фото, но постить не буду», — говорит Чандра. «Нет? А я точно буду!» — отвечает Габриэла, и многие с ней согласны. Для них эти фотографии — трофей, примерно как снимки льва на сафари («А вот перед вами одно из самых жестоких и опасных существ на планете…»). Особенно сейчас, когда лента фейсбука или инстаграма — сплошное соревнование людей, старающихся переплюнуть друг друга все более экзотическими фото и геотегами. Но делая эти милые кадры в стране, где поощряются пытки геев и исчезновения диссидентов, мы прикрываем убийц за фасадом «нормальности».

…Тем же вечером, когда мы возвращаемся в отель, выходим в интернет и узнаем о новых угрозах Трампа Северной Корее, я пытаюсь завести разговор об Отто.

«Разве не нелепо, что мир находится на грани ядерной войны частично из-за того, что кто-то наделал глупостей в поездке вроде нашей?» Все отводят глаза.

«Кто-нибудь из вас был знаком с Отто?». Быстрое «нет» в унисон.

«То, что вы на своем сайте называете Северную Корею „абсолютно безопасной“, только усугубляет проблему», — настаиваю я.

«Пойми, — оправдывается Шейн, — они никогда не задерживали американских граждан без причины. Такого просто не случается. Им просто незачем это делать».

«Да мне было страшнее в Балтиморе, чем в Северной Корее», — добавляет Матильда.

«У каждого турагентства случались туры, где что-то шло не так», — говорит Шейн.

«Но я читал, что у вас, ребята, было что-то вроде обряда инициации, согласно которому нужно было проникнуть на служебный этаж этого северокорейского отеля».

«Все знали про этот этаж, но мы никогда не призывали людей туда проникать — иначе мы бы работу потеряли!»

(Да, YPT не призывает своих туристов к безответственному поведению — но и не препятствует ему. Компания создала среду, в которой процветают идиотские поступки, а потом отказалась от любой ответственности с помощью мелкого шрифта: «Мы не несем ответственности полностью и частично, клиент соглашается с тем, что мы не несем ответственности за какие бы то ни было случаи, включая (но не ограничиваясь этим) задержки, потери, несчастные случаи, телесные повреждения, политические волнения, болезни, медицинские расходы или материальный ущерб, возникшие в ходе поездки». Философия компании такова: мы можем привезти туриста в опасный регион, но мы не можем заставить его перестать пить, прежде чем он станет причиной международного скандала.)

«И вообще, он же умер на американской территории, так? — добавляет Джордж. — Мне не очень понятно, как вы могли не провести вскрытие, чтобы узнать причину смерти».

«Так что же, по-вашему, случилось с Отто в тюрьме?»

«Не знаю, — вступает в разговор Джин. — Но, хм, я предполагаю, что американские граждане в северокорейской тюрьме содержатся в относительно хороших условиях. Да, они много работают, но я не верю, чтобы их морили голодом, или заставляли страдать от жажды, или не обеспечивали их базовых потребностей…»

«Они наверняка находятся в лучших условиях, чем остальные заключенные…»

«Кстати, мы собираемся и дальше возить американцев в Северную Корею, если у них есть второй паспорт, — заявляет Шейн. — Вряд ли Госдепартамент узнает о поездке без штампа в паспорте…»

Я не смог больше выносить этого разговора и ушел спать.

Мы увидели все, что Грозный и окрестности предлагают туристу, и Мухаммеды отвезли нас через границу в относительно либеральный Дагестан, где мы могли поплавать в Каспийском море. Почувствовав себя за пределами Чечни более свободно, мы болтаем с гидами о политике и даже отваживаемся предложить им выпить (безуспешно).

«Вы боитесь Америки, Мухаммед?» — спрашивает Джин. Мухаммед-1 не стал дожидаться переводчика: «Я не хочу войны. Я люблю Америку, а Нью-Йорк считаю величайшим городом в мире. Если я о чем-то и молюсь, так это о мире. Война — это то, что делают правительства. Если бы люди могли собраться вместе, как мы сейчас, они бы поняли, что все мы братья».

Мне становится ясно, что перевод Мухаммеда-2 выполнял еще одну функцию: любые намеки или сарказм, который пытался выразить Мухаммед-1, отсеивал более консервативный Мухаммед-2. Информация, которую мы получали от него, была тщательно отфильтрованной. И этот момент искренности был, наверное, самым важным в нашей поездке: ради подобных моментов люди и отправляются в путешествия.

…На десятый день нашего кавказского тура пришло время ехать в Южную Осетию, крошечную точку на глобусе, не признанную мировым сообществом. Чем ближе к границе, тем больше нервничал Шейн: он понятия не имел, впустят нас, развернут или задержат. «Просто запомните, — повторял он, казалось, больше для себя, чем для нас, — у нас была отличная поездка и без Южной Осетии!»

По дороге они с Инной заставили нас отрепетировать то, что мы должны сказать на границе. Учитывая, что Россия не допускает наблюдателей в Южную Осетию, я решил молчать о том, что я журналист. В заявлении на визу я назвался «преподавателем колледжа», что даже было отчасти правдой.

Подходя к первому КПП, мы как молитву повторяли про себя наши «алиби». Но все прошло удивительно легко. Нам даже дали возможность выбрать, хотим мы поставить в паспорта штампы Южной Осетии или нет.

На другой стороне нас ждали двое проводников: Эка, высокая девушка, которая училась по обмену в Ричмонде, и Джорджи, племянник действующего президента (и предыдущего тоже). Они рассадили нас по двум машинам. Рядом стояли орудия, до сих пор направленные на юг, в сторону Грузии.

Южная Осетия выглядела как после апокалипсиса: жизнь здесь внезапно замерла. Мы ехали мимо пустынных гор, бродячих собак, разрушенных церквей, обветшавшей советской инфраструктуры и пепелищ, которые когда-то были деревнями. Обитаемые деревни выглядели немногим лучше — разницу можно было заметить только по дыму из печных труб. У нас не было возможности ничего исследовать самостоятельно: мы видели только то, что нам позволяли увидеть.

Цхинвал, куда мы вскоре приехали, казался более или менее похожим на остальные провинциальные постсоветские столицы — но только на первый взгляд. Пешком мы прошли по Улице героев, по-прежнему разрушенной магистрали, где когда-то шли бои. Местные жители молча наблюдали из окон своих квартир за глазеющими чужаками. Я чувствовал, что мы ничем не лучше тех бессовестных стервятников, которые ездили на экскурсии по местам урагана «Катрина».

Пока мы фотографировались на фоне изрешеченных снарядами зданий, я утешал себя, что «темный» туризм возник не вчера. Марк Твен посетил Помпеи, а потом написал об этом. Антон Чехов стал первым в мире «ГУЛАГ-туристом». Первая организованная туристическая поездка в Англии, если верить легенде, вообще была поездкой на казнь.

…Будто пытаясь доказать, что Южная Осетия не целиком состоит из разрушений, Джорджи и Эка показывают нам новенькое здание парламента. Однако в нескольких десятках метров от него — разрушенные войной армянские и еврейские кварталы.

Одна из проблем «темного» туризма — неточность формулировок. Если «темный» туризм предполагает посещение «мест гибели», то получается, что посещение Хиросимы, Тадж-Махала или Арлингтонского кладбища превращает человека в «темного» туриста. Впрочем, Южная Осетия — совсем другой случай: боль и горе существуют здесь в настоящем времени. Это все равно что гулять по развалинам башен-близнецов до того, как их превратили в мемориал.

Ночь мы должны были провести в настоящем южноосетинском деревенском доме. Мы добирались туда несколько часов по горным дорогам. Уже стемнело, когда мы наконец приехали в трехкомнатный домик с вековой печью, пасекой и коровником. Хозяйка-вдова говорила только по-осетински. Мы самостоятельно осматривали ее жилище, а она занялась приготовлением традиционного осетинского ужина.

Этот вечер был квинтэссенцией такого рода туризма: свалившись на голову этой женщине, мы открывали пиво, снимали на видео, как она доит коров, съели за вечер больше еды, чем она за месяц, — но и заплатили ей за одну ночь больше, чем она могла бы заработать своими коровами и пасекой.

Мне нравится думать, что мы все-таки вели себя с должным уважением — по крайней мере, до того момента, когда Джорджи достал чачу. Мы собрались вокруг стола, который ломился от горячих лепешек, овощей только что с грядки и осетинских пирогов, которых было не меньше дюжины — с мясом, с сыром, со свеклой… К нам присоединился молчаливый, но радушный мужчина по имени Вадим: как нам объяснили, он был ветераном войны с Грузией и южноосетинским министром туризма.

Джорджи предложил первый тост — что-то о дружбе и взаимопонимании, — за которым очень быстро последовали второй и третий. Потом пришел наш черед говорить тосты, и мы пили за гостеприимство, за мир и снова за гостеприимство. Когда очередь дошла до меня, я неожиданно для самого себя процитировал по-русски граффити, которое накануне видел в Цхинвале: «Одна Осетия вместе с Россией и Путиным». Джорджи пришел в восторг, будто я был младенцем, который только что произнес свое первое слово. Он сказал, что я напоминаю ему Пушкина — и способностью к языкам, и своей идиотской прической. Мы снова выпили.

…Все эти две недели я возвращался к одним и тем же вопросам: имеет ли YPT право на существование? Имею ли я право на такой туризм? Паскаль однажды сказал: «Все несчастья человека происходят оттого, что он не умеет спокойно сидеть в своей комнате». И в идеальном мире мне не понадобилась бы YPT: я мог бы восхищаться чудом своего повседневного существования, не выходя из комнаты. В идеальном мире мы научились бы одновременно обладать и радоваться обладанию. Пока же что-то в моей природе заставляет меня ценить то, что у меня есть, только когда я помню, что в любой момент могу этого лишиться.

Из нашей группы только Джин оставался на следующую порцию Советского тура, посвященную ГУЛАГу. Остальные возвращались домой, в пустые офисы и одинокие квартиры, где будут копить деньги на следующее путешествие за опасностью.