20 лет изгнания: Дагеротипы декабристов

Сведений из биографии фотографа сохранилось ничтожно мало. Даже даты его рождения мы не знаем: известно только, что в 1843-м, всего через четыре года после изобретения фотографии, французский литограф Александр Давиньон вместе со своим коллегой приехал на заработки в Петербург и открыл там одно из первых в России дагеротипных ателье. Дела шли успешно. По сообщениям газет, вскоре «художник А. Давиньон снял портреты, наверное, с половины Петербурга».

Ателье проработало недолго. Давиньону не сидится на месте, и вскоре он собирает тяжелые камеры-обскуры и отправляется в многомесячное путешествие по Российской империи. Он посетил Москву и Киев, в сентябре 1843-го ненадолго остановился в Казани («Давиньон в свободные от настоящих занятий своих часы будет снимать портреты несколько секунд при пасмурной погоде», — анонсировали «Казанские губернские ведомости»). Но главной его целью был Иркутск и знакомство с декабристами, которые, отбыв каторгу, продолжали жить в Сибири на поселении.

Давиньон успел сделать дагеротипы как минимум шестерых декабристов — Трубецкого, Волконского, братьев Поджио, Муханова, Панова, — а также членов их семей. Для тех поселенцев, которые не вернулись из Сибири, портреты Давиньона стали первыми и последними фотоизображениями (а вот тех, кто пережил тридцатилетнюю ссылку и был в конце концов отпущен в Европу, снимали еще не раз: в середине 1850-х фотография уже считалась обычным делом).

Для части поселенцев портреты Давиньона стали первыми и последними фотоизображениями.

Серебряные пластинки с портретами, сделанными Давиньоном, долгие годы считались уничтоженными, но сравнительно недавно были обнаружены в архивах Пушкинского дома в Петербурге. Они отлично сохранились. Вот Волконский — с гордой осанкой и длинными, но заметно поредевшими волосами — и его смущенные видом объектива дети. Фотография Панова получилась немного нечеткой — видимо, тот не усидел смирно, как того требовал фотопроцесс тех времен. А вот Поджио позирует в кресле с таким непринужденным видом, как будто фотографировался всю жизнь. Его Давиньон снял дважды: дагеротипные изображения невозможно было размножить, а Поджио хотел послать по портрету обеим своим дочерям. «Дорогая Сонечка, вот черты твоего отца после двадцати лет изгнания, в возрасте 53 лет. 15 июня 1845 года», — написано на обороте одного из этих портретов.

Портреты, сделанные Давиньоном, долгие годы считались уничтоженными.

Вскоре дело приняло крайне неприятный для фотографа оборот. Посылая родным снимки, декабристы то ли не знали, то ли не придавали значения тому, что всю их переписку внимательно прочитывало Третье отделение. Из одного такого письма о фотографиях узнал шеф жандармов граф Орлов. Подробности этого дела сохранились для истории в отчетах Третьего отделения. Так, в документе за 1845 год Орлов докладывает Николаю I: «Из переписки государственных преступников усмотрено было, что отставной инженер-поручик Давиньон, занимающийся снятием дагеротипных портретов, путешествовал по Сибири и там снимал портреты с государственных и политических преступников. Пересылавшиеся к родственникам портреты поселенцев Поджио, Панова и Волконского, также жены и детей последнего, оставлены в Третьем отделении».

Сам Давиньон оказался под арестом почти сразу после возвращения в Петербург. Ему инкриминировали не столько съемку, сколько намерение распространить фотографии декабристов — вероятно, в неких пропагандистских целях. Логику следователей можно понять. Дорога в Сибирь была долгой и мало напоминала увеселительную прогулку — сложно было поверить, что кто-то по доброй воле отправится туда просто из любопытства, да еще точно в двадцатую годовщину декабристского восстания. В свою защиту фотограф объяснял, что тиражирование дагеротипов технически невозможно: они существуют в одном экземпляре, и все эти экземпляры остались у самих декабристов. Кроме того, добавил Давиньон, он не знал о запрете снимать государственных преступников.

Он и не мог о нем знать. До этого дела запрета попросту не существовало, потому что не существовало и прецедентов. Официальное постановление появилось как раз в результате этой истории (в ходе следствия до Петербурга дошли слухи, что декабристы не только позировали Давиньону, но позже «завели собственные дагеротипы и снимают друг с друга портреты»). «Государь император соизволил признать, — писал Орлов в другом отчете, — что такое невнимание к тому, что происходит между государственными преступниками, заслуживает строгого письменного замечания, и высочайше повелел: воспретить поселенцам из государственных и политических преступников на будущее время снимать с себя портреты и отправлять оные к родственникам или кому бы то ни было». Кроме того, Орлов велел губернатору Сибири провести обыски в квартирах поселенцев и немедленно изъять любые их изображения и фототехнику, если таковая обнаружится.

Интересно, что к тому времени многие ссыльные декабристы уже были приняты на государственную службу и пользовались уважением местных властей. Так что генерал-губернатор Западной Сибири князь Горчаков специально уточнил у шефа жандармов, относится ли «помянутое высочайшее повеление» и к поселенцам-чиновникам. «Было бы лучше, если бы и состоящие на службе в Сибири из государственных и политических преступников не снимали с себя портреты и не пересылали оных для собственной же их пользы, дабы портретами своими они не обращали на себя неуместное внимание», — отрезал Орлов.

Что касается Давиньона, то 31 декабря 1845 года его все-таки освободили: обвинения в злом умысле и попытках тиражировать портреты разбивались о факт технической невозможности такого тиражирования. Да и обыски у Давиньона ничего не дали — дагеротипы действительно остались у декабристов. На всякий случай перед освобождением с фотографа взяли подписку о том, что он не хранит у себя ни одного портрета государственных преступников и обязуется не снимать их впредь.