Арестантский дневник задержанного на минских протестах

Ян не раз освещал белорусские протесты, но никогда не попадал под арест до ноября 2020-го. В тот день вместе с ним задержали более тысячи человек. Изоляторы давно переполнены, поэтому людей отправляли в тюрьмы. Авсеюшкин побывал в двух: в Жодино и в Могилеве. Там он записывал увиденное и свои размышления. Спустя месяц после освобождения, когда эмоции улеглись, Ян восстановил изъятый дневник. Bird in Flight публикует отрывки из него.

9 ноября

В тюрьму в Жодино нас везут в автозаке. В машине вместе со мной около 40 мужчин и женщин. Как ни странно, омоновцы обращаются с нами вежливо, на «вы», но Жодино встречает командой «Маски на еб*ла!», криками, дубинками. На полу в камере-приемнике лежит бело-красно-белый флаг. Страшно, я даже радуюсь, что в маске, — она создает иллюзию приватности и защиты.

После переклички нас отводят в подземный коридор и заставляют идти вприсядку, кто не может — ползет на четвереньках. Таким образом проходим метров триста. Пот катится градом, маску уже хочется сорвать. Наконец вскарабкиваемся по лестнице в корпус, там нас минут на сорок выстраивают у решетки: руки и ноги растопырены, о прутья опираешься тыльной стороной ладоней.

После досмотра мы обессиленные падаем на стальные нары в камере. Тесно — на 17 человек всего шесть спальных мест.

10 ноября

Мы костерим белорусский уклад жизни, ищем способы решения проблем. Ощущение, будто сидим на нараде совета реформ, а не в тюремной камере. Среди арестованных — пара айтишников, менеджеры, мелкие предприниматели, преподаватель вуза, акробат цирка «Дю Солей». Задерживали их жестче, чем меня: некоторые ребята с фонарями под глазами, сосед по нарам постоянно держится за бока — позже он узнал, что ему сломали три ребра. Еще одному отбили ягодицы, он не может сидеть. Кого-то залили газом — кожу жгло несколько дней.

Среди арестованных — пара айтишников, менеджеры, мелкие предприниматели, преподаватель вуза, акробат цирка «Дю Солей».

11 ноября

Суд. Этого дня ждали с надеждой — ходили слухи, что всех, кто попадает в Жодино, отпускают со штрафом. Но не в этот раз. Суд проходит прямо в корпусе, на нашем же этаже. Женщина лет пятидесяти в судейской мантии, серых кроссовках и галстуке набекрень скороговоркой представляется и зачитывает наши права. Затем нас по одному заводят в кабинет. Меня спрашивают, кем работаю, интересуются, в чем заключаются журналистские обязанности. Выслушав ответ, судья бросает: «Пятнадцать суток». Все длилось около минуты. Моим соседям тоже присудили от 8 до 15 суток.

12 ноября

Решили с сокамерниками провести «Дзень роднай мовы» — говорить только на белорусском. Нас хватило на четыре часа. Воспроизвести привычные подколки и матерные шутки сложно даже мне, периодически разговаривающему на белорусском языке. Соседям, которые в повседневной жизни белорусский встречали разве что на редких вывесках, еще труднее.

13 ноября

Коридорный, которого мы за характер и форму черепа прозвали Клопом, прицепился к мужчине, заснувшему прямо напротив глазка (спать днем строжайше запрещено). Вывел его в коридор, заставил приседать, а потом вернул в камеру с комментарием: «Так, ты теперь моешь пол, а остальные на это смотрят!» Клоп не знал, что еще утром мы выбрали дежурного и им оказался как раз «провинившийся». Он заместитель директора предприятия по производству медицинских расходников, человек вполне обеспеченный, а тут его пытается унизить по блатным понятиям какой-то люмпен.

Когда выводят на прогулку, под ноги нам стелют бело-красно-белые флаги. Мы перепрыгиваем через них как можем.

14 ноября

Тех, кому дали 15 суток, — около 200 человек, этапируют в мой родной Могилев. Здесь камера побольше, у каждого личные нары, но жутко сыро, стены истекают влагой, как бы мы ни проветривали.

Когда выводят на прогулку, под ноги нам стелют бело-красно-белые флаги. Мы перепрыгиваем через них как можем.

15 ноября

Развлекаемся, слушая новости на государственном радио. Десять-пятнадцать минут там что-то говорят, но реальных новостей так и не сообщают. Структура выпуска примерно такая: сообщения о перестановках среди чиновников, чьих имен никто не помнит, мудрые изречения вождя в духе «люди должны работать и зарабатывать», «врачи должны лечить» и сводки о коронавирусе.

На каждое упоминание Лукашенко в камере бурно реагируют. Все эти обидные замечания в советское время потянули бы на длительный срок, а в наши «либеральные» времена тянут лишь на статью «оскорбление президента» — максимум до двух лет лишения свободы.

16 ноября

В нашей камере есть музыкант Александр, который частенько наигрывает на воображаемой гитаре сложные сольные партии. Сегодня он напевает «Песню про зайцев», которую подхватывает вся камера. По тюремным правилам это считается серьезнейшим нарушением, чуть ли не бунтом. Но, забывшись, мы допеваем до конца.

«Песню про зайцев» подхватывает вся камера. По тюремным правилам это считается чуть ли не бунтом.

17 ноября

Сокамерник рассказывает, как в РОВД один мент жестоко избивал людей. Когда он на допросе понял, что беседует с адекватным милиционером, описал ему ситуацию, сказал, что хочет подать жалобу на пытки. «Адекватный» ответил, что понимает, о каком коллеге идет речь, но что-либо делать отказался. «Система своих не сдает», — сказал он.

Система заточена на жестокость и ломку людей. Отдельные сотрудники милиции проявляют гуманизм, но действуют с опаской, иначе им самим прилетит за недостаточное рвение. Менты могут быть подчеркнуто вежливыми, а затем просто так, без повода избивать людей. А могут орать матом, но при этом дать понять, что это не угроза — просто такие правила игры.

18 ноября

С письмом пришла новость: ночью неизвестные в масках забили до смерти протестующего. После этого несколько тысяч человек вышли на улицы, милиция устроила очередную жесть.

Мы вспоминаем, как пару дней назад по радио передавали выступление Лукашенко. Он твердил, что не позволит превратить столицу в кладбище. Сначала мы подумали, что речь шла о стихийном мемориале первому погибшему, застреленному спецназом еще в августе. Цветы и свечи, которые приносили люди, постоянно убирали коммунальщики. Но позже мы поняли, что Лукашенко имел в виду новый мемориал, возникший во дворе жилого дома, прозванного в народе «площадью перемен», — оттуда похитили активиста. Выходит, что силовики убивают человека, а после президент рассуждает о негативном влиянии лампадок на эмоциональное состояние жителей Минска.

19 ноября

В камеру передали новую книгу на белорусском языке — «Ночь» Виктора Мартиновича. Раньше я его не любил, но это произведение понравилось.

Я понимаю, что моя речь на белорусском проста и бедновата. В силу профессии могу говорить газетным языком, но когда пытаюсь описать, что чувствую, раскрыть суть явления, начинаются проблемы. В книге Мартиновича все иначе. Сутонне, ядвабны, самотник, сутарэнне, прамінаць и ўскараскацца — речь играет оттенками, которых не хватает в обычной жизни. Выписываю эти слова в надежде запомнить.

21 ноября

В камеру пришел коронавирус. С самого начала охрана приказывала арестантам надевать маски и только после этого входила в камеру. Но тюремщики беспокоились не о нашем, а о своем здоровье. К концу второй недели несколько человек затемпературили, кто-то перестал чувствовать запахи. Даже без «короны» в тюрьме очень легко заболеть: жутко сыро, сквозняки, но при этом душно. Горячего питья полагается только 400 миллилитров в день — по стакану утром и в обед. Все остальное время пей ледяную воду из-под крана. Врач есть, но его не дозовешься, а если и получится добиться его внимания, он даст самые дешевые таблетки на все случаи жизни, вроде парацетамола.

К концу второй недели несколько человек затемпературили, кто-то перестал чувствовать запахи.

23 ноября

День выхода. До меня дошли вести о закрытии «неправильных» баров и кафе. Власть необратимо меняет ландшафт нашей страны, уезжают люди, наполнявшие эти места смыслом. Минск, как и вся Беларусь, понемногу превращается в выжженную землю.