Кристер Стрёмхольм: Париж, монамур

Долгий путь

Кристера Стрёмхольма называют «товарным знаком шведской фотографии» — до него никто из сородичей-фотографов не выходил на мировой уровень. Кристеру это удалось благодаря невероятной работоспособности и мультиартистичности: он был писателем и живописцем, кинооператором и режиссером, преподавателем и фотографом. Он учился живописи в Праге, Париже, Риме, Флоренции, Стокгольме; затем поселился в послевоенном Париже, где писал картины и снимал портреты известных художников. Недолго жил в Германии, где стал участником движения фотографов-авангардистов Fotoform. Снимал какие-то формальные вещи: облупленные стены, фактуры, тени… В составе группы принимал участие в многочисленных выставках в Европе и США. Но слава не приходила.

Его неуемная жизненная энергия требовала реализации в более «серьезных» сферах, чем искусство. Возможно, сказались гены и воспитание: его отец был военным — суровым человеком, обожавшим риск и дисциплину. В 1934-м он покончил с собой, а три года спустя Кристер стал добровольцем на гражданской войне в Испании. Потом он воевал на стороне Финляндии против СССР и был активным участником антигитлеровского сопротивления в Норвегии — за что впоследствии получил награду.

Стрёмхольм не любил однообразия — в том числе в отношениях. Он любил всех женщин, которых встречал: как выяснилось на бракоразводном процессе, его первая жена изменяла ему с Ингмаром Бергманом, потому что Кристер изменял ей сразу с двумя какими-то художницами. Он женился еще три раза. Последний брак со стюардессой, судя по всему, был по расчету: фотограф получил возможность летать по льготному тарифу в любую точку мира, чем воспользовался в полной мере. Потом супруга ему надоела, и Кристер десять лет прожил с художницей Анжеликой Юлнер, которую поменял на актрису Ингалилл Райдберг — она его и похоронила.

Он поддерживал дружеские и творческие отношения с французскими сюрреалистами, что наложило своеобразный отпечаток на его восприятие фотографии. Он отрицал снимок как документ и признавал его как отпечаток личности автора: «Для меня работа с фотографическим изображением — это образ жизни. Когда я вспоминаю и внимательно смотрю на свои фотографии, все они по-своему не что иное, как автопортреты, часть моей жизни».

Стрёмхольм делал сочные, тяжелые изображения, напоминавшие живописные полотна — только черно-белые. Он мотался по миру, снимал на улицах, делал проекты вроде «Детей Хиросимы» или «Ликов смерти». Но главным его трудом стала фотолетопись жизни трансвеститов и транссексуалов в парижских кварталах сексуальных развлечений — Белая площадь и площадь Пигаль. Серия, которой он посвятил девять лет своей жизни, вылилась в книгу Les Amies de Place Blanche.

Но главным его трудом стала фотолетопись жизни трансвеститов и транссексуалов в парижских кварталах сексуальных развлечений.

Встреча

С героями своего фоторомана Кристер познакомился случайно, в каком-то кабаке, возле которого «…зазывалы соревновались в словесных поединках, суля нам невиданные эротические и распутные переживания». Угрюмый и невзрачный Стрёмхольм вдруг превратился в доброго малого, чем заслужил откровенность и дружбу местных обитателей. Те занимались проституцией, танцевали стриптиз или разыгрывали фрик-шоу — общество их не принимало, но активно ими пользовалось. Эти люди были изгоями, но в них было больше человечности, чем в сотнях и тысячах их клиентов.

Фотограф поселился со своими новыми знакомцами на одном этаже в дешевом отельчике и начал с ними почти семейную жизнь. «Эти прекрасные женщины были рождены мужчинами. Они жили здесь же, в окрестностях Белой площади, работали в кабаре, пели, танцевали и показывали стриптиз. Они не лезли за словом в карман и отвечали на любое ворчание проходящих мимо. У них было острое и не слишком сдержанное чувство юмора. Они зарабатывали 60 франков в день, достаточно, чтобы заплатить за еду и комнату в отеле, но недостаточно для операции за 40 тысяч. Улица была их единственной надеждой. Проституция была частью жизни района. Способом выжить. Вот куда я приехал в 1959 году. Там я поселился и начал рассказывать о жизни, которую делил с транссексуалами. Мы вели ночную жизнь — сообща».

В те годы во Франции мужчинам можно было красить губы и глаза, а также украшать себя серьгами и бусами, но на юбки был жесткий запрет. За нарушение запросто можно было загреметь в каталажку. Стрёмхольм вспоминает: «Полицейские злоупотребляли своей властью. Сколько членов им высосали за эти годы, невозможно посчитать». Такова была плата за возможность почувствовать себя женщиной.

Смерть государства

Новые подруги Кристера вызывали в нем смешанные чувства. Он обожал женщин и старался не пропускать ни одной приглянувшейся дамы. А тут дамы, рожденные мужчинами, борются за свою идентичность и занимаются проституцией, чтобы накопить денег и уехать в Касабланку, где можно сделать операцию по смене пола. И Стрёмхольм устроил фотографический театр.

Его снимки — не протест, не высказывание активиста, стремящегося изменить мир к лучшему. Мир Стрёмхольма менять к лучшему невозможно: он прекрасен, как и внутренние миры героев его снимков, даже если они полны драматизма и трагических нот. Женщины на фотографиях бывают игривыми, сексуальными, озабоченными, занятыми, расстроенными, обиженными — то есть отражают всю гамму человеческого бытия.

Мир Стрёмхольма менять к лучшему невозможно: он прекрасен, как и внутренние миры героев его снимков, даже если они полны драматизма и трагических нот.

Доверяясь фотографу, они показывали свою настоящую сущность — женскую. Кристер заменил им хирурга: на его снимках от мужского начала героинь не оставалось почти ничего. Джина и Нана позируют как гламурные кинозвезды, Мартина — экзотический цирковой артист, а Джеки — человек, который в конце 1960-х годов мог бы побывать на «Фабрике» Энди Уорхола в Нью-Йорке. Стрёмхольм предложил им полное самовыражение, и они ответили. Личность вступила в противоречие с удушающими социальными ограничениями. Но фотограф умудрился не показывать этот конфликт: как настоящий авангардист, он построил свой свободный мир, убил репрессивное государство.

Стрёмхольм своеобразно эстетизировал сексуальность и женственность 1960-х. Его изображения — это торжество свободы выбора, победа над обстоятельствами, путь к свободе, дорога к себе. Намного позже Нан Голдин будет снимать своих любовников и друзей-геев, но ее герои жили в наркотическом тумане, умирали от передоза и ВИЧ-инфекции. Фотографии Стрёмхольма были светлее, в них борьба за право быть собой не сменилась унынием.

Прощание

«Джина и Кобра уже умерли. Каприс тоже. Она покончила с собой в маленькой комнатке на улице Клеф. Отчаявшаяся, потерянная и одинокая — ее последним компаньоном стал героин. До сих пор неизвестно, был ли это осознанный выбор или страшная ошибка. В любом случае ее было не спасти. Джина сделала операцию в Касабланке. Она вернулась на Белую площадь, купила себе маленькую белую спортивную машину и квартиру. Через несколько лет она умерла от рака. Сабрина стала звездой шоу „Альказар“. Джеки работает в кабаре „Карусель“ на Монпарнасе. Кароль и Нана путешествовали по Европе, работая стриптизершами. Долли танцевала в Берлине. Мириам сейчас работает на Монмартре по вызову. Зара работала в „Мадам Артур“ — знаменитом кабаре трансвеститов на улице Мучеников. Теперь она вернулась в родной Гамбург и стала успешным дизайнером одежды. В середине 1960-х я жил на улице Констанс вместе с Полетт. Каждую ночь я брал свою трубку, старую „лейку“, несколько пленок, и с тем убогим французским, которым владел, отправлялся в бар на Белой площади. Все знали, чем я занимаюсь. Я никогда не фотографировал исподтишка. Я работал без вспышки, используя только тот свет, что был, — часто неоновый свет. Со временем я развил технику ночных съемок и, уже проявляя пленки в гостиничном номере, мог по негативам понять, что у меня получилось. Около шести утра, с приходом зари, открывалось метро. Мы пили горячий шоколад, покупали газету и тихо шли вдоль бульвара в наши маленькие гостиничные номера. В Париже было утро, но для моих друзей на Белой площади еще продолжалась ночь. Они жили в другом мире, мире теней и одиночества, беспокойства, отчаяния и отчуждения», — писал Кристер о том, как сложилась судьба его подруг, когда он занялся иными проектами.

Одна из самых близких подруг фотографа, Нана, в 2011-м признавалась: «Задним числом я понимаю, что все эти годы, все усилия, попытки стать собой, все, через что я прошла, — не зря. Я — это я, у меня есть свой угол и свой мужчина — уже много лет. Я вышла на пенсию некоторое время назад, после того как поработала в бизнесе. Я говорю на нескольких языках. Моя жизнь полна радостей. Мне семьдесят два, но я все еще планирую путешествовать и знакомиться с людьми. Столько еще можно сделать. Когда я смотрю на фотографии Кристера, мне становится печально. Я не думала тогда, что через 50 лет он станет одним из великих фотографов XX века. Его взгляд не был вуайеристским, он смотрел на нас как на мифических существ, он с гордостью представлял нас своим друзьям. Кристер всегда был со мной честен, и когда в 1992 году я попросила не использовать мои фотографии, чтобы сохранить мою частную жизнь, он убрал их с выставки. Жаль, что я не провела с ним больше времени между 1970-м и его смертью. Но, как говорят моряки, я шла на полном ходу, и мне надо было завершить свой путь».

В 1997 году Кристер получил премию Hasselblad — пресса назвала его «великим шведом». Всю жизнь он одержимо сталкивал свет и тьму, жизнь и смерть, себя и других, пытаясь примирить полярные силы, без уверенности, что это можно сделать.

Фото: Christer Strömholm / Strömholm Estate
Grundemark Nilsson Gallery