Города, которых нет: Архив Александра Ранчукова

Александр Ранчуков — автор нескольких книг о Киеве и огромного числа снимков. Он был активным деятелем фотодвижения: в перестроечные годы с подачи Ранчукова возникло объединение «Погляд», которое очень повлияло на развитие документальной фотографии в Украине, — в него входили Ефрем Лукацкий, Александр Гляделов, Рита Островская. Выставки «Погляда» закрывались из-за вмешательства КГБ и партийных структур, а в книге отзывов некоторые патриоты писали, что участников надо расстрелять.

Ранчуков боролся за сохранение памятников истории и архитектуры, был теоретиком творческой фотографии, мыслителем. А как фотограф он стал летописцем Украины времен позднего СССР.

Вязкое время печальных лиц

Ранчуков был уличным фотографом, но его почти не интересовала эстетика стрит-фотографии — охота за моментом, поиск уникальной композиции, которая существует доли секунды. Его интересовало типичное, то, что связывает людей его времени в разных городах Украины. Ранчуков писал картину советского бытия — скучного и невыразительного, даже омертвевшего: одинаковые серые улицы, неприглядная одежда, уличная торговля, лужи и грязь. На его снимках — горькая, безысходная пустота. Ранчуков не останавливает мгновение, а фиксирует и так застывшее время, липнущее к эмульсии фотопленки.

Ранчуков писал картину советского бытия — скучного и невыразительного, даже омертвевшего.

Невероятно точно высказался о его произведениях философ Вадим Скуратовский: «Цикл А. Ранчукова воспроизводит омертвевший исторический цикл. Работающий уже как бы совершенно вхолостую. Собственно, имитирующий ту работу. Жизнь здесь замерла, остановилась, вошла в какое-то странное соответствие с самой „поэтикой“ фотографии».

Александр снимал на уровне глаз — «как видит прохожий» — и не признавал цветной фотографии: «Цвет — это поверхностное видение предмета. Сегодня человек может быть в красной рубашке, завтра в зеленой. Здание можно покрасить в коричневый цвет, завтра в зеленый… Невозможно понять предмет съемки в цвете. Объем, фактура определяет его. Цвет отвлекает, а черно-белый снимок помогает выявить суть объекта , который я фотографирую».

Коллеги не всегда понимали, зачем Ранчуков фиксирует «никакое ничто». Этим не похвастаешься на конкурсах, не получишь золотую медаль на выставке. Сам фотограф не верил, что работы будут оценены и востребованы при его жизни. Он осознанно снимал «в стол» — но с удовольствием показывал фотографии всем желающим. «Если снимок получился удачным, возможно, он может заинтересовать кого-то еще. Таким образом, фотография — это мой способ общения с миром, с другими людьми».

Коллеги не всегда понимали, зачем Ранчуков фиксирует «никакое ничто».

Мне он признавался, что работает как летописец: потом, через много десятилетий эти черно-белые отпечатки дополнят рассказ о печальном конце СССР, разложение которого так хорошо выражали тусклые улицы городов. Ранчуков верил в светлое будущее страны и говорил, что молодые люди, которые будут жить в довольной, сытой, богатой Украине, благодаря его снимкам смогут узнать, как тут все было раньше.

Он хотел показать этой молодежи, как выглядели лица советских людей, — совсем иначе, чем на плакатах. Ранчуков вписывал лицо прохожего в окружающую среду, не противопоставляя, не дополняя, а утверждая, что это одно и то же: лица прохожих похожи на тротуары, облезлые стены домов, темные окна с недобрыми «взглядами» мутных стекол. Как писал Скуратовский, «на тех лицах печать печальной и трудной мысли. О некоей своей навечной обреченности окаменевше-оцепеневшему миру?.. Более того, они, эти лица, пожалуй, отмечены своего рода угрюмым достоинством. Достоинством человека, несущего свой крест, наравне с жалкими покупками, до конца».

Город, природа, Бог

Ранчуков был человеком природы. Он брал палатку, садился на велосипед и уезжал в лес. Находил места, куда люди не доходят, и жил там неделями — старался слиться с окружающим миром, стать его частью. Он не убивал комаров, которые пили его кровь. Как-то фотограф обнаружил рядом с палаткой гнездо шершней и лежбище ядовитых змей. Так они и жили рядом, не беспокоя друг друга. «Через несколько дней жизни в лесу возникает ощущение, что ты уже неотъемлемая часть всего, что тебя окружает, то есть естественного мира, естественных взаимоотношений, лишенных всяких условностей и всего того, что „мешает нам жить“ в городе. Во мне происходила переоценка ценностей, усвоенных под влиянием общепринятых норм, взглядов и образа жизни. Появились новые взгляды на жизнь и, конечно, новые фотографии».

С не меньшей страстью Александр делал городские пейзажи: он снимал улицы ранним утром, в тумане — бродил по пустынным кварталам, пытаясь уловить что-то сверхреальное. Однажды он сфотографировал скамейку в «Софии Киевской» и назвал ее «Место для разговора с Богом»: «…ты можешь прийти, сесть на эту скамеечку — никто тебе не помешает — и поразмышлять: о жизни, о себе, о чем-то важном… Для кого-то это и есть „разговор с Богом“. Или — медитация».

Он снимал улицы ранним утром, в тумане — бродил по пустынным кварталам, пытаясь уловить что-то сверхреальное.

Интересно, что Ранчуков, будучи абсолютно нерелигиозным человеком, часто связывал свои фотографии с именем Бога. На него произвела неизгладимое впечатление книга Борхеса «Письмена Бога» — как-то за рюмкой коньяка он прочитал мне поразивший его отрывок: «Я представил себе первое утро времен, вообразил моего Бога, запечатлевающего свое послание на живой шкуре ягуаров, которые без конца будут спариваться и приносить потомство в пещерах, зарослях и на островах, чтобы послание дошло до последних людей». Однажды он увидел в фактуре древесной коры, в следах, оставленных короедами, некие знаки, напоминающие буквы или иероглифы. Атеист Ранчуков фотографировал их раз за разом, сделал сотни снимков — он расшифровывал письмена Бога. Глаза фотографа светились, он говорил, что почти понимает эти послания и скоро их объяснит.

Пейзажи Ранчукова очень непросты: это не упоение туманами и восходами, а расшифровка посланий и знаков, игра жизни и смерти, антропоморфные и зооморфные образы. Для него это были отражения каких-то глобальных, неосязаемых человеческим разумом процессов. Ранчуков восхищался Анселом Адамсом и его умением передать величие природы — однако Адамс был «попсовым» фотографом: он любовался, удивлялся, но не исследовал. Ранчуков соединил любование с пониманием скрытого, с предложением зрителю читать изображение, находить спрятанное послание и следовать ему. Ранчуков — камерный светописец, создатель тончайших хитросплетений образной ткани снимка. Его фотоаппарат работал как микроскоп.

Пейзажи Ранчукова очень непросты: это не упоение туманами и восходами, а расшифровка посланий и знаков, игра жизни и смерти, антропоморфные и зооморфные образы.

Город, которого нет

Ранчуков сам иногда удивлялся тому, что увидела его камера, ее неожиданному сарказму. Когда в начале 90-х он торговал своими фотографиями на Андреевском спуске, особенно хорошо продавался снимок, на котором толпа плохо одетых советских мужчин с удивлением и восторгом рассматривала американский автомобиль. Они напоминали австралийских аборигенов, впервые увидевших самодвижущуюся техническую диковинку. Такие сюжеты привлекали покупателей. Ранчуков был в отчаянии от их предпочтений и, несмотря на успех торговли, вскоре ее забросил.

Ранчуков сам иногда удивлялся тому, что увидела его камера, ее неожиданному сарказму.

В конце жизни он все чаще сбегал в лес — прятался там от города, который разрушался сам и разрушал представление о гармонии в сознании фотографа. Работая в НИИ теории и истории архитектуры, Ранчуков вдоль и поперек отснял Киев и другие города Украины: детали фасадов старых домов, виды улиц и площадей. Когда пару лет назад я был у него дома, мы долго рассматривали фотографии Киева — и он с горечью замечал: этого дома уже нет, этой улицы нет, тут все по-другому.

Как-то он показал свои киевские снимки студентам одного из столичных вузов: все они были киевлянами и считали, что знают и любят родной город. Они рассматривали работы и вдруг спросили: а что это за город? Ранчуков опешил: «Этого города больше нет, и жителей его тоже больше не осталось». Собрал фотографии, сказал: «До свидания» — и вышел курить.
Когда прощались с Ранчуковым, выступил только один человек — Александр Гляделов. Он произнес одну короткую фразу: «Старый Киев, который любил и снимал Ранчуков, умер, а вместе с ним ушел и Ранчуков».

Но огромный архив фотографий остался — интересно, как сложится их судьба.