Игла, йога, шахматы: жизнь непальских наркоманов в проекте Сергея Строителева

В Хетауду я приезжаю в дождь — сезон дождей в разгаре. Каждый третий мужчина в городе наркозависим, в основном сидят на героине и крэке. Трущобы тут неотличимы от центра: одинаковые бойни, полуразвалившиеся дома, бетонный недострой.

Я заселяюсь в единственный отель в городе, в комнату с крюком от вентилятора на потолке и досками вместо кровати. Утром просыпаюсь от стука в дверь: женщина на пороге — работница организации «Бижам», которая занимается проблемами ВИЧ и наркозависимости в городе. Нилам — так ее зовут — позвонили с ресепшена отеля и сказали, что приехал иностранец с камерой. Она предлагает мне бартер, типичный для азиатских стран: ее помощь и информацию в обмен на мои фотографии. Мы договариваемся, что вечером я приду в офис организации встретиться с активным наркоманом.

Вечером мужчина лет тридцати пяти, прихрамывая, подходит ко мне, протягивает руку и представляется как Бабу. Через переводчика он рассказывает, что употребляет наркотики уже 10 лет — чередует редко появляющийся в городе героин с крэком. Когда я предлагаю сфотографироваться, он отказывается и быстро уходит. Однако когда я, пообщавшись с сотрудниками организации, выхожу на улицу, то снова встречаю Бабу: он передумал и решил пригласить меня к себе домой.

По дороге он радостно напевает что-то себе под нос. Как только я оказываюсь внутри его жилища, Бабу резко закрывает дверь и хватается за арматуру; замахнувшись, он требует отдать фотоаппарат. Когда я объясняю, что это дешевая пленочная камера, которую он никому не продаст, наркоман, почесав затылок, опускает железку, улыбается и говорит «сорри».

Пока мы курим и пьем чай, я осматриваюсь. В комнате — лампочка, кровать, дырявый потолок, какие-то постеры. Под кроватью — ложка и тарелка для наркотиков. Ноги Бабу гниют. Он приглашает меня зайти завтра к нему на работу.

На следующий день мы встречаемся около дома, где уже собрались его друзья. В руках одного из них — пакет с белым порошком. Бабу поясняет, что это крэк, который они собираются раскурить прямо сейчас: под ним легче работается.

В душной комнате размером три на три метра мужчины передают друг другу крэк, пока на подносе готовится новая доза. Я слышу потрескивание табака: когда человек под крэком, ему хочется курить. Глаза употребляющих превращаются в светящиеся точки, в них горят азарт и желание что-то делать. Один из мужчин протягивает мне трубку с крэком.

Ажиотаж спадает, минут на сорок все засыпают. Проснувшись от стука ливня по крыше, мы идем на небольшую бойню, где разделывают бычков для местного общепита. Если бы его посетители увидели эти условия, они вряд ли стали бы угощаться. Бабу, которого еще не отпустило, активно рубит мясо топором, а его товарищ, от которого сильно разит перегаром, без перчаток возится с внутренностями.

За несколько часов работы обычно платят 10 долларов, но Бабу дают 12: столько стоит доза крэка. Все деньги уходят на то, чтобы вечером опять накуриться. И так каждый день.

После встречи с Бабу я стал видеть город по-другому. Мужчина на обочине дороги с нетерпением ждет барыгу; он говорит, что очень хочет уколоться в последний раз, а после этого бросит и станет королем города. Рядом притормаживает мотоциклист, сует ему в руку героин и мчится дальше. Мужчина бежит в кусты колоться. На следующий день он будет лежать на той же обочине с тем же голодным взглядом.

По пыльной дороге иду в гости к еще одному человеку. Худощавый мужчина с бешеными глазами — Кедар — на ломаном английском говорит, что ждал меня, чтобы уколоться. «Ты должен это снять — мою трагедию и радость», — объясняет он.

Жене и сыну лет шести он без единого слова указывает на дверь. Минут 15 гоняет кровь с героином из шприца в вену и обратно, продлевая удовольствие. Потом расслабляется и пускает семью обратно в дом. Женщина молча готовит рис; к обеду приходит отец Кедара, живущий в этой же комнате.

Я отправляюсь в основанный бывшим зависимым неофициальный центр, помогающий потребителям наркотиков. Сюда приходят на консультации и терапию физическими упражнениями.

Мне не очень рады. На крыльце худощавый, словно высохший мужчина — Мохан — осматривает меня с ног до головы, переспрашивает, откуда я, почему интересуюсь этой темой. Когда я признаюсь, что сам раньше употреблял, он успокаивается.

Мохан рассказывает, что организовал реабилитационный центр на свои деньги, залез в долги. У центра большие проблемы — местные считают, что это притон, где торгуют наркотиками. Поэтому Мохан напрягся, увидев меня с камерой.

Интерьеры центра напоминают тюрьму. Много малолеток — их сюда привели курительные вещества; ребята постарше успели подсесть на крэк и героин. Трезвых нет, глаза у всех безжизненные. Среди пришедших я вижу Кедара.

Я застаю занятия йогой; сотрудник показывает простые упражнения для дыхания. Рядом — настольные игры и шахматы, чтобы помочь зависимым хоть немного отвлечься от ломки. В конце дня Мохан проводит наставительную беседу о буддизме и внутренней гармонии. Присутствующие с трудом концентрируются на его словах.

Центр никого не принимает на постоянной основе: сюда приходят на время, а потом опять возвращаются на улицу. Мохан говорит, что некоторых ему удалось разговорами вытащить из зависимости. Он ругает «Бижам»: по его словам, единственное, чем занимается организация, — снабжение наркозависимых чистыми шприцами, а этого недостаточно.

Мне, правда, кажется, что круга «игла-йога-шахматы-игла» тоже недостаточно — хотя это лучше, чем ничего.