Вне себя: Люди, которые режут и жгут свое тело, в проекте Таты Гориан

— Порезы, царапины, расчесы, сигаретные ожоги и другие знаки на теле — это следы селфхарма. Он начинается с ненависти к себе, или желания заглушить душевную боль, или потери ощущения контроля над своей жизнью.

«Вне себя» — это перформанс по переносу аутоагрессии во внешний мир. Герои сами выбирали себе освобождающее действие. Для кого-то это стало опытом деструкции (рубить топором шкаф, бить тарелки), а для кого-то — опытом созидания (лепить из глины). Благодаря этим действиям физическая трансформация тела перемещалась в физическую трансформацию мира.

«Вне себя» состоит из портретов героев, сделанных сразу же после переноса их аутоагрессии во внешнюю среду, и фиксации пространства, измененного под их влиянием. Взгляд героев обращен внутрь себя и одновременно кажется вышедшим за пределы тела. Трансформированное пространство выглядит местом преступления, принявшим на себя боль героев.

— Первый раз я порезала себя в 14 лет, и это скорее была дань моде. Потом селфхарм стал способом перенести внутренние переживания на тело и обратить на себя внимание. Мне хотелось, чтобы мои порезы заметили и спросили, что со мной такое. Моя мама — занятой человек, она много работает и никогда не была суперласковой, поэтому мне хотелось получить от нее немного внимания.

А потом это стало привычкой. Если мне больно, я себя таким образом успокаиваю. Становилось легче. В 16 лет, когда начинаешь думать о будущем, жизни, вселенских проблемах, тебя накрывает. Кажется, невозможно ни с кем этим поделиться. А если порежешься, мысли отпускают, и ты концентрируешься только на боли.

Недавно мне поставили диагноз «биполярное расстройство». Сейчас я понимаю, что часто периоды самоповреждения выпадали на маниакальную фазу. Мне было классно, но абсолютно пропадало чувство самосохранения. Я не испытывала страха или боли. Могла на вечеринке потушить о себя сигарету, хвастаясь этим. Еще в маниакальной фазе появлялась невероятная ярость, а поскольку я не люблю спорить и выяснять отношения, то направляла агрессию на себя, чтобы никого не обидеть.

У меня есть тяга к селфхарму каждый день, но я стараюсь отвлекаться на что-нибудь или выражать свою тревогу другим способом. Мне помогает творчество: я рисую и фотографирую, что-то делаю руками. Могу пойти на пробежку. Пусть лучше у меня болят мышцы, чем я буду себя мучить.

— Я родился с глазом как у Тома Йорка. С детского сада начался ад: жестокие дети меня угнетали. На многих детских фото я реву. Я считал, что школа все изменит. Но в классе я натерпелся и моральных ударов, и физических, даже привык к ним. Меня называли «наркоманом» из-за худобы, «кривым» из-за глаза. В 11-м классе я проснулся с мыслями, что безобразнее всех людей на планете, сел на пол, схватился за болевшую голову и сказал маме: «Мам, я урод, я не пойду в школу, веди меня к психиатру».

В НИПНИ имени Бехтерева после долгих мучений мне поставили диагноз «параноидная шизофрения F20.0» — на почве дисморфомании (патологической убежденности в наличии физического недостатка).

Я уже не помню, каково это — быть здоровым. Около года назад я стал наносить себе различные ранения. Сначала царапал себя ногтями, потом бился головой о стену, а затем уже начал резать себя ножом. Это ужасно, я никому не желаю этого и хочу прекратить. Но мне такой способ помогает при психогенных болях (например, когда болят уши, хотя на самом деле с ними все в порядке). После селфхарма становится спокойно, внутри появляется легкая пустота, нет мыслей. И кажется, что мое тело — не мое. Я нахожусь в анестезирующем состоянии и не чувствую боли.

— Мне было 15 лет. Увлекательный роман с мужчиной мечты и «Бойцовский клуб» как настольный фильм. Поэтому идея самоуничтожения, точнее истязания плоти ради большей стойкости духа, казалась тогда очевидной и привлекательной. Начиналось все с ерунды: ходить босиком по снегу — сцепив зубы (идти от остановки, например). Никогда не чувствовала себя такой живой, как заходя в грязный подъезд с улицы. Кафель казался теплым и мягким. Это, пожалуй, я практиковала дольше всего, вплоть до переезда в Питер. И помню, страдала, когда первый год зима не начиналась долго-долго, а потребность отвлечься от внутреннего воя была большой.

После снежных прогулок пришла пора ожогов. Я ограничилась двумя: на левой руке ожог, сделанный мной благовониями, на правой — ожог от сигареты, сделанный мужчиной мечты. Я зажмурилась и терпела боль, пока он тушил сигарету. Конца не запомнила, потому что сигарету он отнял, а боль осталась.

Помню, что в ту пору всегда носила внутри себя какую-то мучительную бурю. В ней было свое удовольствие, но преимущественно — все же острая пустота. И моменты, когда от нее можно было отвлечься, казались благостными.

Наверное, я не стала продолжать, потому что пожалела маму. А потом я уехала, и вообще началась взрослая жизнь, где это беспокойство ослабло и справиться с ним можно простыми вещами: рвать бумагу, отколупывать краску, кубик вот тактильный терзать…

— Я страдаю от селфхарма около 7 лет. Мой первый опыт произошел в 11, когда я поссорилась с мамой и старшей сестрой. Я совершенно не помню сути конфликта, но тогда я впервые взяла в руки режущий предмет и сделала неглубокие полосы на левом запястье. Когда увидела кровь, испугалась и попыталась перевязать руку бинтом. Но старшие все равно заметили и начали отчитывать. На следующий день в школе мне хотелось показывать свои порезы окружающим: мол, смотрите — да-а-а, вот такущий срач был, ага. Сейчас я понимаю, что, не умея просить о помощи, я преподносила все в шуточном свете и люди не воспринимали это всерьез.

С каждым годом мне становилось хуже, а стереотип поведения «провинился — наказал — стало легче» укоренился. Селфхарм приобрел для меня совершенно обыденную форму наказания самой себя. Мама стыдила меня за это больше, чем за что-то еще. Я никогда не ходила с короткими рукавами и всегда прятала свои шрамы. Однажды мы пошли к моему первому психологу, и из всей беседы я запомнила лишь то, что специалист выдала мне на прощание. Знаете, что сказал квалифицированный психолог девочке с порезанными от запястья до плеча руками? Она сказала: «И постарайся больше не делать колбасу из своей руки» — и улыбнулась.

Когда я была в отношениях с теперь уже бывшим молодым человеком, то резала себя если не каждую неделю, то через одну. Это был единственный способ выплеснуть чувство вины за все то, что я считала неправильным и плохим. Это был порочный круг, который я не могла разорвать годами. Когда я говорила бывшему, что удержалась от селфхарма, он лишь фыркал: «Как и все нормальные люди». Он, как и многие другие, даже не мог представить, насколько это огромное усилие. Раньше у меня не было психолога и психиатра, которым я могла написать. Не было людей, которые могли меня успокоить. Не было транквилизаторов, которые «выключили» бы меня на момент психоза. Раньше у меня были парень, который терпеть не мог все это, и мама, которая стыдила меня ежедневно, не пытаясь разобраться, что происходит. Я понимаю, что им было страшно. Я понимаю, что у них были свои причины на такую реакцию. Но это никак не перекрывает тот факт, что их реакция негативно влияла на мою и так расшатанную психику.

Со временем у меня появились люди, которые не закрывали на это глаза и показывали, что им не плевать, что они хотят помочь, что они не отвернутся от меня. Конечно, сейчас я уже научилась успевать в «зазор» обратиться к кому-то за помощью. У меня есть препараты, которые подавляют мой психоз. У меня появились способы вывести себя из ступора и найти какое угодно занятие, чтобы не выплеснуть все на саму себя.

— У меня ОКР (обсессивно-компульсивное расстройство). Оно заставляет меня контролировать предметы вокруг себя. Постоянный контроль выматывает, и внутри копится тревога от того, что многие действия не сделаны или сделаны неверно. Когда я не справлялась с этим контролем, то прибегала к селфхарму — царапала себя маникюрными ножницами, а впоследствии лезвием. В этом нет суицидального подтекста. Так я наказывала себя за невыполнение ритуалов и контролировала эмоциональную боль (когда становится плохо, легче перенести боль на физический уровень). К слову, у меня очень низкий болевой порог, и любую боль я испытываю особо сильно. Но во время самоповреждения я ее не ощущаю.

Большинство моих ритуалов основано на «сборе энергии» и счете. Еще в школе были годы, когда каждый день мною был продуман. Если бы меня спросили, что я делаю в 16:38, я бы сказала, потому что точно знала. Я знала, во сколько пойду в туалет, во сколько выпью чай. Когда отступала от графика, ужасно паниковала. А если потом случалось что-то плохое, винила в этом свое невыполнение ритуалов. Я писала страницы конспектов, вырывала их, писала снова — не потому, что конспекты были неправильные, а потому, что так «надо было». Помимо счета был «сбор энергии». Это когда мне кажется, что на предмете осталась моя энергия и надо ее снять. Для этого я, например, встряхиваю ручку много раз. Еще я возвращаюсь после нескольких шагов, ногой делаю позади себя дугу, которая «забирает» энергию.

Когда я начинала переписывать тетрадку, складывать и раскладывать одежду, спускаться и подниматься по лестнице столько раз, что, кажется, это никогда не закончится и будет длиться бесконечно, — вот тогда, чтобы это компенсировать и прекратить, я наказывала себя. После этого можно было расслабиться и лечь спать. Сейчас все гораздо проще: большинство ритуалов мне удалось преодолеть. Мой молодой человек меня очень поддерживает и мне помогает. Осталась только большая зависимость от контроля пространства уборкой. Мне все равно, когда пыль и беспорядок у кого-то дома или в общественных местах, но важно, чтобы их не было у меня дома. Я не выхожу из квартиры, пока не уберусь. У нас даже в лучах света, которые падают в комнату, пылинок нет. Если они там появляются — у меня тут же паника.

— Я всегда была самой обычной девочкой: слушалась родителей, мало гуляла и училась на отлично. Но вдруг в 10-м классе стала заморачиваться по поводу своего внешнего вида. Были попытки избавиться от «лишнего» веса, которого у меня никогда не было. Все закончилось расстройством пищевого поведения. Я боялась еды как огня, вызывала рвоту после каждого приема пищи, питалась одной шоколадкой в день на протяжении месяца. За два года я забыла, что такое «есть нормально» — не одну шоколадку в день, не весь холодильник за вечер.

После 11-го класса из родного заполярного городка я переехала учиться в Санкт-Петербург. Надеялась, новый город, новая жизнь. Но нет. Я уже давно думала о том, что одной мне не справиться и нужен специалист, но тянула — не хотела тревожить родителей. Осенью я наконец обратилась к психотерапевту. Благодаря ему я избавилась от расстройства пищевого поведения — булимии. Я вспомнила, что означают понятия «голод» и «сытость». Но с уходом пищевого расстройства появилось новое — селфхарм, самоповреждение. Булимия тоже была для меня чем-то вроде самоповреждения, но в более изощренной форме, что ли. С ее уходом пришли порезы. На руках, ногах и шее. Я по-прежнему не выносила себя — но уже не тело, а собственную личность. В порыве самоненависти я била кулаками в стены, хваталась за ножи, лезвия и ножницы. На теле оставалось все меньше мест, где можно было нанести очередные увечья, незаметные под одеждой.

Сначала я переживала о том, что подумают люди, увидев мои исполосованные руки. Но потом решила, что это неважно. Гораздо важнее, чем для меня стал этот опыт. Я научилась по-другому смотреть на себя и окружающих, ценить свое тело и быть благодарной ему за каждый прожитый день, не обесценивать свои потребности и чувства. Я не знаю, правильно ли говорить обо всем этом в прошедшем времени, потому что я не могу сказать, что не наношу себе повреждений, что не режу себя. Но я работаю над этим.

— Мне было 22. Я тяжело переживал расставание с девушкой и решил, это лучшее, что я могу сделать. Насыпал марганцовку на кожу и заклеил пластырем. Держал часов 6-7. Я химик и немного представлял эффект, а в итоге жжение было не таким сильным, как хотелось.

Но мне стало легче. Физическая боль помогла заглушить душевные страдания. Даже возникла некоторая синхронность. Еще это вернуло мне чувство контроля над своей жизнью. Было ощущение, что вообще ни на что не можешь повлиять. А тут я что-то могу сделать, и это мне каким-то образом помогает.

Я практиковал селфхарм всего два раза, когда мне действительно нужно было избавиться от страданий, которых не было сил перенести.

— Я с раннего детства не отличался жизнелюбием, и семейные неурядицы только обостряли болезненные ощущения. Затем была школа, и там меня совсем не приняли. В результате — физические и словесные издевательства, ненависть к самому себе, отторжение, чувство острого одиночества, беззащитности, безвыходности. Так я начал наносить себе различные ранения при помощи острых предметов, а иногда заниматься самоизбиением. Рядом не было никого, кто мог бы понять и помочь: с родителями у нас образовалась черная пропасть во взаимоотношениях, а их поведение стало агрессивным и холодным. Дошло до попытки суицида. Затем меня направили к психологу. Она для меня очень много сделала и даже стала единственным близким человеком на тот момент.

Со временем пришло частичное восстановление, а также смена школы, города, обстановки. Но я все равно иногда наносил себе увечья, так как не мог себя принять, не мог себя любить. Мне помогло только полное погружение в творческую деятельность, которая стала абсолютным зеркалом и воплощением всех моих переживаний, размышлений и сомнений. Не буду скрывать, иногда в тяжелые моменты очень хочется вернуться к былым практикам. Но пока держусь. Надеюсь, что уже окончательно.

В обществе принято скорбеть только по общепринятым причинам, например смерти близкого. Другая боль табуирована. У меня всегда возникает вопрос: почему человек может ходить по улицам и показывать, что он счастлив (в любви, скажем, когда идет с другим человеком), но не может демонстрировать, что ему больно. Скорбь и печаль — это великие чувства. Хотелось бы, чтобы со временем это было переосмыслено. И мне кажется, все к этому идет. Боль больше невозможно просто высмеивать.

— В этом так неприятно и ужасно признаваться. Я навязчиво сковыриваю с себя все, что мне кажется неправильным. Причина простая — хочу быть красивой и без прыщей. Кажется, что делаю себя лучше, а ведь только хуже становится. Умом понимаю, но остановиться не могу. И только в 30 поймала себя на мысли, что обостряется это состояние на нервах: когда поругаюсь дома, или устану от работы, или неуверенно себя чувствую, или с чем-то не справляюсь.

Я стараюсь себя контролировать. Хотя могу в задумчивости сидеть за компьютером и не заметить, как расковыряла ухо. Меня сильно укололо, когда я общалась с одной девушкой, и она в процессе разговора начала жать свое лицо. И я поняла: я же тоже так делаю — это так ужасно.

Мое признание — возможно, первый шаг, чтобы начать бороться с этим здоровыми методами.

— Первый раз я нанесла себе порезы в приступе гнева. Мне было 12 лет, а причиной стал конфликт с родственниками, с которыми я живу. Мать лишили прав за жестокое обращение, а отец бросил меня на попечение дяди и тети, когда мне было 7 лет.

В 14 лет, когда умер отец, я наносила себе порезы то лезвием, то кухонным ножом. Я находилась в тяжелом эмоциональном состоянии. Мне было очень грустно, и я была далека от родственников. Мне не хватало человеческого тепла и любви. Еще в моей голове постоянно жила фраза матери, о которой мне рассказали. Когда мне не было и года, мать пришла к дяде с тетей и спросила: «Слушайте, а вы не хотите это говно забрать?»

В 15 лет у меня начались проблемы с гендерной идентичностью. В довесок влюбилась в человека, залипающего на анорексичек. А чем же голод хуже лезвий? В итоге — исполосованное тело и 42 килограмма. Настоящий ужас и активная фаза селфхарма начались после поступления в университет. Мне даже страшно вспоминать, что со мной творилось. Мания сменялась субдепрессией, учеба полетела к хр***м, наступило полное разочарование в себе, своей жизни и внешности.

У меня исполосованы ноги, живот, руки, грудь, низ спины. Я всегда хожу в закрытой одежде, лето — самое ужасное время года для меня. Как-то я пыталась переключиться на другой вид самоповреждения, чтобы не оставалось следов, и кромсала язык.

Пик эмоций приходится на сам процесс. Я не знаю, как это объяснить. Представь, что тебя очень сильно что-то огорчило, но ты не в состоянии кому-то об этом рассказать по тем или иным причинам. Внутри копится агрессивная энергия, и хочется ее выплеснуть. Тогда просто замахиваешься лезвием и полосуешь. Это больно, но одновременно это сильный эмоциональный выплеск. И чувствуешь свободу и даже ощущаешь удовлетворение от таких действий, потому что вот он я, вот мое тело, и я делаю с ним абсолютно все, что хочу.

— Началось все лет в 13-14 лет, когда меня переполняли сильнейшие эмоции и поиски смысла жизни. Они заполняли, и заполняли, и заполняли меня, но выхода им не было. Тогда я выцарапал_ первую надпись у себя на руке, заполнив ее чернилами из ручки. Это было выражение сильнейшей любви к музыке одной группы. Потом была любовь к словам, герою комикса, аниме. С 21 года у меня депрессия, и с этого момента все усугубилось, но я лечусь.

Сейчас, когда я нервничаю и беспокоюсь или мне нечем заняться, я начинаю расцарапывать себе плечи, руки, тело, лицо или сдирать заусеницы, срезать кусочки кожи с пальцев, искать в себе штуки, которые меня раздражают, мешают, и стараюсь от них избавиться. Когда я себя повреждаю, то, с одной стороны, чувствую удовольствие, потому что успокаиваюсь, а с другой — думаю: какую х*рь я творю — зачем, посмотри на себя, зачем ты портишь себя?

Честно — я бы очень хотел_ перестать этим заниматься, но у меня откровенно не получается.