Моя личная комната страха: Как дважды оказаться отрезанной от мира

В конце 1970-х Китай связал перегрузку земельных, водных и энергетических ресурсов страны с количеством населения и ввел так называемую политику одного ребенка в семье. Нарушителей штрафовали, и, по данным журнала Economist, за 35 лет китайские власти собрали два триллиона юаней (315 миллиардов долларов). Также были случаи принудительных абортов и стерилизации женщин, достигших «квоты рождаемости». В 2015-м запрет сняли, но, как считают многие исследователи, не по причине бесчеловечности такой политики, а из-за стремительного старения нации.

Травма китайского фотографа Зиюнь Цзоу, которую как второго ребенка скрывали, осталась с ней на всю жизнь. Выбрав фотографию в качестве терапевтического инструмента, в своем проекте «У меня все в порядке, пока не развалилось окончательно» Зиюнь создает сюрреалистические образы. Эта серия объединяет два пространства — комнаты ее детства и карантинной изоляции в период пандемии.

— Когда мы с друзьями созванивались на карантине, обычно начинали разговор со стандартного обмена репликами: «Как дела?» — «Все круто». Ведь если ответить «Вообще-то не очень, все плохо!», то тут же посыпятся вопросы «Ой, что случилось?», а объяснять, что именно не так, сложно. Люди вряд ли будут терпеливо выслушивать пространные жалобы или просто не поймут причин. «У меня все в порядке» — самый удобный ответ.

Жизнь — хрупкая штука. Локдаун повлиял на всех — привычный ритм будто бы поставили на паузу. Пришлось переосмысливать такие понятия, как «выносливость» и «хрупкость».

Оказавшись запертой в маленькой карантинной комнате, я вернулась в детские воспоминания — в другую маленькую комнату, где у моей матери когда-то тайно принимали роды. Стены этой комнаты автоматически стали границами моей вселенной. Меня держали взаперти, в слепом пятне социума, незамеченной и лишенной знания о мире вокруг. Я сравниваю комнату с незарубцованным шрамом где-то глубоко внутри меня, под кожей и плотью. Представьте себе шок, который я испытала, увидев настоящие шрамы на теле матери.

Меня держали взаперти, в слепом пятне социума, незамеченной и лишенной знания о мире вокруг.

Думаю, причины моей уязвимости связаны с этой детской травмой, давшей начало мыслям о хрупкой природе человека. Чувствую, что когда я наконец приму ее, то смогу увидеть и сильную сторону своей личности.

Итак, я снова в замкнутом пространстве, и мне начинает казаться, что в него теперь будто бы сложилась моя первая комната. Возможно, это эхокамера. Вокруг бродит целое созвездие «персонажей»: травма, изоляция, воспоминания, аффект, призраки, сверхъестественное, траур, забвение. Они рождают образы, но я ощущаю некий пробел между картинками и словами. Я ищу пространство, которое могло бы стать местом встречи образов, слов и этих пробелов. И такое пространство — это то, что я называю искусством, потому что именно здесь начинается магия эстетического очарования. И потому что искусство дает возможность принять жизнь. Да, пусть она и хрупкая, но сохраняется благодаря своей способности меняться, принимать новые формы.

На некоторых фотографиях серии видна связь с модой. Раньше меня это беспокоило, потому что если моды становится слишком много, внимание зрителей может переключиться с объекта или выражения лица на одежду или макияж. Так что я стараюсь все уравновесить и сфокусировать внимание на теме снимка.

Вместо того чтобы черпать вдохновение из работ или фильмов других художников, я предпочитаю черпать его из слов, которые служат отправной точкой для полета фантазии. Например, если вспомнить детство, на ум приходят понятия «темное помещение», «глаза», «страх», «пристальный взгляд». Дальше я отдаюсь своему воображению, делаю наброски и начинаю снимать. Но результат обычно все равно отличается от того, что я себе напридумывала, — иногда это вообще неожиданные фото. Вероятно, в этом и заключается прелесть творчества.

Я предпочитаю черпать вдохновение из слов. Если вспомнить детство, на ум приходят понятия «темное помещение», «глаза», «страх».