Есть ли жизнь после войны: Ветераны делятся воспоминаниями

— Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР, «афганский синдром», «чеченский синдром») — психическое состояние, которое возникает в результате участия в военных действиях. При ПТСР появляется группа характерных симптомов: психопатологические переживания, провалы в памяти и высокий уровень тревожности.

Эта история — о ситуациях, которые произошли с людьми на войне, и об их адаптации по возвращению на «гражданку». О том, как люди, переборов себя, не начали пить и употреблять наркотики. Или, начав, смогли остановиться и вести обычный образ жизни. Я хотел показать, что, даже пройдя такой трудный путь, как война, можно оставаться человеком.

Кравченко Владимир Юрьевич, служил в 1985–1987 годах в Афганистане (провинция Газни)

— Мы ехали в танке и подорвались на фугасе. Башню танка оторвало, она улетела метров на шесть. Чудом все остались живы. Это редкое счастье — обычно при таких подрывах наступает летальный исход. Я лежал на башне, командир с наводчиком сидели в люке. Взрывной волной нас унесло. Я лежал под башней, между люками, и меня долго не могли найти.

Когда вернулся, пил водку, лет десять пил. Помогли мне выйти из этого запоя новая работа и семья. Родные — это лучшая адаптация: они умеют ждать, терпеть и любить.

Дмитрий Викторович Дагас, служил в 1983–1985 годах в Афганистане (Баграм — Панджшер)

— Этот документ появился у меня в мой день рождения. Мы были на боевых действиях — хозяин этого документа выстрелил в меня первым, но, к счастью, я стрелял лучше него. Когда вернулись обратно, стали слушать единственную передачу, которую ловило радио. Оказалось, что мама в честь дня рождения заказала мне песню «Земля в иллюминаторе». Это было как серпом по сердцу.

После возвращения я еще пять месяцев провел в госпитале с контузией. После этого, конечно, были моменты «разгуляя», что уж спорить. Главное — не ждать ничего от людей, хотя иногда и хочется сочувствия. Воспоминания, как правило, приходят только во сне. Видимо, это защитная реакция организма: днем работает, но ночью подсознание все равно побеждает.

После контузии я заикался, у меня дергался глаз, ухо не слышало. Ходил с тросточкой — был плохой протез, поэтому болела нога. Конечно, был большой упадок сил, и я не знал, чем заниматься дальше. К счастью, один мой хороший друг просто подошел ко мне и сказал: «Поехали». Мы собрали палатки, взяли двух барышень, собаку и поехали на три недели в глухие леса. Взяли у егеря лодку, купили краски. Все это время меня окружали только девушки, этюды и природа. Вернулся я совсем другим человеком, начал восстанавливать навыки художественной школы, потом поступил в училище. В общем, искусство меня реабилитировало.

Игорь Дембовский, служил в 1982-1984 годах в Афганистане (Кабул — Шинданд)

— Как-то ночью вызывают меня старшие товарищи и говорят: «А не сходить ли тебе, дембель, за героином». Я понимаю, что все равно жить нормально не дадут, нужно идти. Рассказали, где дом, калитка. В итоге оказалось, что пришел я не туда, но поскольку там все торгуют, я дал им деньги, а они мне пакет с этой дрянью. Выхожу из дома и вижу — едут два БТР. Нырнул в кусты, там куча грязи, в которую пришлось нырнуть по шею, чтобы меня свои же не увидели. Иду потом обратно еле-еле, и тут в меня начинают стрелять из наших постов — три пули чуть в голову не прилетели, еще около пятнадцати — рядом. Мне казалось, что я бегу, а время просто остановилось: я такой молодой, а вот уже и умирать пора. В итоге вернулся, а старшие мне еще и надавали за то, что взял не героин, а какой-то порошок.

Когда я вернулся, пошел на улицу и стал наводить порядки. Бил панков на Невском и Марсовом поле, после чего даже чуть не загремел в полицию. В общем, со всякой шпаной было связано все лето — чистил от них город. Потом пришел к выводу, что мне либо дальше спиваться и махаться, толком ничего не доказывая, либо начинать передавать свой опыт. Тут и началась моя профессиональная деятельность: сейчас я работаю в общественной организации помощи ветеранам афганской и чеченской войн.

Янчук Иван Федорович, ликвидатор аварии на Чернобыльской АЭС в 1987–1988 годах

— Мы были на базе снабжения, обеспечивали питанием и одеждой две тысячи человек, которые занимались строительством саркофага. Мне было 27 лет, страха не было, я был молодой, горячий. Командир моей части каждый день ездил к строительству саркофага, и тут мне позвонили и сказали, что его нужно срочно оттуда забрать. Я приехал и был поражен: у него был ожог от радиации, вниз от колена ноги были темно-синего цвета.

Был случай, когда нужно было поменять крышу машинного зала. Покрытие было из рубероида, делали такие промокашки, которые прикладываешь к крыше и отдираешь вместе с покрытием. Отрывать нужно было быстро и тут же убегать, так как выходила большая доза радиации. Ребята стояли цепочкой, боялись, и командир части вызвался первым, чтобы показать, как это делать. Умер он в 48 лет, Чернобыль его потаскал.

Сейчас у меня болят кости — возможно, они крошатся внутри. Такие случаи уже были, поживем — увидим.

Евгений, служил в 2000–2002 годах в Чечне

— Перед постами всегда находятся мины, которые взрываются, если ночью решит подобраться враг. Еще на растяжках ставят специальные сигнальные ракеты — если ночью кто-то идет, они взлетают и освещают весь периметр. Их было очень много, потому что отряды постоянно менялись и не все убирали за собой.

Стоял я на посту и решил сходить по нужде. Иду, вокруг трава высокая, роса только выпала — все кайфово. Вдруг у меня вспышка между ног. В голове сразу мысль, что наткнулся на мину. В глазах со скоростью 24 кадра в секунду пролетели все моменты жизни. Я понимаю, что если сейчас отпрыгну, даже на метр, — ноги все равно оборвет. Приходится прыгать. Думаю, что сейчас будет очень больно, состояние бешеное. А это оказалась обычная сигнальная ракета, которая от моего прыжка просто взлетела. Ко многим вещам после этого я начал относиться совсем по-другому.

Я родился в деревне, поэтому по возвращении у меня не было времени скучать — работа и быт не давали расслабиться. Сразу же открыл военно-патриотический клуб, стал его руководителем. Пришло много ребят из школ и колледжей, решили сделать секцию по брейк-дансу. В общем, было чем заняться, чтобы не спиться и не начать употреблять наркотики. Хотя, конечно, родные и друзья ожидали от меня безумств, что я начну кричать, стрелять и убивать. Но у меня были только кошмары ночью, и все. Многое в таком жизненном периоде решает занятость.

Михаил Киреевич Алимов, в 1981–1983 годах служил в Афганистане (Кандагар — Шинданд)

— Мы двигались колонной из сорока двух грузовых машин. Вошли в зеленую полосу вдоль трассы — с обеих сторон кусты, ничего не видно. Тут нас начали обстреливать. Когда смотришь военные фильмы, кажется, что перестрелки — это очень красиво и мужественно. На деле происходит так: по нам стреляют, а мы никого не видим. Водитель одной рукой выставляет автомат в окно, второй держится за баранку. Я со своей стороны тоже стреляю. Открываешь огонь на всякий случай, наудачу, потому что абсолютно ничего не видно.

Вдруг водитель вскрикивает, роняет автомат и хватается рукой за горло. Говорю: «Коля, что с тобой?» — «Товарищ майор, меня ранило!» Я говорю: «Машину вести можешь?» — «Могу!» Он руку убрал, я своей зажал ему рану на горле, так и ехали. Когда колонны попадали в подобные ситуации, был приказ — не останавливаться, а выезжать из обстрела как можно быстрее.

Процесс адаптации был сложным и длинным. Когда прилетел, меня никто не встречал, потому что не было известно, когда я прилечу. Встреча произошла уже дома, пока сын был в школе. Воспоминания, конечно, постоянно накатывали. Война снилась долго, но желания туда вернуться не было никогда. И сожаления по потерянному времени тоже — мне сказали ехать, и я поехал. Слава богу, что вернулся здоровый и живой. Не зацепили меня ни лживый патриотизм, ни какая-то завышенная самооценка — я просто добросовестно выполнял свою работу. А теперь я в университете работаю, на военной кафедре.

Владимир Вячеславович Попов, служил в 1999–2010 годах в Чечне

— Это два патрона, которые каждый постоянно носил с собой. Один для товарища, второй для себя. Они для того, чтобы ускорить кончину товарища или свою. Если патрон пригодился, его обновляли.

По возвращении на родину чувствуешь себя дико: людей боишься и постоянно пребываешь в каком-то напряжении. Думаешь, где заработать, но что делать, когда ты кроме воевать ничего не умеешь, не знаешь? Здесь и начинается ломка — кто-то садится на стакан, кто-то в тюрьму, а есть те, кто начинает употреблять наркотики. Весь этот эмоциональный наплыв так на тебя давит, что если сам не справишься, то все: начинаешь пить, потом соседа ножом ударишь, а тебя на зону заберут. Нас не готовили к тому, что будет с нами после войны. Никто ничего не говорил.

Когда я вернулся, то вставал по малейшему шороху. Все вокруг казалось слишком ярким, любое движение и звук. Первые шесть месяцев было очень тяжело привыкнуть, что люди могут просто так ходить, а машины ездить. Каждый хлопок заставлял вздрагивать и озираться в поисках опасности. Я ходил по городу и замечал — вот на эту крышу можно было бы снайпера поставить, а сюда — пулемет.

Очень помогало наше военное братство. В нем мы поддерживаем друг друга, ходим на встречи, созваниваемся. Даже просто выговориться приятнее сослуживцу, чем психологу. Сейчас я работаю охранником.

Николай Князев, служил в 1983–1985 годах в Афганистане (Панджшер)

— Я был уже дембелем, мы поднимались в горы, и чем выше, тем становилось холоднее. Мы как старшие шли первыми, за нами — еще человек сто молодых и неопытных. В ночь с 16 на 17 октября на высоте 4 200 метров с нами на связь вышел комбат и сказал, что нужно с одного хребта, на котором мы находились, перейти к утру на другой — идти 6–8 километров на высоту 4 600 метров. Он получил эту задачу от людей, которые сидели в теплом штабе и водили пальцем по карте, думая, что все так просто. А мы уже десять дней на трехдневном пайке в горах без специального оборудования и теплой одежды пытались выжить. До этого была еще перестрелка, после которой нам пообещали, что пришлют вертолет забрать раненых. Мы всю ночь грели парней своим теплом, чтобы они не потеряли всю кровь. В итоге с утра у нас было 18 замерзших и более 60 человек с обмороженными руками или ногами.

Мы возвращались в состоянии эйфории, но нормальной адаптации не было, поэтому это чувство довольно быстро ушло. Мы вернулись в конце 80-х — уходили из одной страны, а вернулись совсем в другую. В новой стране для обычных людей еще ничего не было готово, что говорить про условия для инвалидов. Много парней ушли на войну целыми и здоровыми, а вернулись инвалидами, которым приходилось выживать. Мы просто не вписались во время, в котором жили. Сейчас я борюсь за права инвалидов войны, занимаюсь общественной деятельностью.

Олег Анатольевич Рябиков, служил в 1995 году в Грозном

— Это была зима 1995 года, проходила зачистка одного из районов Грозного. Там мы попали под «дружественный огонь» — это когда по тебе стреляют свои. Зачистка прошла безуспешно, но хотя бы не было убитых и раненых с нашей стороны.

С войны едешь, приезжаешь в город, а тут мирная жизнь. Все танцуют и гуляют — им же до лампочки все, что там происходит. Родные живым дождались — и ладно. Но было, конечно, немного обидно.