Дмитрий Куприян: «Фотография может начинать и заканчивать войны»

Расскажи про проект «Пытали». Как ты начал им заниматься? Почему выбрал эту тему?

Началось все со знакомства с Филиппом Киркоровым. Я тогда работал в газете «Блик» и получил задание сфотографировать Киркорова. Сделать это не удалось — его охранники меня избили. Дело квалифицировали как нападение на журналиста. Газета оплатила адвоката Олега Веремеенко, и уже спустя некоторое время он предложил мне сделать этот проект.

Я снимал портреты людей, которые подписали явку с повинной под пытками. Ее у нас используют как доказательство, хотя этого делать нельзя. Карательная система ломает людей быстро: в основном все выдерживают дня два, после которых подписывают что угодно. Это и физические пытки, от избиения и удушения с помощью пакета на голове до ситуаций, когда на спину ставят утюг. Не работает — могут привести отца или жену, посадить в соседнюю комнату и пообещать сделать с ними то же, что и с тобой. Героев я находил с помощью адвокатов и других правозащитников, брал какие-то общеизвестные дела, договаривался с их участниками. В общей сложности я сфотографировал для проекта более 50 человек.

Что случилось потом? Вызвал ли проект какой-то резонанс?

Первую выставку, которую я сделал в киевском клубе «Ленин», разгромили через три дня после открытия. Уже потом, во время ситуации во Врадиевке, когда состоялся «поход на Киев», ко мне обратилась мать Александра Рафальского — его я тоже снимал для проекта — с просьбой сделать небольшую выставку на Майдане. Она также недолго продержалась. К сожалению, какого-то широкого обсуждения ситуации с пытками не сложилось. Хотя до сих пор иногда просят использовать фотографии для различных митингов, так что этот проект служит правильному делу.

Нет ли у тебя обиды, что ты потратил время, ресурсы, силы, а в итоге фотографии ничего толком не изменили?

Я не уверен, что документальный проект в силах что-то изменить, когда речь заходит об украинской полиции и судебной системе, которая по факту является карательной. По статистике, количество оправдательных приговоров в случае, когда дело доходит до суда, 2 на 10 тысяч. Это в Украине. В противовес — 70-80 случаев в Европе. После ситуации во Врадиевке ситуация изменилась в лучшую сторону, но не могу сказать, что на это сильно повлияли мои фотографии.

Между твоим проектом и серией Дональда Вебера, снятой во время пыток, просто провести параллели. Это случайно получилось?

Да, о проекте Вебера я узнал уже после того, как начал снимать свой. Насколько я знаю, тогда полиция осталась очень недовольна фотографиями, которые сделал Дональд, и тем фактом, что они были опубликованы. У меня таких ситуаций не было — в основном я снимал людей, чьи дела были закрыты, то есть, по сути, почти все герои находились на свободе.

Ты вообще зарабатываешь с помощью фотографии?

Документальными проектами — нет. Наоборот, вкладываю в них свои деньги. Чтобы поехать куда-то, напечатать выставку, сделать зин. Иногда снимаю тренинги, какие-то репортажи. В Украине очень плохая ситуация с продажами, когда речь заходит о фотографии. Есть 5.6store, но у них, несмотря на небольшую стоимость, нет продаж.

Почему ты тогда снимаешь, если это не приносит тебе ощутимого дохода?

Мне просто нравится это делать, я испытываю в этом необходимость. Мне бы, конечно, хотелось зарабатывать с помощью фотографии. Заниматься исключительно своими проектами, брать интересные темы и получать за это достойные деньги. Но сегодня я не вижу такой возможности.

Твои работы выделяются концептуальным подходом, которого часто не хватает украинским документалистам. Как ты к этому пришел?

Просто я понимаю, что какие-то фотографии могут «зайти» в Украине, а какие-то на Западе. Поэтому и необходимо лавировать, писать разный текст, делать разные снимки, чтобы это было интересно не только украинцам. У меня есть проекты, которые можно отнести к классической документальной фотографии, и есть серии вроде «Банальности агрессии» — для нее я снимал ветошь, которой вытирают оружие, — или «Осколков войны» со сканограммами частиц снарядов, застрявших в стенах разбомбленных домов. И если какие-то из этих серий могут быть непонятыми тут, то на Западе они воспринимаются совершенно иначе.

Просто было перестроиться из позиции наблюдателя в участника, когда тебя призвали?

Ситуация ведь была такая: ты либо отсиживаешься у телевизора дома и ищешь себе оправдания, либо идешь по повестке. Отмазаться никогда не было проблемой. Я принял для себя решение служить, чтобы не идти на сделку с совестью. Меня отправили под Киев, так что в боевых действиях я не участвовал. Но до этого я ездил в зону АТО в качестве волонтера, журналиста, водителя. Хотя важнее всего для меня была возможность снимать. Так у меня и появилось несколько удачных проектов.

У меня складывается впечатление, что ты не особо веришь в то, что документальная фотография способна изменить мир. Это так?

Я верю в то, что фотография может начинать и заканчивать войны. Все в глазах смотрящего, того, кто видит изображения и использует их, но это уже вопрос пропаганды.