Дмитрий Пряхин: «Я фотографирую людей, которые не страдают душевными болезнями»

Чем закончилась история со съемками для обложки нового альбома Ассаи? Вы с ним искали сто человек, предлагали им раздеться на закрытом стадионе, «слиться в змеином клубке», «стать аллигаторами на пляже».

Мы набрали больше восьмидесяти человек, но съемка отменилась из-за финансовых проблем, прямо за день до этого. Проведу ее летом, когда не нужно будет платить за аренду помещения, снимем под открытым небом. Я везде снимаю как в пустыне, даже если снимаю в студии. Мне важен и интересен человек, а фон только мешает. Фон может быть только один — небо. Ну, еще земля, коль скоро мы по ней ходим. Или песок, или камень.

В одном из комментариев на своей странице в социальной сети ты сравнил Петербург с психиатрической больницей. Почему?

Я такого сравнения не проводил. Один из зрителей предположил, что съемка проводилась в больнице, но я фотографирую людей, которые, как мне кажется, не страдают душевными болезнями. Напротив, они открыты и наполнены жизненной энергией. Живут в городе, работают, учатся, радуются, страдают. В общем, я не выбираю их по каким-то признакам. У меня есть несколько съемок в психоневрологическом интернате под Санкт-Петербургом. И знаешь, я не нашел там людей, которые как-то особенно отличались бы от тех, кто живет «на воле». Напротив, это абсолютно такие же люди, как ты и я. Разве что они не могут заботиться о себе сами.

В людях мне нравится одно и то же. Можно назвать это «внутренним движением». Герои моих фотографий восхищают меня.

Твои серии интересно называются: «Макаронный самурай», «Призывательница дождя», «Неистовый». Герои сами придумывают себе образы?

Не люблю придумывать названия отдельным фотографиям, но даю названия сериям, потому что представляю их напечатанными или опубликованными. В начале серии должно быть название, наряду с именами людей, которые над ней работали. Оно отражает мое настроение или временной отрезок, когда серия снималась.

«Макаронный самурай» называется так потому, что я ем практически одни макароны, иногда досаливая их своими слезами, но мне хочется верить, что я уподобляюсь в этом некоему японскому воину, который ест только простую пищу и готов умереть в любой момент. Смешно, конечно. В Японии едят рис, у нас — макароны, но человеческий дух не сломлен и тут, и там.

Название «Неистовый» я услышал на улице, когда шел в магазин и размышлял как раз над этой серией. На перекрестке от группы молодых людей донеслось: «Какое хорошее слово — „неистовый“!» Я обрадовался и взял это слово себе.

Одна из последних фотоподборок — «Внутренний человек». Что ты вкладываешь в эту фразу? Можно сказать, что она характеризует все твое творчество?

Все мы по сути — один и тот же человек. У нас разный возраст, пол, здоровье, жизненный опыт, но мы хорошо понимаем друг друга: любим, грустим, надеемся, впадаем в отчаяние. Чувства — вне времени и географии. Знай, что если влюбился, потерял или обрел надежду, двадцать пять веков назад, где-нибудь в Египте, человек чувствовал то же самое. Так наступает связь времен. Понятие «современность» становится шире. Можно начинать танцевать.

Я замечал, что когда работаю с человеком, у меня всегда такое чувство, что работаю не с телом, а с тем, кто управляет им. Ощущает его, как свое, удивляется ему, будто он впервые в нем оказался. Мне начинает казаться, что мы с героем съемки знакомы всю жизнь, не важно, что мы ничего друг о друге не знаем и, может быть, больше никогда не встретимся. Это очень радостный момент встречи.

Вертикальные снимки идут парами. Это умышленный выбор?

Однажды я попробовал комбинировать снимки и мне понравилось. Это помогает сокращать количество фотографий в серии, подбирая пары снимков, играющих друг с другом. Фотографии, оставшиеся без пары, выбрасываю.

Во «Внутреннем человеке» все еще запутаннее: мужчины вперемешку с женщинами, портреты — с фотографиями в полный рост, одни тела темные, другие — едва различимы на белом фоне.

Я сознательно «перемешиваю» разных людей и разные кадры по плану и освещенности, показывая, что человек становится для меня линией или формой, сохраняя свое внутреннее, но общее для всех содержание. Из человека он или она становится человечеством. Но, прежде всего, это фотографии, к которым приложены принципы видеомонтажа, цель которого — не дать зрителю заскучать при просмотре, скажем, десяти снимков.

Так выглядит гармония или хаос?

Не думаю, что человек способен воссоздать хаос. Хаос — нечто, к чему человек не приложил руку или даже не наблюдал. В груде камней можно увидеть порядок. Между человеком и камнем нет разницы, и я стараюсь создать ощущение леса или морского пляжа, где люди смотрят сами на себя, по-детски играют со своей формой, отдыхают.

Я очень внимательно отношусь к сборке серий. Такой «монтаж», если хочешь, занимает едва ли не больше времени, чем сама съемка и обработка фотографий. Таким образом, серии для меня являются гармоничными. Но в то же время стараюсь дать свободной форме человека выразить саму себя, и чем больше я чувствую, что фотография «не моя», тем больше она мне нравится. В этом смысле — да, стараюсь создать хаос.

Что ты даешь героям съемки, чтобы помочь раскрыться: пинок под зад, пощечину, сто грамм водки, легкие наркотики?

Важно, чтобы во время съемки человек был абсолютно трезв и полностью осознавал, что делает. Терпеть не могу пьяные разговоры, ведь к пьяному человеку нет доверия. Пьяному все нравится, он уже счастлив, он уже осуществился, реализовался, но это пустышка, неправда.

Я помогаю человеку раскрыть текущее состояние: не как я его задумал, не его привычный образ. Каждый раз говорю героям одно и то же: «Не важно, как ты выглядишь, важно лишь то, какое у тебя намерение, мысли». Это руководит человеком. Сложные мотивы раскладываются на простые. Простые — это намерение спрятаться или освободиться. Вот ими я и оперирую. Моя задача — дать выход этим мотивам в чистом виде. Над этим мы работаем вместе с героем.

Да, в какой-то момент все люди перед камерой очень меняются. Они уже не те, кем пришли фотографироваться. Человек работает над своим телом легко и непредвзято, как с комком бумаги или кучкой земли.

Снимаешь в тишине или играет какая-то музыка?

Музыка играет. Главное, чтобы она не была слишком ритмичной. Важно, чтобы человек не «танцевал», не двигался ритмично, не зацикливался. В природе музыки нет.

Видно, что тема воды все больше тебя захватывает. «На суше» стало неинтересно?

Мне очень нравится вода. В воде я словно вспоминаю, как жили наши предки, а значит, мы сами — рыбы, морские ежи, актинии. Находясь под водой, человек приобретает способность двигаться во всех измерениях. Ему больше не нужно держаться ногами за землю. Похожего состояния можно добиться, когда ложишься спиной на пол.

Меня интересует, каким образом мы научились ходить на двух ногах. Ведь приходится постоянно балансировать: подошвы не такие уж и широкие.

По-твоему, что людям сложнее дается: скривить лицо, придумать необычную позу или раздеться?

Они не придумывают необычные позы, не кривляются. Я удаляю кадры, где видно, что человек использует какие-то домашние заготовки, когда он выглядит так, как заранее придумал. Помогаю человеку настроиться творчески. Как будто ребенок играет с чем-то пластичным, например детской глиной. Он не хочет добиться красоты, признания, доказать что-то. Ребенок играет с природой, и природа отвечает ему.

Два года назад я проводил дни в полях, среди табунов, наблюдая за лошадьми, учась у них простому отношению к себе. Лошадь не голая, хоть на ней нет одежды, она не думает об образе, она выражает свое настроение. В другой год фотографировал облака, собирая различные их формы. Такого же чувства свободы стараюсь добиться в людях.

Одет или раздет человек — не в этом дело. Человеческое лицо всегда обнажено, но я заметил, что работать с лицом человеку намного сложнее, чем с телом.

Комментарий одного из твоих «поклонников»: «Наверно, они были красивые, пока их не сфотографировали». Считаешь своих героев красивыми?

Красота — понятие политическое. Суждение о том, что человек красив, требует подтверждения со стороны других. «Красив», «хорош», «правилен» — все это общественные суждения. Важна не красота, а интерес к человеку. Интерес, а не поиски красоты заставляет меня работать.

Чьим творчеством ты вдохновляешься? Есть мнение, что в других сферах искусства можно почерпнуть больше, чем в родной. Писатели вдохновляют художников, художники — музыкантов…

Как-то в юности я провел целое лето в Эрмитаже и Русском музее, пытаясь понять, зачем одни рисуют картины, другие их хранят, а третьи на них смотрят. И наткнулся на картину, где изображен страдающий Христос. Он был нарисован острыми мазками, направленными на зрителя. И мне показалось, что он орет от боли, и эта боль лилась на меня. Я был поражен. Словно сам в тот момент стал автором этой картины.

Уже потом наткнулся на фразу Паскаля: «Агония Христа длится вечно, и в это время нельзя спать». В каждом человеке есть радость и боль, любовь и ненависть, рождение и смерть. И если берешься за перо, микрофон, фотоаппарат, клавиши — какие еще темы для творчества выбрать, кроме этих? Но большинство художников говорят о том, что они постигли добро и зло, жизнь удалась, и это огромная ложь.

Я не связываю свои фотографии с религиозной тематикой, хотя вижу, что часто при обсуждении моих работ мысли зрителей не вырываются за пределы бесовской, демонической истории. Мне такие суждения кажутся поверхностными. Меня вдохновляет то, что человек способен любить, вырваться на волю, думать о небе, взлететь. И, напротив, я также вдохновляюсь тем, что человек уходит в себя, обижается, прячется от мира под одеялом.

Фотография должна кричать, вопить о чувствах. Фотографу нечего стесняться. Через фотографию нужно передавать чувства, а не глухо молчать.

При этом ты не раз говорил, что фотография — бесполезная для людей вещь. Что тогда полезно?

Полезно то, что ты считаешь таковым. Заниматься бесполезной фотографией — значит руководствоваться только своим мнением, не зависеть от чужого.

Каждый творческий человек мечтает оказаться на месте «жертвы». Например, чем больше я делаю интервью, тем больше хочу выговориться, самому ответить на важные вопросы. Ты бы хотел, чтобы появился второй Дмитрий Пряхин и сделал серию про тебя — первого?

Что значит «оказаться на месте жертвы»? Я хотел бы оказаться на месте лошади или слона. Фотография позволяет не думать о себе, переключить внимание на другого. В такие моменты я счастлив. Дмитрий Пряхин — человек временный, который быстро исчезнет. Я продолжаю работу людей, которые жили до меня, и вижу, как мою работу уже подхватывают другие авторы. Мы словно один человек в разных телах.

Нельзя раз и навсегда ответить на важные вопросы: кто такой человек? что ему нужно? в чем смысл жизни? Я где-то слышал, что когда человек, наконец, дает эти ответы — себе или небесам, он умирает. Также и в фотографии. Те, кто все до конца объяснили, наверняка очень плохие авторы.

Сам я не первый Дмитрий Пряхин, я, скорее, второй, делающий серию про первого. Вот что я хочу сказать.